— Каждый должен ответить сам. — Глаза Лу-Хтен-га остались полуприкрытыми. — Когда мы раскрываемся и становимся частью Пустоты, мы приходим к переживанию и взаимосвязанности, к постижению того факта, что все вещи соединены и обусловлены во взаимозависимом возникновении. Каждое переживание и событие содержит все события другого порядка… Что мы слышим, когда звучит звонок? Колокольчик? Воздух? Звук в наших ушах? Или это звенит наш мозг?.. Звенит всё вместе. Звенит то, что находится между.

— Необычная формулировка, — сказал Кобыш, — хотя и несложная для понимания.

— Так всё устроено. — Лама посмотрел на него долгим взглядом. — Речь — клевета. Молчание — ложь. За пределами речи и молчания есть выход.

Одну фразу, существующую до слов, не передадут и тысячи мудрецов.

— И как же следует относиться к такому миру? — поинтересовался Тёрнер.

— Реальный мир пребывает по ту сторону наших мыслей и идей, мы видим его сквозь сеть своих желаний, разделённым на удовольствие и страдание, на правильное и неправильное, на внутреннее и внешнее. Чтобы увидеть Вселенную такой, какова она есть, нам необходимо перешагнуть через эту сеть.

— Примерно это самое я и чувствовал после возвращения от Сферы, — прошептал Брюс, а Седых согласно кивнул.

— Но мы научились управлять этим миром — Дорин протянул к ламе раскрытую ладонь, на которой поблёскивал и переливался крупный аметист. Лама узнал этот камень. Он являлся точной копией того, что украшал лоб бодхисаттвы Авалокитешвары в одном из пещерных храмов Аджанты, где Лу-Хтенг когда-то очень давно начинал свой Путь Постижения Истины, и символизировал всевидящий третий глаз.

— Ещё не научились, — вздохнул он. — Это иллюзия.

И он начал рассказывать, как триста лет назад в заброшенном и обветшавшем селении на берегу Ганга появились буддистские монахи и выкупили у родителей-париев маленького мальчика по имени Даярам. Как долго потом пробирался маленький отряд через джунгли, подвергаясь жутким опасностям, как представлялось тогда мальчику, хотя хищники, попадавшиеся буквально на каждом шагу, почему-то не трогали монахов, и наконец достигли Аджанты. Там началось обучение будущего Лу-Хтенга. Он потратил на это долгих пятнадцать лет и узнал то, что ревностно скрывалось от окружающего мира.

Каждые сто лет Совет старейшин тибетских храмов собирался для групповой медитации и определял избранников, которым предстояло поддерживать Равновесие Мира. Кропотливо взращиваемые лучшими наставниками молодые хранители исподволь постигали многообразие и сложность планов бытия, методики установления грядущих ключевых событий истории и техники воздействия на них, но не впрямую, а косвенными путями. Они не должны были сами вмешиваться в дела людей, но им вменялось в обязанность брать учеников, выбирая из сотен и тысяч вероятных вершителей судеб, обладающих определённой харизмой, именно тех, кто мог наиболее безошибочно влиять на расклад сил в земном сообществе. Способы привлечения к себе нужных учеников были предметом отдельного, особенно заковыристого курса обучения.

Войдя в силу, Лу-Хтенг, ставший лучшим среди равных, сам выбрал себе в качестве объекта влияния огромную страну на севере Евразийского материка, носившую загадочное имя Россия. Как раз при его незримом содействии императрица Елизавета Петровна в 1741 году официально признала буддизм на территории своей державы. Наибольшие хлопоты доставил ламе двадцатый век с его двумя мировыми войнами, с установлением жестоких тоталитарных режимов и появлением всё более мощного оружия массового уничтожения. Стараниями всех Хранителей с большим трудом удалось уберечь мир от превращения в выжженную пустыню. И вот в начале девяностых годов Лу-Хтенг привлёк к себе наиболее перспективного — в чём он уже имел счастье убедиться — ученика, приложившего немало сил для создания условий, способствовавших появлению новой ветви человечества.

Правда, большинство из неофитов, сравнившихся в возможностях с древними богами, слишком плохо представляли себе мировые взаимосвязи и тонкие механизмы, приводящие к их изменению. При этом лама с некоторым укором посмотрел на Дорина. Тех же, кто действительно достиг уровня эффективного влияния на плотный мир, ещё чрезвычайно мало. Среди них, к слову сказать, Лу-Хтенг особо выделил бы группу Ли-Бородина-Терехова-Тараоки, уже взявшую на себя нелёгкий труд по поддержанию равновесия.

— Но если существуют Хранители, к чему сводится миссия адептов третьего уровня? — с искренним недоумением спросил Виктор Хромов.

— Охотящийся за оленем не видит горы, — терпеливо произнёс лама. — Мы можем лишь способствовать изменениям, а они в состоянии сами менять реальность. Причём в нескольких мирах сразу. В иерархии близости к Абсолюту они стоят гораздо выше нас. Мы даже не достигли вашего, второго уровня. Мы лишь ощущаем траектории и последствия событий, а выполнение действия возлагаем на других.

— Выходит, вы определяете предназначение людей, — совсем тихо выговорил Клюев. — И заранее знаете, что нас ждёт.

— Не взять то, что даровано Небом, значит себя наказать. — Лу-Хтенг обозначил грустную улыбку. — Большинство из вас уйдёт к звёздам. Там ваша судьба. Лишь очень немногие выберут путь аватар. И на Земле опять наступят перемены. Нет ничего постояннее перемен.

Лама отвечал Клюеву, а смотрел почему-то на Никиту. Лишь много времени спустя Аристарх понял, что имел в виду Учитель.

— Перемены к худшему? — настороженно спросил Клеменс. Джека очень беспокоило будущее, ведь его родители были ещё нестарыми людьми, и уж они-то из родного гнезда никуда не собирались.

— Когда уходят те, кто пролагает Путь, что ждёт оставшихся? — Лицо Лу-Хтенга сохраняло полную невозмутимость. — Свобода каждого ограничивается лишь длиной верёвки, которой он сам себя привязал. Душа ваша уже парит в неведомых далях, и ей мало дела до земных трудностей. А надежда этого мира стремится за вами. Но она вернётся.

Лама прикрыл глаза, и Аристарх понял, что время аудиенции истекло. Они услышали то, что должны были услышать, а Учитель удостоверился в справедливости результата выбранного некогда воздействия. Сделав знак своим подопечным, Батюшкин встал, поклонился неподвижной фигуре Лу-Хтенга и бесшумно направился к выходу из храма. Испытатели в точности повторили его движения. Лама послал им вслед благословляющий жест.

Допив чай, Монах аккуратно поставил чашку на инкрустированный поднос и заставил себя вернуться к мыслям о насущном. Ничто так не заботило его, как поведение Медведева. Солдат пошёл вразнос. Почувствовав, что теряет почву под ногами, он заторопился и стал совершать непродуманные поступки. Ну зачем, спрашивается, ему понадобилось связываться с криминалом? Только для того, чтобы утереть нос ему, Батюшкину? Вряд ли. Скорее, всплыло на поверхность старое унижение. Не мог простить он Кобышу со товарищи еланского щелчка по носу. Именно щелчка. Захотели бы тогда ребята, с землёй бы его сровняли. Вкупе со всей его командой. Не посмотрели бы на его пост и былые заслуги. А теперь они остыли. Не волнуют их больше мелкие политические дрязги — а наскоки Солдата они рассматривают как раз под таким углом. Плевать они хотели на мошкару, надоедливо зудящую над ухом. Если уж совсем достанет, пыхнут дымком — и нет супостата.

И придётся тогда подыскивать Медведеву замену. А это в одночасье не делается. Надо будет отвлекаться и просматривать траектории наиболее приемлемых кандидатов. А потом ещё их воспитывать… Но хуже всего то, что Солдат закинул сеть на детей. Сработали стереотипы. Коль до учителей не дотянуться ни под каким соусом, значит, надо потрошить учеников. А потом концы в воду.

Мол, криминальный беспредел. Идиот-перезрелок! Во-первых и в главных, дети почувствовали вкус победы над злом, и остановить их теперь может лишь безусловный авторитет их наставников, во-вторых, организованной преступности теперь известно имя заказчика и потенциал мнимой жертвы, а в-третьих, Кобыш вычислил Олежека на счёт «раз», и если тот сделает ещё хоть одно неверное движение, жить, конечно, останется, но завидовать ему никто не будет. Как в том анекдоте. Когда больной после операции спрашивает: «Доктор, я жить буду?» «Разумеется, будете, голубчик. Но хрено-о-во!»