Мощное военное вмешательство Соединенных Штатов с ошеломляющей быстротой заканчивает четырехлетнюю схватку. Политический и военный раскол стран Центральной Европы наступил так внезапно, что Черчилль поначалу не мог в это поверить и позже, в своих мемуарах, не находит этому никакого убедительного объяснения, кроме «деморализации» немцев. Неизгладимое впечатление произвело на него вулканическое проявление тевтонской мощи, устранение которой стало в конце концов общим делом всего мира. Его память запечатлела также чувство собственной беспомощности и спасительную роль США. Но окончание войны сразу же принесло другие проблемы, которые не только не решились с триумфальной победой ллойд-джорджевской коалиции в так называемых «купонных» выборах в декабре 1918 года, а скорее, обострились или стали совсем неразрешимыми.

То, что считалось трудной победой Ллойд Джорджа, на самом деле было триумфом консерваторов, которые захватили в Вестминстере почти три четверти всех правительственных мест. Либеральная партия Черчилля раскололась на небольшой, но организационно сплоченный придаток оппозиционера Асквита, на выступающую уже самостоятельно и значительно окрепшую лейбористскую партию и на свиту премьера, относительная сила которой сначала не проявлялась, поскольку она не нуждалась ни в организационно-финансовой, ни в программной поддержке. Скоро стало очевидным, что «уэльский чародей» полностью зависел от благосклонности своего партнера по коалиции — консерватора и в основе своей был генералом без армии.

Очень сомнительно, что Черчилль уже тогда ясно понял значение процесса, заключавшегося в прекращении существования старой либеральной партии и в замене ее рабочей партией. Несомненно, однако, что он не дал заразить себя откровенно шовинистической лихорадкой этих первых в истории Англии настоящих народных выборов (в которых только молодые незамужние женщины не получило нрава голоса). Особенно заметно, что именно он, который всегда был сторонником вербального экстремизма, в этот период производил впечатление человека сдержанного и взвешенного, хотя, естественно, он достиг этой «ленивой» победы на волне патриотического восторга в Данди.

Особо стоит подчеркнуть, что вопреки последовавшим позднее упрекам он не нес личной ответственности за продолжение голодной блокады Германии, а напротив, выступал за возрождение Германии на принципах «достаточной безопасности», хотя правительство решилось на этот шаг, учитывая общественное мнение, лишь в июне 1919 года. Впрочем, идею французской безопасности он толковал гораздо шире, будучи в феврале 1919 года единственным из членов кабинета, кто поддержал идею Фуше о рейнском сепаратном государстве.

Созданный заново в январе этого первого послевоенного года кабинет принес Черчиллю и новую смену поста, переход из министерства вооружения в министерство по военным делам и авиации. Самой трудной задачей, которую он должен был осилить на этом посту, была демобилизация миллионных британских вооруженных сил. Учитывая возможные недовольства, он с замечательной ловкостью отошел от применявшейся до сих пор практики, когда из армии увольнялись прежде всего люди, в которых срочно нуждалась промышленность и которые по этой причине были призваны в армию последними. Теперь демобилизация проводилась строго в соответствии со сроком службы и пребывания на фронте, в первую очередь увольнялись военнослужащие ранних призывов. В течение полугода из вооруженных сил без особых осложнений были уволены три миллиона человек. Здесь, как и в других вопросах, в военном министерстве ему помогали люди с выдающимися способностями, в особенности начальники штабов: сэр Генри Вильсон (сухопутные войска) и сэр Хью Тренчард (военно-воздушные силы). И впоследствии он доверял их совету и помощи хотя, как покажет будущее, это не всегда совпадало с его собственными интересами.

Сэр Генри Вильсон в британском генеральном штабе считался ведущим представителем «школы», которая в 1917–1918 годах энергично занималась вопросом восстановления Восточного фронта, распавшегося вследствие Октябрьской революции в России. Когда Черчиллю позднее — вполне справедливо — ставили в вину его вклад в осуществление военной интервенции западных держав против молодой советской власти, обычно забывали, что эта операция задумывалась сначала как военно-стратегическая и что на начальном периоде этой кампании он не принимал в ней никакого участия. Но мысль восстановить антигерманский русский фронт и тем самым оказать поддержку преданным союзническому делу антикоммунистическим силам полностью соответствовала его вкусу и была им горячо одобрена еще в то время, когда он не мог ни принять такое решение, ни соответственно воздействовать на него. Для интервенции на востоке были, впрочем, еще и другие мотивы, о значении которых нам судить довольно трудно. Так, с декабря 1917 года существовало британо-французское соглашение о разделении между ними сфер оперативного действия и на Украине, и на богатом нефтью Кавказе. Это соглашение десятилетиями давало пищу для подозрений Советов относительно «империалистического союза», имевшего своей целью «разделение России». Позднее и Черчиллю приписывали такие же мотивы, о чем в Москве в 1924 году заявил как-то Борис Савинков, известный эсер авантюристического толка. По его словам, англичане не раз намекали ему, что они очень заинтересованы в соглашении, за которым угадывались их нефтяные интересы, связанные с созданием независимого кавказского государства. Можно предположить, что Черчилль, по крайней мере временно, был невосприимчив к такому аспекту русской авантюры, хотя и являлся одним из инициаторов британской нефтяной политики.

Все же его решительное выступление за интервенцию было, без сомнения, вызвано совершенно другими мотивами. В качестве министра вооружения он безоговорочно поддерживал принятые союзниками меры по созданию нового восточного фронта путем направления войск, воинского снаряжения в Мурманск, Архангельск и Владивосток и при этом приводил общественности в качестве аргументов то, что большевики, заключив с немцами сепаратный мир в Брест-Литовске, нанесли предательский удар кинжалом в спину союзников. Все же для антибольшевистского «крестового похода» лозунг о «русском предательстве» выглядел весьма бледным; он стал совсем прозрачным, когда в ноябре 1918 года наступило перемирие, и едва ли можно было опасаться возобновления боев. Лишь с этого мгновения Черчилль становится лично ответственным за военные действия против России. Ибо к тому времени, когда демобилизация британских вооруженных сил вошла в свою колею, военный кабинет решает оставить британские соединения на севере России и начать морскую операцию на Балтийском побережье. Черчилль самым решительным образом поддержал это принятое в ноябре 1918 года решение и соблюдал его и тогда, когда Ллойд Джордж после некоторого колебания стал все более дистанцироваться от него и вскоре занял позицию, направленную явно против интервенции. В данной ситуации обнаружилось, насколько слабым и непрочным был этот кабинет и как мало удалось сделать премьеру, чтобы преодолеть сильный консервативный элемент. Консерваторы были далеки от ясного представления о том, как в данной ситуации должны были действовать Англия и союзнические государства; находя поддержку как во внешнеполитических, так и во внутренних вопросах, они стали сторонниками лорда Бальфура, который считал, что наибольшая и самая вероятная опасность для будущего Англии заключается в немецко-русском союзе. Предотвращение альянса этих государств должно было стать высшей целью британской государственной политики. Исходя из этого, стоило бы в дальнейшем оказывать поддержку силам в России, дружески расположенным к западным державам.

Не подлежит никакому сомнению, что отношение Черчилля к интервенции в Россию определялось в значительной степени чувствами ненависти и отвращения к большевистской теории и идеологии насильственного свержения власти. Его оценки «нового варварства, этой доктрины недочеловека», являющейся не политикой, а болезнью, не верой, «а эпидемией», «философией ненависти и смерти», единственными результатами которой являются голод и хаос, нищета и безнадежность, в действительности являются очень наглядными и по убедительности могут превзойти любого антибольшевистского агитатора. Было очевидно, что он видел в коммунизме «чумовую заразу», которая «разрушает душу и дух целых народов» и распространение которой на западные страны, а в особенности на Англию и ее империю, представляет непосредственную опасность. Несмотря на это, нельзя не видеть того, что Черчилль учитывал и другие точки зрения и всегда видел проблемы России в связи с таким очагом опасности, как Германия. Так же, как и министр иностранных дел Бальфур, он верил в неизбежность немецкого военного реванша. Слишком мощно стал проявляться в Германии рост военных сил, слишком внезапно и немотивированно, по его мнению, наступило поражение немцев, чтобы этот воинственный народ удовлетворился вердиктом истории об исключении его из круга великих держав. Этот народ, считал он, предпримет новую попытку вернуть себе прежнее положение, выберет момент, когда фронт победителей будет непрочным, и тогда возобновится товарищество, которое было основано Лениным и Людендорфом в 1917 году. Этого часа Англия должна опасаться. Пока России удается оставаться вне пределов досягаемости западных держав, остается выдвигать лишь один лозунг: «Мир с немецким народом, война с большевистской тиранией!»