— Покой охраняем, — ответил Яков. — А может и разбойного татарина ищем.

— А он тебе дюже мешает? — взгляд у мужика недобрый, так и буравил.

— А то как же! Надысь, сказывали, перестрел он барина на дороге и забрал сто рублей, да еще часы золотые.

— Да ты ж не барин! Чего тебе бояться! У тебя иль у твоего батьки бывали когда сто рублев, чтоб лежали в кармане про между прочим? А может, ты часы золотые нашивал?

— Не-е, — отвечал Яков, не понимая к чему тот клонит.

— Вот то-то и оно, — развел руками мужик. — Выходит, барину позволительно иметь при себе на разные там веселые расходы такие деньги, когда кругом детишки голодают, деревни нищенствуют. Этот барин не сегодня, так завтра прогулял бы их с барышнями и дружками в свое удовольствие, а Мехмет, вишь, отобрал их, да отдал тем, кто в них имел нужду.

— А ты откель знаешь, что разбойник их отдал? Может, сам из того племени?

— Какой с меня разбойник! — усмехнулся мужик.

— Так что тебе за дело? Что надобно?

— А ничего, просто учу, чтоб знал, против кого с ружжом иттить. Против турка — возраженьев не будет, а против народа — не дело.

На следующий день Яков рассказал учителю о разговоре с мужиком.

— Ну и что ж тебе, Бакланов, не понятно?

— Зачем он такое говорил? Сам, видать, из разбойных.

— Мужик тот в чем-то прав. Не дело казаков гоняться за татарами. Ваше дело границы отечества от врагов оберегать, сражаться с турками иль французами.

Однажды Якова с пакетом послали в поместье гарнизонного генерала. После долгого подъема он выбрался на перевал, и взморенная лошадь пошла шагом. Неожиданно впереди из зарослей выехал всадник. Яков хотел было лошадь придержать, но раздумал, его взгляд скользнул по эфесу сабли. Приближаясь, он отметил небрежную и вместе с тем уверенную посадку крымчанина, хмурое, заросшее лицо, глубоко надвинутую барашковую шапку. Поперек седла лежало ружье.

— Куда едэшь? — хрипловато, простуженным голосом спросил незнакомец.

— В имение генерала, — ответил Яков, не показывая своей настороженности.

— Я тоже туда, — сказал крымчанин и поехал рядом.

Некоторое время они ехали йолча. «Вот еще привязался», — подумал Яков, однако спросил другое:

— Сам-то из какого селения?

— Там, — ответил всадник, неопределено указав рукой в сторону.

— А что не дома? Работать нужно, а ты разъезжаешь.

— Ты тоже на коне.

— Я — казак, я на службе.

Крымчанин ничего не ответил, но посмотрел так, что по спине у Якова пробежал холодок.

— Мне домой нельзя. Там земли моей нет.

— А где ж она?

— Староста забрал. Староста в жены Зару забрал…

— Сестру твою?

— Зара — не сестра. Зара — соседа дочь. Мехмет Зару любил, очень любил, хотэл, чтобы Зара марушкой стала…

— Какой Мехмет? Разбойник, что ли? — насторожился Яков.

— Я — Мехмет! Не видишь разве? Мехмет Зару любил, староста тоже Зару любил. Зара стала женой старосты. А Мехмет уехал из дома. Ему нельзя дома быть…

Уж чего, но такого, что его почти до самого поместья будет сопровождать Мехмет-разбойник, он никак не ожидал. Мехмет, который наводил страх на всю округу, миролюбиво не только ехал с ним рядом, но и поведал о своей печали.

— Прощай, казак! Мехмета помни, — сказал крымчанин, свернул с дороги и скрылся в чаще.

По возвращении Яков рассказал отцу о встрече.

— Так что же ты его не схватил? — уставился тот на него. — Доставил бы разбойника этого!

— Никакой он не разбойник, несчастный он даже, батя. Мне жалко его стало. Ты не посылай меня более в охрану.

— Непонятный ты, Яков, — пожал плечами отец. — С виду — казак, а заглянешь поглубже — хоронится в тебе вредная жалость. — Однако просьбе сына внял: не стал посылать его в горы против крымчанина.

А Мехмет еще почти год озоровал на дорогах. В конце зимы его земляки во главе со старостой, польстившись на объявленную властями награду, схватили парня. Его судили, после чего в кандалах отправили в Сибирь.

Здесь же, в Феодосии, произошел с Яковом случай в море, едва не стоивший ему жизни. То утро, когда трое казаков, а с ними и Яков, отправились на рыбалку в море, не предвещало непогоды. Но к полудню небо вдруг разом затянули тучи и море загудело.

— Братцы, а мы-то, кажись, оплошали! А ну назад! — скомандовал рыжий урядник.

Казаки налегли на весла, поспешая к берегу, но волны и ветер относили, словно скорлупу, лодку в море. Опытные в ратных делах, казаки в ревущей стихии были беспомощны. Лодка то и дело взлетала на гребень крутой волны и с высоты обрушивалась, едва не перевертываясь, вниз.

— Держись, братцы! Выгребай дружнее! — кричал унтер.

С хрустом переломилось весло, и лодку закрутило, стало заливать. Казак с черпаком не успевал выплескивать воду.

— Скидывай с себя одежду! — скомандовал унтер. И стал раздеваться. Его примеру последовали остальные.

Очередная волна ударила в борт, и все разом оказались под лодкой. Троим удалось вцепиться в лодку, а унтера отнесло. Хлебнув воды, он с трудом дышал, ему никак не удавалось справиться с течением. Яков бросился к нему.

— Держись… Не дави плечо!..

Они с трудом догнали лодку. Их выбросило на далекий мысок. Выбравшись на земную твердь, они упали, не в силах подняться.

Вскоре к ним прискакали из полка казаки, а с ними и отец Якова.

— Ты что ж, стервец, не спросясь ушел? Со смертуш-кой играл? — И стукнул в сердцах сына кулачищем.

— Совсем зазря вы так, — вступился унтер. — Он жизнь мне спас. Век благодарен Якову буду. Спасибо тебе, парень. Спасибо сердечное.

Вскоре пришло с Дона от матери письмо. Она сообщала, что хозяйство, слава богу, содержит, только далее тянуть одна никак не согласна. Не семижильная. Просила, чтобы нонешней осенью Якова непременно оженить. Придет в дом невестка — лишние в хозяйстве руки. Она даже подыскала ему пару: Серафима Анисимова. Девчонка работящая и лицом да статью взяла.

Когда вечером Яков пришел к отцу, тот сидел за столом с письмом в руках:

— На вот, читай! Оженить тебя мать собирается. Трудно ей одной вести хозяйство.

— Ваша воля, — отвечал Яков. — Противиться не смею.

— Мать и невесту для тебя высмотрела: Серафиму Анисимову.

— Фимку?

Когда Яков уезжал из дому и отец Иоанн справлял во дворе молебен, Фимка была в толпе. Во все глаза на него глядела. И Яков тоже косил глаз в ее сторону: пришлась по душе.

На следующий день отец предстал перед командиром полка, у которого был помощником. Небольшого роста, слегка сутуловатый полковник Попов выглядел болезненным и немощным.

— Добрый у тебя хлопчик, Петр Дмитриевич, — сказал он. — Молодцом, сказывали, был в море. Лихой казак, хваткий. Какой год числится в полку?

— Три года.

— Пора быть урядником. С сего дня наделяю его чином.

Поблагодарив, отец стал объяснять, что надумал сына женить, стал просить отпуск.

— Женитьба дело серьезное, противу не буду, — ответил командир полка. — Пусть покохается с молодухой. Только вот тебе, Петр Дмитриевич, после свадьбы нужно сразу же возвращаться. Видит бог, недолго мне осталось командовать, грызет нешутейно болезнь. Придется тебе принять полк. Об этом уже с начальством обговорено и решено.

В конце сентября они, наконец, достигли Дона.

— Ну-ка, казаки, с коня! — скомандовал отец. — Отдадим поклон Дону-батюшке. Поздороваемся с кормильцем нашим.

Отец слез с седла, поправил затянутый ремнем чекмень, сдернул шапку. Подошел к берегу, опустился на колени. Все остальные сделали то же, отвесили реке низкий поклон.

Левей дороги, к самой воде подступала роща. Деревья в золоте и багрянце, стояли в недвижимой обреченности, и в воздухе царила настороженная тишина. Оглушительным казалось жужжание шмеля, порхавшего над высоким стеблем полевого цветка, и волна смачно целовала берег, подмытый тугим потоком.

На следующий день мать стала жаловаться, что одной ей с хозяйством тяжко и нужна помощница. Отец перебил ее: