Переводы публикуемых стихотворений выполнены по изданиям «Синопии» [«Sinopie». Milano: Mondadori, 1977] и «Утиная шея» [«II colie dell’anitra». Milano: Garzanti, 2001]. Джованне Было очень тихо. И поскольку тебе не удалось, как ты ни старалась, ни погремушку съесть, ни зайца, ни белую собачку, ни другую зверушку, про которую даже твоя мама не может сказать, ослик это, или лошадка, или кто-то еще, ты напоследок срыгнула, после чего мы устроили тебе небольшую прогулку. Было по-воскресному очень тихо, и в легком тумане, из его голубизны, возникали внезапно мирные, без малейшего следа кровопролитных баталий замки, белые, в купоросных потеках, столбы виноградников, убегающие вверх по склонам, сонные слоистые скалы. О нет, мы не плутали в тумане, твоя мама и я, ты наблюдала за нами даже во сне, мы шли очень медленным шагом в стороне от реки, шли медленным шагом по всплывшему из тумана островку среди пастбищ, по полям, радующимся испарине, и из целомудренного тумана доносились звуки, похожие на голоса твоих зверушек, и, если б ты видела, как бегает ягненок цвета зимнего луга, где он остался один… На полпути мы повстречали других матерей, других отцов, с Паолой, родившейся незадолго до тебя, с Маурой, родившейся вскоре после тебя, и, покуда мамы, не знакомые, как ни странно, между собой (твоя — без шляпки, той самой, ради которой добрая сотня куропаток поплатилась жизнью), обсуждали цвет ваших глаз и волос, время остановилось, и мы, отцы, старые друзья, от нечего делать укрылись туманом в сторонке, чтобы дать матерям возможность позвать нас, как будто мы далеко. Вернулись мы по шоссе, и это совсем другое дело: туман поглощал дома по самые крыши, обступая страхами нас. Если бы «Господа, если бы, допустим в порядке бреда, по нашему небу (такому красивому, такому ясному, такому мирному) пролетели сто реактивных самолетов и один из них, представьте, упал, две трети Беллинцоны уничтожил бы пожар от разлившегося керосина. Если бы, господа, — тоже допустим в порядке бреда — оказалась разрушена плотина Луццоне (подземный толчок, оползень — и прощай стопроцентная надежность), через час пятьдесят восемь минут уровень воды в Молинаццо поднялся бы на четыре метра. Словом, господа, со всех сторон нам угрожает опасность, и вам известны и без меня страшные последствия паники, а посему гражданская защита должна базироваться на идеологической платформе (я имею в виду защиту определенного типа демократии и уважение основных свобод и духовных и моральных ценностей, но об этом мы поговорим позже). Для первой лекции, господа, этого, полагаю, достаточно, тем более я вижу, что лед сломан, чему я рад. Спасибо.» Который год Который год, как моего отца не мучит жажда, а может, продолжает мучить. «Я мог бы выпить, — говорил он в пору сенокоса, — целое море». Он хотел сказать, что жажда нестерпима, как, например, в тридцатой песни «Ада» [1] или в тринадцатой «Освобожденного Я не могу отца представить в так называемом загробном царстве, чему виной, по-моему, не жажда, мучительная жажда работяги, намаявшегося за день так, что лучше было по вечерам ему не докучать, дать отдохнуть — и, значит, помолчать. Фабио Пустерла © Перевод с итальянского Е. Солонович Фабио Пустерла [Fabio Pusterla, p. 1957] — поэт, пишущий по-итальянски. Окончил университет в Павии, защитив дипломную работу по итальянской диалектологии. Преподает в Лугано, в Итальянском швейцарском университете и в лицее. Автор поэтических книг «Уступка зиме» [«Concessione allʼinverno», 1985], «Бокстен» [ «Bocksten», 1989], «Пляска смерти» [ «Danza macabra», 1995], «Потерянный остров» [«Isla persa», 1997], «Канувшая толпа» [«Folia sommersa», 2004], «Истории армадила» [«Stone dell’armadillo», 2006], «Всплывшие земли. Избранные стихотворения 1985–2008» [«Le terre emerse. Poesie scelte 1985–2008», 2009], «Звездное тело» [«Corpo stellare», 2010] и других. Большое место в литературной работе Пустерлы занимает перевод: в числе поэтов, прозвучавших благодаря ему по-итальянски, прежде всего следует назвать Филиппа Жакоте. Выступает Пустерла также как прозаик и как критик, что подтверждает его недавняя книга пограничного жанра «Когда Кьяссо было в Ирландии и другие путешествия между книгами и действительностью» [«Quando Chiasso era in Irlanda e altre avventure tra libri e realtà», 2012], составленная из небольших рассказов, эссе, выступлений. Упоминая этот сборник, нельзя не процитировать заглавие одного из вошедших в него текстов: «Попробуй читать стихи. Увидишь, они говорят о тебе». Сказанные о стихах вообще, эти слова в полной мере относятся и к стихам самого Пустерлы, поэта, который, говоря о себе, говорит со своим читателем, говорит о нем. Открывает ему языком поэзии свое отношение к истории, к неуютному сегодняшнему миру, к литературе и судьбам ее творцов, к природе, которая может быть доброй и злой к человеку в зависимости от жизненных обстоятельств, а значит — о жизни и смерти. Разговор поэта с другим, с другими, понимаемый как разговор с самим собой, требует искренности, образной и интонационной, допуская патетику лишь в исключительных случаях. Метафора у Пустерлы, какой бы сложной она ни выглядела на первый взгляд, не только не усложняет восприятие поэтического высказывания, но делает его более выпуклым, ярким и, следовательно, более доступным. вернуться Данте. Божественная комедия. I: «…A здесь я жажду хоть бы каплю влаги» (63); «А ты казнись, — сказал Синон, — напором / Гнилой водицы, жаждой иссушен…» (121–122); «…И ты бы ринулся на первый зов / Лизнуть разок Нарциссово зерцало» (128–129). Перевод М. Лозинского. (Здесь и далее — прим. перев.). вернуться «Кто пьет из чаши, кто из шлема…» Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим, XIII, 77, 5. Перевод подстрочный. |
