Николай Николаевич Волков не встретил его, как обычно, у дверей. Он стоял спиной, повернувшись к окну, и по капле отмеривал какую-то жидкость в стакан.

Овесян стремительно подошел к Волкову и, ничего не говоря, подвинул ему стул.

Николай Николаевич слабо улыбнулся и опустился на стул. Лицо его было бледно.

— Не знал, что у вас с сердцем неладно. Извините, прошу вас, за вторжение.

Николай Николаевич зажмурился, потом отрицательно замотал головой, быть может думая совсем о другом.

— Я рад, что вы пришли, — сказал Николай Николаевич, ничего не объясняя гостю. — Садитесь, курите… Я сам хотел послать за вами… Как вы чувствуете себя в лаборатории?

— Тесно.

— Тесно? — немного удивился Николай Николаевич, который или справлялся понемногу с собой, или почувствовал действие капель.

— Простор сейчас нужен, — заявил Овесян, пряча нераскуренную трубку обратно в карман. — Сейчас необходим настоящий опыт. В грандиозных масштабах, Николай Николаевич.

— Хотите выпустить джина из бутылки? — улыбнулся одними губами Волков.

— Именно из бутылки. Очень правильно. Покорный джин из бутылки воды. Пора приказывать ему, Николай Николаевич.

— Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, Амас Иосифович. В свое время вы писали нам об использовании атомной энергии при оттаивании слоя вечной мерзлоты.

— Да, на Дальнем Востоке, на Колыме… где-нибудь у черта в турках… Только, пожалуйста, подальше.

— Я думаю, что первую такую установку мы вам разрешим соорудить… — задумчиво сказал Волков, вставая и подходя к карте. — Но только не на Дальнем Востоке, а в проливах, в полярном море. И на более значительную мощность, чем вы намечали в своей докладной записке.

— В тундре? Хотите растопить слой вечной мерзлоты на всем полярном побережье?

— Хотя бы в районе одного моря.

— Готов! Но выгодно ли начинать с таких северный районов? Все же лето там слишком коротко для сельского хозяйства.

— На Камчатке, на горячей земле в районе вулканов, как вы знаете, снег и зимой не держится, зеленая травка растет.

— Понимаю. Не только растопить слой вечной мерзлоты, но и подогревать землю?

— Это будет грандиозный опыт, — сказал Николай Николаевич и, подойдя к двери, плотно запер ее.

…Когда Виктор вышел в приемную, он удивился, что в ней так людно. На диване с чертежами в руках сидели Алексей, Ходов и отец Виктора, академик Омулев. Виктор с ужасом заметил, что Алексей поднимается, чтобы подойти к нему, и, съежившись, трусливо прошмыгнул мимо удивленного Алексея в коридор.

Прием у Николая Николаевича Волкова затягивался. Этим особенно был недоволен лысый, худой и сутулый старик с отвисшей нижней губой. Он что-то жестко выговаривал секретарю, указывая на часы, а тот инстинктивно отодвигался от старика, который, видимо, брызгал слюной.

— Профессор Сметанкин, — шепнул Ходову академик Омулев. — Перманентный оппонент.

Ходов озабоченно покачал головой.

Наконец из кабинета Волкова стремительно вышел академик Овесян. Он не прошел, а пролетел через приемную, никого не видя.

Перед остановившимся в дверях Николаем Николаевичем появилась скрюченная фигура лысого профессора.

— Осмелюсь напомнить о назначенном мне времени приема, — произнес старик.

Волков провел его к себе и, извинившись, справился по телефону, вылетели ли на поиски самолеты.

Профессор Сметанкин не обратил на тревожный вопрос Волкова никакого внимания. Совиными, выцветшими глазами он оглядывал кабинет, в котором ему все не нравилось: и тяжелый длинный стол для заседаний, и отделанные мореным дубом стены, и гигантский книжный шкаф с приоткрытой дверцей, из которого Волков, видимо, только что брал книгу.

— Прошу вас, — обратился к посетителю Волков, пристально глядя на него.

Не заметил Сметанкин и того усилия, с которым произнес Волков эти простые слова. Сметанкин, всегда чувствуя себя скверно, никогда не интересовался чужим состоянием. Он желчно начал:

— Сочту необходимым повторить уже изложенное в моей докладной записке Совету Министров…

— …разосланной в копиях в Академию наук, Институт океанологии, Министерство строительства полярных предприятий, в «Правду».

— Совершенно точно. И еще в Министерство государственного контроля. Всем полезно познакомиться с изложенными в записке мыслями, и я весьма удовлетворен, что мне удалось добиться у вас приема, чтобы лично высказать их.

— Стремлюсь, чтобы приема у меня не приходилось добиваться.

— Очень рекомендовал бы сменить всех ваших секретарей. Слишком молодые люди. Я искренне скорблю, что не получил до сих пор ответа на свою докладную записку. Как известно, дело не касается меня лично, и это позволяет мне быть настойчивым. Мне, уважаемый Николай Николаевич, ничего уже не надо, ровным счетом ничего… У меня в жизни осталась одна только наука, и да простится мне, если я взял на себя непосильное бремя хранить ее как священное сокровище.

Николай Николаевич поморщился. Чем-то этот лысый человечек с птичьим профилем и острым подбородком походил на древнего верховного жреца храма какого-нибудь бога Ра… «И о науке своей говорит, как жрец-хранитель».

— Я хочу предотвратить горестную ошибку, которую готовы совершить весьма почтенные организации, призванные беречь народные средства.

Николай Николаевич нахмурился. Позвонил телефон. Волков нетерпеливо спросил о числе самолетов. Гость раздраженно высморкался и продолжал:

— Итак. О строительстве фантастического мола в полярных морях. Проектанты воображают, что в отгороженную прибрежную часть морей будет поступать достаточно тепла, чтобы море у берегов не замерзало! В этом невежественном неведении уважаемых проектантов поддерживает мой высокочтимый, но сумасбродный коллега-романтик Александр Григорьевич Петров. В своей докладной записке я убедительно показываю, что тепла нордкапских вод, которые будут поступать через Карские ворота в отгороженную часть морей, окажется досадно мало. И ничуть не поможет то обстоятельство, что холодным течениям закроют доступ с севера. Очень жаль как раз, что течениям с севера закроют доступ, ибо именно оттуда и впадают в полярные моря основные массы теплых атлантических вод, которые, как известно, идут по донным ложбинам на глубине двухсот-четырехсот метров. Авторитетный, но легкомысленный океановед Петров ошибочно оперирует общеизвестным фактом, что в Карское море атлантические воды приносят тепла в сорок раз больше, чем приносили в лучшие времена сибирские реки, пока их не повернули вспять. В свое время, если помните, я противился этому, доказывая, что поворот рек вредно скажется на арктической навигации, и имел при том уровне науки все основания. Ныне тепло Атлантики в основном привносится в северную, а не в южную часть морей. Отгородите южную часть морей, и вы отгородитесь от тепла Атлантики. Через Карские ворота этого тепла привнесется печально мало. Я взываю к научной совести своих коллег, я взываю к государственной совести наших руководителей! Взгляните на вещи трезво. Мы не имеем права пренебрегать географической наукой! Мы заведомо знаем, что мол в полярных морях не улучшит, а ухудшит судоходство. Мое старое сердце, если хотите, сердце всенародного скряги, обливается кровью и желчью, когда я думаю о народных деньгах, затраченных на бессмысленное проектирование вредного сооружения. И не только на проектирование. Начаты бесцельные разведывательные работы. Геологи бродят во льдах…

Николай Николаевич болезненно зажмурился. Сметанкин, ничего не замечая, продолжал брызгать слюной, доказывая всю несостоятельность замысла проектантов ледяного мола. Доводы его были обоснованы, цели благородны, почти фанатическая настойчивость, казалось, могла сокрушить любое препятствие.

— Мы благодарны вам за ваше предостережение, уважаемый Дмитрий Пафнутьевич. Ваша докладная записка уже рассмотрена. Я уполномочен заверить вас, что все необходимые выводы из нее будут сделаны, — глухо сказал Волков.

— Вывод может быть лишь один. Надо защитить, охранить наши моря.