Женька, потянувшись, лениво перевернулся. Затем полностью открыл один глаз. Судя по всему, это был максимум внимания, на который он был сейчас способен.

— Ты хочешь остаться?

Димка возмущенно хмыкнул. По этому хмыку можно было понять, что именно к этому Демьян и вел.

— Самогонка здесь есть, махорка тоже. Грибочки. Девочки. Все нормально.

— Все это и в дороге есть. В меру. И Машка вроде рядом.

— Машка не только у меня рядом. Она у всех рядом. И никому не отказывает.

— Ну, у них так принято. — Женька поскреб чисто выбритый кадык. — Ты, лично ты. Действительно хочешь остаться?

— А тебе что, здесь не нравится?

— Очень нравится. Натуральное курортное место, здесь санаторий можно ставить. Вода, лес, зверушки, пашня — все есть. Ну и что? Ты когда-нибудь пробовал годик прожить в санатории?

— Я вообще в санаториях не жил.

— Я тоже. Но представить могу. Тебя ж тоска загрызет, Демьян. И совесть замучает. Пить начнешь по-настоящему, здесь есть из чего бражку гнать. И всю жизнь над нами будет висеть эта попытка, которую мы могли сделать и не сделали. Могли спасти Россию. Наверное, даже не только Россию. Всех спасти.

— С чего ты вообще взял, что нашему миру что-то угрожает?

— Это не я взял, это первым ты взял. И правильно ты все тогда разложил, все так и есть, что-то готовится. Что-то очень подлое, близкое, уже вот-вот… Уже началось, может быть. Ты ведь тоже это чувствуешь. И вообще, о чем мы говорим? Я точно пойду, Юлька со мной пойдет, Гера, Зойка. А остальные — пусть каждый сам решает. И потом, это ведь и не геройство, Дима. Это единственная дорога домой.

— То есть ты уже все решил.

— Я за себя все решил. Хотя тоже, между прочим, думал. — Женька выплюнул былинку и сел. — Поживем здесь еще несколько дней, пока Игорь окрепнет, поменяем трактора на лошадей, и дальше. Двигаться будем тихо. Весь балласт из местных здесь останется. Но не попробовать грех. И не полощи мне зря мозги. Тем более, я уверен, ты ведь дальше пойдешь.

Дима снова хмыкнул, но на этот раз с другой интонацией.

Больше они не сказали ни слова. Женька снова откинулся на спину, собирая всем телом тепло предзакатного солнца. Жар, что пропитал его в баньке, уже улетучился, и он постепенно приходил в норму. Димка, тщательно свернув новую самокрутку, курил, глядя на закат.

Табака-самосада здесь было вдоволь.

Таежный оазис, укрытый горами от северных и восточных ветров, аккуратные деревянные домики — всего несколько семей, мирные, доброжелательные люди.

Практически не тронутый химией лес, лишь кое-где встречались высохшие ветки, горячие ключи на дне озера, и несколько чистейших родников на склоне горы. Почва, особенно у воды, была изумительной, и плодородной земли хватало всем.

На ручье, впадавшем в озеро, стояла небольшая мельница; рядом пекли вкуснейший хлеб. Здесь мог разместиться крупный поселок.

Чуть дальше, где естественная зона озера заканчивалась и начиналась речная пойма, тайга была такой же больной, как и везде. Еще дальше, в нескольких километрах за водоразделом, лежало «грязное» пятно с неровными краями, обходя которое, скалолазы и набрели на этот оазис.

Земля Санникова.

Хурма тут, правда, не росла, но редиски и мутированного табаку было вдоволь. Игорь, метавшийся в бреду, переломил горячку именно здесь — благодаря то ли богатырскому здоровью, то ли рецептам местной знахарки Лукерьи, некоторые из которых казались ребятам мистическими. Тем не менее Игорь явно пошел на поправку, и скалолазы собирались в путь, не опасаясь, что его растрясет в дороге.

Осталась вся семья погибшей старостихи, возглавляемая теперь Карпом. Гришка и Маша, привязавшиеся к скалолазам за время пути, решили идти дальше, не особенно интересуясь целью самого похода. Просто решили идти, и все. Мирра и Зойка тоже не высказали желания остаться, зато всерьез заколебался Вовка, которому глянулась одна из местных девчонок. Впрочем его колебания были недолгими; через несколько дней отряд, в котором насчитывалось уже пятнадцать человек, покинул гостеприимный оазис.

Неприметный человек с тусклыми глазами шел вдоль берега реки. Бурая листва под его ногами еле слышно чавкала, вспоминая прошедший дождь. Длинный черный плащ отливал каким-то из оттенков хаки, и что-то неуловимое, военное и одновременно вкрадчивое было во всей его точной, правильной походке.

Когда человек понял, что никто за ним не наблюдает и случайных прохожих вокруг нет, он достал из-за пазухи небольшую бутылочку. Бутылочка была такая же неприметная, как и сам человек, темная, матового стекла и без наклеек. Аккуратным, неторопливым движением человек отвинтил пробку. Пробка отливала желтизной, как листья под ногами. Он смял в пальцах мягкую жесть и щелчком забросил пробку в воду; она сразу же, без всплеска, утонула. Все содержимое бутылочки черный человек вылил в реку рядом с водозаборником, чуть выше него по течению. Постоял, стряхивая с горлышка последние капли, и улыбнулся. Это движение не являлось характерным для мускулатуры его лица; так могла бы улыбнуться змея или ящерица. Глаза оставались мертвыми, изогнулись только губы, обнажая мелкие, острые, крысиные клыки. Затем улыбка закончилась и верхняя губа вернулась на свое место. Он обернулся в сторону города. Небрежно разжав пальцы, человек уронил бутылку в воду, и та поплыла вниз по течению, покачиваясь и постепенно заполняясь водой. Вскоре ее прибило волной к грязной траве и запутало в щепках, промокшей бумаге и кусках пенопласта. Вокруг мягко скользили водомерки.

Человек еще раз осмотрелся, наглухо застегнул черный плащ и ушел.

Юлька прижалась к Женьке так, чтобы быть как можно ближе, но чтобы можно было расплетать и заплетать ему волосы. В последние вечера это стало ее любимым развлечением — отросшие, густые, тщательно расчесанные Женькины волосы сортировались на мелкие косички или укладывались в прическу, которая затем разглядывалась со всех сторон и уничтожалась. Женька при этом обыкновенно дремал, слушая, как хлопочут у него в голове тонкие ласковые пальцы. Вот и сегодня, зябко поежившись, он расправил и подоткнул сбившееся в ногах одеяло так, чтобы перекрыть малейшие щели холоду. Ноги его были тесно переплетены с Юлькиными — обычная, сберегающая тепло поза на привале перед сном, одно на двоих большое одеяло и один, накрытый «наволочкой» рюкзак под головой.

— Женя, давай с тобой меняться.

— Чего?

— Волосами давай меняться.

— Давай, — не раздумывая, согласился Женька. Юля вздохнула. Ее жидкие волосы с посеченными концами и первыми нитями седины абсолютно никуда не годились. Да еще и грязные. Все время грязь. Хорошо хоть Женька внимания не обращает, делает вид, что ему все равно. Или ему действительно все равно? Господи, о какой ерунде она тревожится. О волосах.

О седых волосах. Снявши голову, по волосам не плачут…

— Женя… Женечка…

— Чего?

— Чего, чего. Ничего. Только и знаешь, чего да угу.

— Угу, — миролюбиво согласился Женька. Он дремал.

— Что мы дальше делать-то будем? Когда до Москвы дойдем?

— Сплюнь.

— Тьфу на тебя. Если до Москвы дойдем, что дальше будем делать?

— Угу… Ну, там посмотрим. По у-ау… — он вежливо отвернулся и широко зевнул, — обстановке. — Дальше Женька промычал что-то невнятное.

— Вот и расскажи мне эту обстановку. Тихонечко. А то иду за тобой, как слепой котенок.

— Юля, да ведь это просто. Совсем просто.

— Тем более расскажи.

— По обстановке — это значит по ситуации. Это много вариантов действий. Это сложно рассказывать.

— Ты только что говорил — просто.

— Ну… — Женька опять зевнул. — Я и говорю. Просто — это для тебя слишком сложно.

— Ах так?! — Юлька дернула его за волосы. — Говори. А то я сейчас начну тебя целовать, и тебе не до этого будет!

— Ладно. Начинай.

— Нет. Ты говори. А то не начну. Буду, наоборот, кусаться.