Затем появились супруги Нягу. Явно обеспокоенные, они старались поймать взгляд Эмиля, который делал всё, чтобы этого не случилось. Явился и бывший депутат, скандаля, что его потревожили. Эмиль напомнил ему, что, если он хочет, то может уйти, потому что его присутствие, по сути, не обязательно.

— Как это — уйти? — возмутился бывший депутат. — Я двадцать лет жду этой минуты!

«Двадцать лет… Почему?»

Актёр вошёл со стихами на устах:

— Бонжур, дорогие!

Филип Косма обменялся с Михэйляну, который пришёл ровно в восемь, одним единственным взглядом. Эмилю показалось, что бывший следователь нервничает. Трудно было представить себе такое о Михэйляну!

Не хватало лишь Пападата. Елену Фаркаш вызвали в последний момент, без приглашения. Теперь она шепталась с Аной. Наверняка о париках.

Каждый входящий смотрел на большой календарь, висящий на стене: 14 июня. Некоторые были взволнованы, другие обеспокоены…

Во всяком случае, каждый реагировал но-своему. Этого можно было ожидать: 14 июня было важной датой в жизни каждого из них. Пауль Михэйляну посмотрел на календарь, кажется, внимательнее других. И даже пару раз повернулся, чтобы взглянуть ещё раз. Это тоже было естественно: дата 14 июня знаменовала конец его карьеры следователя с блестящим будущим!

— Товарищи! — начал Эмиль. — Сегодня исполняется ровно двадцать лет с того дня, когда вы все попали в довольно-таки неприятную историю, которая…

Ана переводила взгляд с одного на другого.

Она знала, что за этим последует. Сначала Эмиль не хотел открывать ей мысль, пришедшую ему на «чае» в доме «Павла»:

— Извини, но я хочу преподнести тебе сюрприз, — сказал он. — Кстати, эту мысль мне подсказали твои размышления о людях «с деньгами» и «с душой» — и об их отношении к шантажу со стороны артистки.

— Тогда идея — моя, и я не позволяю тебе ею пользоваться!

По правде говоря, Эмиль просто «играл». Не мог же он оставить Ану в неведении, не объяснив ей своей затеи и результатов последних розысков.

И вот теперь Ана внимательно следила за реакцией каждого гостя на слова Эмиля.

Прежде всего, должны были быть выяснены обстоятельства кражи браслета. Поэтому вызвали и Елену Фаркаш — чтобы дать ей удовлетворение, публично объявив её невиновной.

В разговорах Аны и Эмиля вопрос о виновности Нягу совершенно прояснился. Две фразы, обронённые допрашиваемыми, позволили сделать окончательный вывод:

«Этот любовник камеристки!» — сказала Елена Фаркаш.

«Из дому вышел электрик из “Альхамбры”», — заявил бывший капитан Серджиу Орнару.

А супруги Нягу во что бы то ни стало хотели уверить Эмиля, что они познакомились во время следствия по делу о смерти артистки…

Ана смотрела на Ирину Добреску-Нягу. Бывшая камеристка тихо плакала.

Ирина хорошо помнила свой разговор с Нягу в тот день, когда она нашла госпожу мёртвой. Ночью они и в самом деле были вместе, в комнате служанки, находившейся в мансарде. Поэтому и не слышали выстрела. Ирина даже не была уверена, что выстрел произошёл в то время, когда Нягу ещё находился у неё.

Она слышала, как приехала Белла Кони, потому что держала окно, выходившее на двор, открытым. Она сделала это нарочно, чтобы знать, когда приедет госпожа и чтобы та не застала её с Нягу. Разумеется, свет был выключен.

Услышав шум машины, остановившейся перед домом, Ирина подошла к окошку и осторожно выглянула во двор. Она видела, как Белла Кони попрощалась с капитаном и вошла во двор. Когда она начала подниматься по ступенькам, что вели к главному входу, от стены отделилась тень и приблизилась к артистке. Ирина её узнала.

«Один её привёз, другой ждёт!» — тихо сказала она Нягу, который лежал, растянувшись, на её кровати.

Утром, найдя свою хозяйку мёртвой и позвонив сначала Орнару, затем врачу и в полицию, она вызвала по телефону Нягу, который снимал комнату в частном доме.

— Госпожа покончила самоубийством! — прошептала Ирина в трубку.

Нягу, ещё не опомнившийся ото сна, несколько секунд молчал.

— Ты ничего не знаешь, ничего не слышала! — заявил он ей. — Больше мне не звони. Встретимся вечером…

Но Ирине не удалось уйти в тот вечер: было много дел, много беготни. Друзья артистки, занимавшиеся её похоронами, посылали её с разными поручениями. Между тем, в вечерней газете кто-то высказал предположение, что здесь может быть и преступление. На следующий день, с самого утра, почти все газеты приводили данные и детали, доказывавшие существование «неизвестного», находившегося в тот час в доме. Газеты писали и о двух кофейных чашечках.

Лишь под вечер следующего дня Ирина встретилась с электриком.

— Что будем делать? — испуганно спросила она его.

— Ничего! — ответил Нягу. — Мы не должны быть замешаны в эту историю. Не стоит связываться с полицией, даже в качестве свидетелей…

— Но почему? Ведь мы… ведь нам нечего скрывать! То, что мы были вместе? Ну и что?

— Никогда нельзя предусмотреть всего. Узнают, что я был в доме, и всё запутается… Ещё, чего доброго, «он» ускользнёт, а я попаду в кутузку… Ведь бедняк всегда неправ…

Ирина не согласилась с ним. Она хотела во всём признаться и выдать «неизвестного», посетившего в ту ночь её хозяйку. Ведь она различила во дворе его силуэт.

— Во-первых, ты всё равно не сможешь ничего доказать… Во-вторых, может быть, тебе это показалось. Ведь было темно!

— Мне не могло показаться… я слишком хорошо его знаю!

— Это неизвестно… может быть, всё же ты ошиблась. А я, когда уходил, встретил у ворот этого забулдыгу, Орнару. Откуда ты знаешь, что это был не он?

— Я пойду в полицию и скажу, кто был в доме!

— Ты с ума сошла! Суёшься, куда не просят!

Ирина настаивала, и тогда, чтобы заставить её замолчать, Нягу признался, что «в минуту умопомрачения» он и в самом деле украл браслет. И если сейчас, когда начнётся следствие по поводу смерти артистки, узнают, что он был в её доме, станет ясно, что они знакомы уже давно и оба попадут в переделку. Ирина тогда много плакала, но наконец простила Нягу за «минуту умопомрачения», тем более что он признался, что, преследуемый страхом и мучимый угрызениями совести, выбросил браслет в канал.

Так всё произошло на самом деле. Но Ирина молчала. Не было никакого смысла поправлять Эмиля. Ведь, по сути, вина существовала. Её и её мужа.

Поэтому она и не пыталась оправдываться.

Нягу сидел, низко опустив голову, а бывшая костюмерша торжествующе оглядывалась.

В этот момент дверь открылась, и в кабинет, в сопровождении майора Николау, вошёл высокий мужчина средних лет. Оба были в штатском. Эмиль резко остановился, но мужчина сделал ему знак продолжать. Это был его начальник, полковник. Закрыв за собой дверь, вошедшие остановились возле неё, с любопытством глядя на странное сборище.

Эмиль продолжал:

— К тому же, в ночь преступления Нягу находился в доме Беллы Кони. Тот, кто вышел в ту ночь из дому, тот «неизвестный», который был опознан каким-то гулякой и о котором писали все газеты, был электрик Нягу.

Все головы повернулись к бывшему электрику театра «Альхамбра» — с упрёком, с ужасом. Люди обвиняли его в смерти актрисы.

— Нет, — поспешно продолжал Эмиль, заметив впечатление, которое его слова произвели на присутствующих. — Нет. Нягу и Ирина Добреску не виноваты в убийстве. Их вина заключается в том, что они видели второго «неизвестного». И промолчали.

Полковник и Николау внимательно слушали. Майор обменялся с Аной заговорщическим взглядом.

— Почему вы этого не сказали? — удивлённо воскликнул бывший депутат Джелу Ионеску.

— Теперь это не имеет никакого значения! — поспешил прервать его Эмиль, желая чтобы имя «неизвестного» осталось в тайне. Кстати, — продолжал он, — я вызвал вас сегодня, чтобы сообщить, что все пятеро, заподозренные в преступлении, в нём не виновны. Правда, побудительная причина была у всех, правда, никто из вас не смог представить удовлетворительного алиби, но правда и то, что ни один из вас не совершил этого преступления. В результате следствия, предпринятого в виду прекращения дела, вы объявляетесь вне всяких подозрений.