— О «деле Беллы Кони», — повторил Эмиль и провёл рукой по лицу, скрывая улыбку.

Бывший депутат посмотрел на него — внимательно, во просительно, недоверчиво.

— «Дело Беллы Кони»? — громко переспросил он и, взглянув сначала на Эмиля, а затем на Ану, приказал: — Следуйте за мной!

Все трое вошли в кабинет. Предложив им сесть, депутат обошёл вокруг кресел, словно имея дело с какими-то странными существами. Затем тоже сел за свой письменный стол, ещё раз взглянул на них и вдруг заговорил тем же громовым голосом, которым произносил защитную речь:

— Значит, мы приближаемся к тому дню, когда исполнится двадцать лет со смерти вышеупомянутой Беллы Кони, и вы собираетесь прекратить дело или арестовать виновного, то есть убийцу? Прекрасно! Но я — не тот, кого вы ищете! Конечно, им мог стать и я, но случилось иначе. Если вы хотите знать точно… впрочем, я предполагаю, что вы познакомились с моими тогдашними показаниями… моё имя было замешано в эту грустную историю по политическим соображениям, чтобы скомпрометировать меня как политического деятеля. Это всё, что я могу сказать и сейчас!

Ионеску на мгновение остановился, и Эмилю удалось вставить:

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Вы хотите задать мне не несколько, а один-единственный вопрос. Это я знаю наверное. Ведь я адвокат, человек с прекрасной памятью, который не может забыть ни одного процесса, ни одного следствия, и тем более — не может забыть случая, в котором так или иначе был замешан. Итак, у вас есть ко мне только один вопрос: для чего за два дня до смерти актрисы я искал свой револьвер. Отвечаю: я собирался её убить. Видите? Я мог бы привести вам тысячу других причин. Чтобы почистить его! Чтобы защищаться: ведь времена были смутные. Чтобы поехать на охоту! С браунингом? Да, с браунингом. Мне нравится охотиться с браунингом. Разве я не имею на это права? Или — для того, чтобы убить свою жену. Чтобы освободиться! Разве нельзя? Можно! И всё же я вам отвечаю: я искал его, чтобы убить Беллу Кони! Да! Не смотрите так на меня, я не сумасшедший!

Адвокат встал и говорил, жестикулируя так, словно он находился перед огромной аудиторией, явно наслаждаясь своим голосом, который, вероятно, обеспечивал ему постоянный успех.

— Стало быть, второго вопроса у вас быть не может. Этот — единственный! Именно этот пункт неясен, если говорить обо мне. Впрочем, если даже я и совершил преступление, вы ничего не сможете доказать, так как не имеете возможности проверить. Моё алиби было принято, а если вы захотите его опровергнуть, то не сможете этого сделать, так как моего свидетеля больше нет. Он умер! Можно даже предположить, что его убил я — для того, чтобы он не мог взять назад своё показание.

Эмиля и Ану речь бывшего депутата забавляла. По сути дела, он был прав. Джелу Ионеску победоносно взглянул на них:

— Итак? — спросил он.

— И всё же, у меня есть ещё один вопрос, — решился Эмиль.

— Это невозможно!! Второго вопроса, с юридической точки зрения, быть не может, потому что…

Он начал новую тираду, но Эмиль прервал её:

— Нет, может! Почему вы хотели убить Беллу Кони?

— А-а, это вопрос частного порядка. Вопрос, на который допрашиваемый может отвечать, а может и не отвечать.

— Не совсем так… — прервал его Эмиль. — Это может зависеть и от показаний свидетелей, которые согласились бы рассказать о ваших отношениях с Беллой Кони.

— Хм… Вот как? — кашлянул адвокат. — Ну что ж… я хотел убить её потому, что она меня шантажировала. Да, да! Я не сказал этого тогда, из уважения к смерти. К тому же, кажется, у неё осталась дочь… Да, да! Она меня шантажировала! Представьте себе: она заявила, что я отец её будущего ребёнка! Нет, вы слышали? Отец! Я думаю, что если бы этот ребёнок родился и, появившись на сцене «Альхамбры», закричал: «папочка!», по крайней мере двести зрителей повернули бы к нему головы, — цинично заявил адвокат и добавил: — Пусть барышня меня извинит…

— Разве вскрытие показало, что Белла Кони была беременна? — с недоумением спросил Эмиль.

— Я не знаю, что показало вскрытие… Впрочем, неправда, знаю! Вскрытие интересовалось лишь телесными повреждениями, которые могли бы свидетельствовать о борьбе, а также расстоянием, с которого был произведён выстрел. Вот и всё! К счастью, никому и в голову не пришло, что она могла быть беременной.

— Но зачем она вас шантажировала? — не понял Эмиль.

— Зачем? — выпучил глаза адвокат. — Затем, что гонорар певицы был слишком мал! И представьте себе, что то же самое сказал мне маэстро Джордже Сырбу два года тому назад, когда мы встретились на одном из процессов, где он был свидетелем. Да! И ему эта дама, которая в конце концов смилостивилась над нами и умерла, сказала, что ребёнок, которого она ждёт, — его! Представьте себе! И пусть барышня меня извинит, — повторил он.

— И вы никогда не думали о том, кто мог её убить?

— Всё… всё! То есть любой из тех, которым было заявлено, что у них будет ребёнок. Я, актёр, капитан… и ещё…

Эмилю было ясно, что больше он ничего не вытянет из бывшего депутата, хотя казалось, что это дело его очень занимает и он готов ответить на любой вопрос. Впрочем, теперь, узнав его хорошенько, Эмиль убедился, что Джелу Ионеску не из тех, кто может совершить преступление. Он мог бы воспользоваться подставным лицом, но стрелять самому из револьвера… это казалось невозможным, несмотря на все его воинственные заявления.

— Вы сказали, что встречались с актёром Джордже Сырбу и что он…

— Да, и он признался, что его тоже шантажировали.

— А с кем-нибудь ещё вы не встречались в последнее время?

— С кем-нибудь ещё? То есть с убийцей, который приходит прощупывать почву перед приближающейся датой прекращения дела? Нет! В этом смысле я больше ни с кем не встречался.

— А… в другом смысле?

— В другом смысле? В другом смысле — да! Со следователем. Я встретил его в коридоре суда. Предприятие, на котором он работает, имело с кем-то, уже не помню, судебный процесс… Добрый день — добрый день. Только и всего.

— Пауль Михэйляну ни о чём не спрашивал вас в связи с этой историей?

— Его зовут Пауль Михэйляну? — переспросил адвокат, явно желая показать своё презрение — знак того, что он не забыл допроса и тона, которым говорил с ним бывший следователь. — Нет, он меня ни о чём не спрашивал!

Они покинули адвоката с чувством, что потеряли понапрасну значительную часть своего дорогого времени…

Направляясь к своему кабинету, Эмиль пытался восстановить текст медицинской экспертизы, составленной при вскрытии. Он читал его много раз и знал почти наизусть. Там не было ничего — ни малейшего указания или намёка на то, что Белла Кони могла быть беременной. Он избегал говорить об этом с Аной и сейчас решил обдумать один. Ему казался почти скандальным тот факт, что вскрытие произвели так поверхностно. Раз речь шла о самоубийстве, сделать это следовало очень тщательно.

Единственным пунктом судебно-медицинской экспертизы, который мог бы свидетельствовать о преступлении, была лёгкая царапина на правой руке жертвы — как раз той руке, в которой она держала револьвер.

Эмиль вдруг раздумал идти к себе. Повернувшись, о направился в сторону бульвара Каля Викторией. Он реши что пойдёт в Библиотеку Академии и сам полистает газеты того времени: может быть, он найдёт там что-нибудь новое.

Самые интересные соображения по поводу прекращения следствия принадлежали одному репортёру, известному своими скандалами и процессами, которые возбуждали против него за «клевету».

В статье под заголовком «Око правосудия или куриная слепота» репортёр писал:

«…То, что правосудие слепо — как, впрочем, слепа и богиня Фортуна — факт общеизвестный. Входя в здание суда, этого “храма потерянных надежд”, каждый гражданин видит первым делом богиню Фемиду с весами в руках и с… завязанными глазами! Можно сказать, что она закрыла глаза, чтобы не видеть, кого опускают на чаши весов, но так же точно можно утверждать, что она “закрывает глаза” на то, что каждый раз кто-нибудь нажимает на одну из чаш, тем самым… обвешивая её! Значит, справедливость, как и деньги, распределяется с закрытыми глазами. Мы понимаем, почему правосудие не должно видеть! Некоторые говорят, что оно “не может” или, мол, ему “запрещают” видеть. Но отсюда до куриной слепоты — целая пропасть!