До сих пор не решен спор, культивировался ли Черчилль сознательно в этой двоякой роли критика, с одной стороны, и представителя правительства, с другой, в качестве альтернативы к официальному «соглашательскому курсу» на тот случай, если конфликта, которого опасались обе стороны, все же нельзя будет избежать. Датированное 1936 годом высказывание внешне добродушного Стэнли Болдуина указывает как будто именно на такое толкование. «Если уж дело дойдет до войны, — говорил он тогда, — Уинстон должен стать премьером». О правительственной должности, как и о страстно желаемом им военном министерстве, по меньшей мере в мирное время, он мечтать не мог, возможно, именно по этой же причине. Не говоря уже о его особенностях, его исключительная сконцентрированность на области военных приготовлений, умение «не думать ни о чем другом» делали бы его «неудобным» для любого правительства, для которого неизбежность войны еще не стала реальностью.
Возможно, Черчилль поначалу также не считал войну неминуемой, и именно потому ему удалось кроме собственной идеи о вооружении осуществить еще и свою вторую идею — обуздать «германскую опасность», опираясь на убедительную силу «Великого альянса», коалицию государств, подобную той, которая во времена Мальборо победила Францию Людовика XIV. Ее военный перевес, однако, должен быть настолько «очевидным», чтобы она и без войны могла диктовать условия противнику. Любая попытка повлиять на военное равновесие могла бы стать для немцев поводом еще раз испытать военное счастье. Можно предположить, что Черчилль ни в коем случае не намеревался использовать для уничтожения Германии его идею вести переговоры только с поверженным противником. Однако заверение обеих сторон, что они хотят, исходя из достигнутого однажды положения «превосходящей силы», пойти на уступки и устранить «законные жалобы», было уже потому маловероятно, что Англия, по его мнению, не имела ничего, что она могла дать Германии, а другие страны именно в силу сохранения своего актива представляли бы большой интерес для «Великого альянса». В остальном же все утверждения о направленном исключительно против Германии «Великом альянсе» были мало реалистичными. Основным недостатком альянса было то, что для его создания Черчилль намеревался использовать организацию, созданную не «реалистами», а «идеалистами», — Лигу Наций. Он сам не принадлежал к ее основателям; во время маньчжурской агрессии Японии в 1931 /32 году он выступал против введения санкций и «за право на жизнь» агрессора. Когда в октябре 1933 года Гитлер заявил о выходе Германии[19] из Лиги Наций, Черчилль признал пользу этого инструмента «коллективной безопасности»; теперь он был увлечен мыслью о Лиге Наций со страстью вновь обращенного верующего и старался связать ее со своей кампанией по вооружению. «Оружие и устав Лиги Наций» было девизом, под которым он хотел собрать «Великий альянс» против Германии. В него приглашались все европейские державы, включая и «безопасный уже по его географическому положению» Советский Союз, имевший в 1934 году доверительные отношения с английским послом, усилиями Англии и Франции в том же году ставший членом Женевской лиги. Таким образом, был сделан важный шаг к сохранению статус-кво.
Кроме того, в британской общественности было распространено убеждение о том, что Лига Наций является «внепартийным» инструментом обеспечения мира, которая в случае необходимости образует фронт против всякого агрессора, и что для этой цели она должна быть в состоянии провести любые коллективные акции, включая и военные «санкции». Во всяком случае, так выглядел — это с особенным удовлетворением отмечал Черчилль — результат неофициального опроса населения под названием «Вотум мира», взбудораживший весной 1935 года не менее 12 миллионов британцев. Однако вся беда заключалась в том, что следующим агрессором, который должен был стать неотложной задачей, была не Германия, а Италия, именно Италия, на которую Черчилль возлагал такие большие надежды как на опору «Великого альянса», гаранта австрийской независимости и преграды на пути «немецкого продвижения на юго-восток». Последовательно по отношению к антигерманскому «Великому альянсу» и непоследовательно к идее Лиги Наций Черчилль прилагал все усилия, чтобы приуменьшить значение итальянской агрессии против Эфиопии, удержать Лигу Наций от санкций и создать компромисс, который в значительной степени удовлетворил бы требования Муссолини и снова ликвидировал трещину, появившуюся в англо-франко-итальянских отношениях. Но при этом он запутался в нитях «политики коллективной безопасности», в приверженности которой именно в предвыборной борьбе 1935 года громко клялись все партии. К тому же оказалось, что британская общественность не склонна одобрять интерпретацию Черчиллем устава Лиги Наций, согласно которой агрессором может быть только Германия. Она взбунтовалась и провалила предложенное сэром Робертом Ванзиттартом соглашение Хора — Лаваля. И без того не совсем откровенная политика санкций должна быть продолжена; пропасть между Италией и западными державами стала совершенно непреодолимой, несмотря на то, что в последующие годы из Лондона при настойчивой поддержке Черчилля не раз делались попытки восстановить отношения. Позиция Лиги Наций, чуждая, по мнению Черчилля, ее целям, впервые зародила в нем серьезное сомнение, удастся ли вообще использовать «Великий альянс» против Германии. Эти сомнения подтвердились после того, как разразившаяся летом 1936 года гражданская война в Испании пробудила недобрые воспоминания о «всемирно-революционной роли Коминтерна». Во всяком случае, Черчилль не только открыто заявил об официальной политике невмешательства британского правительства, но он был одним из немногих британских политиков, кто с самого начала открыто встал на сторону генерала Франко вопреки мнению значительного большинства английского народа, которое желало видеть в личности Франко мятежника, а в «красных» — легальное демократическое правительство. Черчилль упустил возможность присоединиться к одному из самых крупных народных движений этого столетия; в решающий момент он отвернулся от аудитории, которая хотела превратить «гитлеровскую фашистскую агрессию в Испании» в тест на коллективную безопасность. Здесь, как и в абиссинском вопросе, он действительно плыл против течения, скорее даже против «общественного мнения», чем против правительства, скорее против «коллективизма», чем против «пацифизма».
Во время оккупации Рейнской области в марте 1936 года Черчилль больше не верил, что можно будет избежать войны. Мысли об альянсе завели его в область авантюрных представлений, одним из которых была идея просить Советский Союз о предоставлении военно-морских баз на Балтийском море. Вскоре у него появились серьезные сомнения в том, не работает ли время против западных стран и достаточно ли одного понятия «немецкая угроза» как основы для европейской политики. Во всяком случае, в начале 1937 года он ратует в узком кругу за скорую войну с гитлеровской Германией («чем раньше, тем лучше»), а годом позже он — вопреки мнению президента Бенеша — видел единственную возможность уберечь Чехословацкую республику — незаменимое звено в блокадном фронте — от внутреннего развала в войне, «которую желательно было бы начать немедленно, не откладывая на следующий год». Идея «Великого альянса» вспыхнула еще раз, когда в октябре 1938 года после Мюнхенского соглашения повсюду громко зазвучал призыв к военному союзу с СССР и Черчилль усмотрел в очищенной Сталиным России «элемент мира и стабильности», а в победоносной Испании генерала Франко, напротив, «трамплин для немецкой агрессии». Насколько нереалистичными были его планы, связанные с альянсом, стало ясно летом 1939 года, когда Польша, несмотря на огромную опасность и сильнейшее давление, отказалась принять помощь и стать под защиту Советского Союза. Европейская действительность тридцатых годов была чрезвычайно сложной, чтобы к ней можно было подступиться с простыми формулами и рецептами. В определенной степени можно было бы сказать, что Черчилль не смог предложить официальному двойственному курсу правительства — вооружение плюс поиск общеевропейской безопасности — никакой практической альтернативы, а слабая конструкция «Великого альянса», составленная из отдельных, взаимоисключающих друг друга частей, уже заранее была рассчитана на краткосрочное действие и поэтому оказывала не «продолжительное и устрашающее действие», а напротив, провоцировала войну. Похоже, что предложенная Черчиллем в его воспоминаниях о второй мировой войне формула союза [ «Мы хотим соединиться (с Советским Союзом) и свернуть Гитлеру шею»], указывает именно на такой вывод.
