— Макс, ты как?..
Тишина.
— Максик, приди же в себя! Очнись!
— Бо-о-оль-но оче-е-ень…
— Терпи, брат. Надо идти. Обопрись на меня правой рукой…
Два силуэта, почти слившись, медленно бредут в непроглядном тумане, вытянув вперёд единственную свободную руку. Изредка они натыкаются на какие-то искорёженные обломки, выступающие, изломанные поверхности, спотыкаются, падают, вновь поднимаются и идут.
— Никита… где… мы?
— Лабораторный корпус… Здесь работал Реутов… Я помню схему… Чтобы добраться до энергоблока… надо обязательно пройти… насквозь…
Макс уже почти висит на друге. Он плохо понимает, явь всё это или бред. Он потерял много крови.
— Никита… а эти ребята… они кто?
— Какие ребята, братишка?
— Ну эти вот… у приборов…
— Здесь… никого нет, Максик… Только мы… да туман…
— Ты… просто… не видишь… Никита… Здесь их… много… Они тут… работают… и ходят…
— Кто ходит…
— Злые… ходят… Злоумышляют…
— Терпи, братишка… Мы их всех… скоро…
— Постой… давай отдохнём…
Клюев буквально валится на закопчённый пол. Никита нашаривает вертикальную плоскость, похожую на стену, подтаскивает к ней друга. Прислоняет. Всматривается в белое лицо.
— Терпи, малыш, терпи…
— Хо-лод-но…
— Держись… Мы должны… Помнишь?..
Ещё бы он не помнил. Конечно… Управление отказывает. Самолёт заваливается на левое крыло… Хрустальный звон бокалов. С Новым годом! И сияющая громадная ёлка, и звёзды салюта… И изумрудная лужайка с мягкой шелковистой травой. «Мы слушаем тебя, Учитель»… Сфера не пропускает… А здесь всё другое. Миленькие девушки в белых халатиках… Множество людей… Одни уткнулись в экраны мониторов, другие что-то собирают, паяют… Настраивают… Сложная аппаратура, громоздкая, почти под самую крышу павильона… Лаборатория Реутова… А это, наверное, он сам. Какое знакомое лицо… Доброе… Папа… Откуда взялось это слово?.. Другие люди… Тоже в халатах, только лучше бы они их не надевали… И вообще, лучше бы их здесь не было… Присматриваются, принюхиваются, требуют… Записывают… «Вы не откровенны с нами, доктор»… «А я не могу отдать открытие в руки людям, не представляющим себе всех последствий его применения»… Если это и бред, то очень последовательный…
«…совершенно безопасно. Вы же гоняли мышей туда-сюда…» «Люди — не мыши»… Женское лицо с застывшими, испуганными глазами. Прелестное лицо… Мадонна… С маленьким ребёнком, завёрнутым в одеяльце, на руках… Что-то его связывает с этим ребёнком… Какие-то незримые узы… Сквозь тридцать лет жизни… Погоди-ка, он кто?!.. Венечка, говорит мама, не плачь, сынок… Какой же он Венечка, если он Максим?.. Как это может быть?! Он давно вырос, а тут маленький… А в маминых глазах отражаются эти… которые пришли за ними… Улыбаются. Они всё время улыбаются… От этих улыбок хочется реветь ещё больше… Они плохие, только притворяются хорошими… Он это чувствует, а мама знает наверняка… Один из них наклоняется и подхватывает из манежа второго ребёнка… Это его братик… Он уже совсем большой. Ему скоро полтора годика… Оставьте ребёнка, кричит мама. Это ей кажется, что она кричит, на самом деле едва слышно шепчет. Губы не слушаются… Но у него в голове всё равно звон. От крика… «Ну, что же вы, Елена Фёдоровна, испугались-то так, — картинно удивляется второй и подленько улыбается. — Мы сейчас отвезём вас к мужу. А потом вы все вместе дальше поедете». Никуда мы не поедем, хочет сказать мама, и Захарку отдайте. Не смейте прикасаться к ребёнку… И никакой это не Захарка — мама опять путает — это вовсе Никита… Почему она называет их чужими именами?.. Или это сейчас у них чужие имена?.. Макс пытается выбраться из липкой, плотной паутины, которая его опутывает, но увязает ещё глубже… Папина лаборатория. Их с Никитой поместили на какой-то стол. Брат вцепился в игрушку и изумлённо взирает на блестящую штуковину, повисшую над его головой, а он лежит и ревёт. Ему страшно… Потому что мама сидит на стуле и плачет. Навзрыд. А папа белый от ярости… Его и маму держат эти… А самый главный мерзавец — тоже улыбчивый — очень вежливо, а оттого совсем уж гнусно, предъявляет папе ультиматум: «Ваши сыновья, Лексан Наумыч, сейчас совершат небольшое путешествие. В компании с мышками. В один конец. И вытащить их оттуда сможете только вы. А заодно покажете нам, как работает установка. Это ведь совсем нетрудно. Да?» «Вы не посмеете», — рычит отец. «Ещё как посмеем, — уверяет его мерзавец. — Речь идёт о безопасности государства, а вы нам тут голову морочите. Мы же знаем, что у вас всё готово. Где чип второго контура?» «Таким, как вы, — отец жутко дёргает щекой, — нельзя доверять судьбы людей. Вы же монстры!» «Ах, Лексан Наумыч, Лексан Наумыч! — Рука главаря тянется к большой красной кнопке. — Вам вот своих детей не жалко, а берётесь рассуждать о высоких материях…» Не-е-е-е-ет!.. Это мама. Она рвётся к столу, но её прижимают к стулу, жёстко и безжалостно. Один из тех, кто вцепился в отца, отвлекается на крик и, видимо, несколько ослабляет хватку. Этого достаточно. Отец резко выдёргивает руку, наскакивает на второго, и они вместе, сплетясь в брызжущий ненавистью клубок, заваливаются в переплетение проводов, схем и шин высокого напряжения не закрытой кожухом стойки управления… Удар. Вспышка. Истошный визг жреца безопасности… Упавшая на красную кнопку рука главного мерзавца… И шипящий просверк лиловой молнии… И безмолвно рушащаяся громада установки… И сметающий стены огненный смерч… Вот только детей на столе уже нет… Бо-о-оль-но…
— Никита… где… ты?
— Я здесь, братишка…
— Пойдём, Никита… Нам… надо…
— Держись, Максик… Давай руку… Вот так… Я тебя понесу.
Взвалив Клюева на спину, бывший спецназовец, а ныне мастер-наставник выпрямился и, стиснув зубы, шагнул в белёсое марево. Слабость после режима ускорения ещё осталась, но он сжал её в точку и привычным усилием вывел за пределы тела. И постарался забыть о ней. Сейчас он не мог позволить себе такую роскошь, как постепенное накопление энергии. Следовало довольствоваться тем, что есть. И ещё поддерживающей силы злостью. Злостью на обстоятельства и на людей, посмевших поднять руку на друга. На брата. Второй раз он вовсе не собирался терять близкого человека и возвращаться в тоскливую безысходность предыдущей жизни. Осторожно, сначала нащупывая носком, а потом уже ставя ногу на полную ступню, он продвигался вперёд, ориентируясь по остаткам стен. Там, где их было видно. Если же туман скрывал их полностью, Никита брёл наугад, выдерживая выбранное направление.
По его внутренним часам он затратил на блуждание в руинах лабораторного корпуса не более двадцати минут, но полной уверенности всё же не испытывал. Кто его знает, какие фортеля может выкидывать время в эпицентре зоны. Когда дымная муть впереди посветлела, а каблуки застучали по металлу, он понял, что добрался до противоположного выхода. Осталось лишь пересечь асфальтовую площадку длиной в пятьдесят метров, и они — у цели. Вот только что там теперь, на этой территории? Может, завалена обломками, сквозь которые не продраться, а может, и нет уже площадки, а на её месте воронка от стены до стены. А кроме всех прочих удовольствий — невидимая преграда, и как сквозь неё проникнуть ещё большой вопрос.
Никита не стал терять времени на раздумья, а просто двинулся вперёд, твердя, как заклинание: «Мы пройдём, мы обязательно пройдём». К счастью, асфальтовое покрытие сохранилось, правда, изрядно повреждённое, потрескавшееся и действительно усеянное искорёженными кусками металла, битым кирпичом и остатками бетонных плит, но всё это не являлось каким-то уж особым препятствием. Никита преодолел этот участок довольно быстро, каждую минуту опасаясь, что сейчас вот уткнётся в нечто упругое, незримое, но отчётливо враждебное, лишающее их последнего шанса на спасение. Он ясно понимал, что, пока работают генераторы энергоцентра, обратного пути нет. Он один ещё мог как-то прорваться, а вот Макс просто истечёт кровью. Повязка на его плече продолжала набухать и сочиться алым.
Когда впереди, из сизых клубов тумана, возникла выщербленная кирпичная стена, Никита встал как вкопанный. Они всё-таки дошли! И куда же пропало защитное поле? Или всё это — тоже байки здешних местоблюстителей? Да нет же! Он же сам считывал эту информацию… Как бы там ни было, а они дошли!
