И даже тогда, когда, учитывая опыт дальнейшего хода истории, пришли к выводу, что эта «перенесенная на более ранний срок» превентивная война была бы наиболее разумным решением, ему ставили в вину, что его представления о роли, которую должна была играть Англия в международной политике и внутри союза, в который она стремилась, были совершенно нереальными. Не помогла в этом и историческая перспектива: Британская империя, связанная обязательствами со всем миром, пресыщенная и сверхтребовательная, давно перешагнула пик своей мощи; огромные усилия, предпринимаемые ею для вооружения, оказались недостаточными, чтобы установить Pax Britanica — британский мир на Европейском континенте, — опираясь только на военно-политическую мощь. В оценке своих средств и возможностей, а вместе с тем и в необходимом повышении «военного порога» «торговец скобяным товаром» и «владелец похоронного бюро», Болдуин и Чемберлен, были гораздо прозорливее, чем потомок Мальборо.
Независимо от вопроса, какое влияние мог оказать Черчилль на правительство и его военную политику в течение тридцатых годов, сегодня существует мнение, что он не имел значительной поддержки ни в парламенте, ни в обществе, будучи одинок в проведении своих идей. Как отмечал один из его биографов, «в течение всех этих десяти лет Черчилль был почти всегда одинок, отстаивая идею перевооружения, и ни вторжение Гитлера в Рейнскую область, ни захват Муссолини Абиссинии… ни даже аннексия Австрии не принесли ему признания». О том, что отношения Черчилля с «общественным мнением» в тридцатые годы были очень неоднозначными, что в индийском, абиссинском и испанском вопросах он плыл против течения, уже говорилось не раз, и в этом нет сомнения. С другой стороны, обстоятельства были слишком сложны, чтобы говорить о последовательном противлении. Островное положение Англии и выработавшаяся привычка существовать в какой-то степени изолированно от остального мира сделали британцев народом, который во времена кризиса и в моменты национальной угрозы инстинктивно сплачивается и без видимого внешнего принуждения занимает единую оборонительную позицию. Антагонистическое противостояние с Германией было предопределено единодушным неприятием национал-социализма как варварски-антилиберальной угрозы собственным ценностям, болезненно пережитой всем обществом в первой мировой войне, развязанной пруссачеством и германским милитаризмом. Если Черчилль предостерегал общество от угрозы со стороны Германии и немецкого вооружения, он мог быть уверенным, что будет понят и поддержан им. Никто, в том числе и сторонники немецких притязаний на пересмотр итогов войны, не сомневался в том, что перевооруженная Германия представляла бы собой опасность для европейского мира, и только немногие верили, что Англия смогла бы сама выстоять в новой войне.
Ввиду очевидного с 1933 года кризиса в международных отношениях обозначились различные стремления к созданию внешнеполитического консенсуса на основе национального единства. Это «национальное собрание», созданное на внепартийной основе, соответствовало любимой идее Черчилля, даже если она должна была служить поначалу не национальному перевооружению, а «защите Устава Лиги Наций». Черчилль сам обращает внимание в своей книге о второй мировой войне на то, что здесь речь шла скорее о разном понимании терминологии, а не о сути дела. По поводу же так называемого «голосования за мир» 1935 года, этой первой мощной демонстрации национального «согласия» он пишет следующее (и нам хотелось бы привести его высказывания по возможности подробно): «Сначала как будто некоторые министры не поняли идею «голосования за мир». Название скрывало ее: многими она воспринималась как часть пацифистской кампании». Напротив, продолжал он, признание большинством министров принципа экономических и военных санкций Лиги Наций сразу облегчило бы правительству проведение энергичной и мужественной политики. «Лорд Сесил и другие лидеры Союза Лиги Наций (которые вместе с либералами и членами лейбористской партии были организаторами «голосования за мир») были готовы принять участие в войне за справедливые идеалы при условии, что все необходимые действия будут проходить под эгидой Лиги Наций». Что же касалось поставленного также на голосование вопроса о «всеобщем разоружении», го вскоре инициаторы так основательно пересмотрели свое отношение к этому вопросу, что он, Черчилль, был готов по прошествии менее чем одного года совместно с ними отстаивать ту политику, которую он назвал «Оружие и Устав Лиги Наций». Решающим поводом для такого поворота в вопросе о разоружении, точнее о вооружении, было логическое осмысление того, что «коллективная безопасность в рамках Лиги Наций» на самом деле означала бы «кровопролитие в Абиссинии, ненависть к фашизму, призыв к проведению санкций Лиги Наций; все это вызвало бы глубокое потрясение внутри партии лейбористов. Ведь профсоюзные деятели, среди которых особенно выделялся Эрнест Бевин, по своим убеждениям и темпераменту были далеко не пацифистами… Многие члены фракции лейбористов в нижней палате думали так же, как лидеры профсоюзов». То же самое, продолжает Черчилль, относилось ко всем руководителям Лиги Наций. В вопросах о санкциях «речь шла об основах, ради которых убежденные сторонники гуманизма были готовы умереть, а соответственно и убить. 8 октября (1935) пацифист (мистер Лансбери) отказался от руководства партией лейбористов. На его место вступил К. Р. Эттли, отличившийся в войне».
Правительство все же не радовало это «национальное пробуждение»; в абиссинском вопросе оно не хотело (как и сам Черчилль) довести дело до войны с Италией. Партия лейбористов в большинстве своем также была еще пацифистской, но «активная кампания мистера Бевина приобрела множество сторонников среди масс». Черчилль в это кризисное время осмотрительно находился за границей. Когда в январе 1936 года он вернулся в Англию, то тотчас же понял, что «атмосфера изменилась». Откровенный провал политики «коллективной безопасности» в абиссинском конфликте привел к повороту в настроении не только в партии лейбористов и у либералов, но и в том крупном блоке общественного сознания, которое лишь семь месяцев назад было представлено в «голосовании за мир» 11 миллионами голосов избирателей. Все эти силы были готовы начать войну против фашистской, или нацистской тирании. Далекая от превратных толкований идея применения силы овладела большим количеством миролюбивых людей, даже теми, которые до сих пор гордо называли себя «пацифистами». Но согласно принципам, которых придерживались эти люди, сила могла применяться только по инициативе и при одобрении Лиги Наций. Хотя обе оппозиционные партии и противились вооружению, существовала большая возможность прийти к согласию, и если бы британское правительство уяснило для себя это обстоятельство, оно смогло бы, принимая все необходимые меры, «идти во главе народа, объединенного сознанием национальной катастрофы». Так как правительство не захотело принять на себя эту руководящую роль и «откладывало решающую пробу сил с Германией», национальное сплочение должно было происходить снизу вверх.
Здесь изложение Черчилля становится неполным и недостоверным. О периоде оккупации Рейнской области в марте 1936 года он сообщает, что его публичное требование немедленного введения «международных полицейских сил», направленное против нарушителя договора, пришлось вполне по вкусу «тем силам либеральной и лейбористской партий, с которыми я тогда сотрудничал наряду с некоторыми из моих друзей-консерваторов». Консерваторы, продолжает он в этой связи, которые были обеспокоены вопросом национальной безопасности, объединились в этом с профсоюзными деятелями, либералами и с огромной массой миролюбивых мужчин и женщин, год назад поддержавших «голосование за мир». И теперь он снова говорит об «объединенной Англии», которая находилась бы в распоряжении правительства, «если бы оно с твердостью и решительностью пошло по пути Лиги Наций». Не он, подчеркивал Черчилль, а правительство изолировало себя от общественного мнения, по этой причине примерно в конце 1936 года позиция Болдуина становилась все более шаткой. «К тому времени, — сообщает он, — в Англии произошло сплочение мужчин и женщин, сторонников различных партий, которые увидели опасность для будущего и считали необходимым пойти на решительные меры, дабы возможно было спасти нашу безопасность и дело свободы. Наш план имел своей целью скорейшее вооружение Англии, по большому счету связанное с полным признанием и использованием авторитета Лиги Наций. Я дал этой политике название «Оружие и Устав Лиги Наций»… Апогеем этой кампании должно было стать заключительное мероприятие в лондонском Альберт-Холле. 3 декабря (1936) мы собрали там большое количество ведущих лидеров от всех партий — непреклонных тори, входивших в правое крыло, которые понимали опасность, угрожавшую их стране, лидеров Союза Лиги Наций и «голосования за мир», представителей многих крупных профсоюзов, включая председательствующего сэра Уолтера Сптринза, и либеральную партию во главе с ее лидером сэром Арчибальдом Синклером. У нас создалось впечатление, что мы имели не только реальную возможность добиться внимания к нашим намерениям, но мы вполне могли их осуществить». В этот момент не без вмешательства Черчилля в пользу короля наступил кризис монархической власти, и все прежние планы были разрушены. «Все те силы, которые я собрал под лозунгом «Оружие и Устав Лиги Наций», считая себя самого центральной фигурой этого движения, отошли от меня или порвали друг с другом, а сам я в глазах общественности получил такой удар, что почти все полагали, что моей политической карьере наступил окончательный конец».
