Так, теперь продолжим обход. Продолжаем ощупывать стены. Здесь должен быть подземный ход. Эпохи Саманидов. Неплохо бы. Ладно. Они взяли всю группу. Это наверняка. Они как-то очень легко нас взяли. Легче, чем курей на птицефабрике. Восемнадцать человек, скалолазы. Здоровые ребята. Стоп, а почему ты так уверен, что взяли всех? Откуда тебе это известно? А ведь уверен. Да, уверен. Что-то помнится. Что-то неясное, на уровне подсознания. Ну-ка, ну-ка… Вспоминай, Женька. Вспоминай. Ветер. Точно. — Шершавая стена под ладонью обернулась деревянным бортом. — Ветер и тряска. Есть. Машина, кузов грузовика. И тела вповалку. И холодно. Тяжелое беспамятство, забытье. Сон, от которого не просыпаются. Долгий сон, долгая дорога. На левом боку. Он все время лежал на левом боку. Точно. Хотя можно проверить. Женька задрал рубаху.

Весь левый бок оказался ободран и в синяках.

Значит, это было. Их куда-то везли. Везли вповалку, как туши скота. Всех.

Женька уселся на топчан и задумался. Собственно, больше и делать было нечего. Кран над металлической раковиной что-то доверительно проурчал.

Теперь их будут искать. Или не будут? Поселок далеко, несколько дней пути от лагеря. На связь мы должны выйти через четыре дня. Или через пять? Один хрен. Сразу никто не встревожится. И не сразу никто не встревожится. Вообще, надо полагать, очень долго никто не встревожится. Спасатели в лагере будут не раньше чем через месяц. Судя по всему, спасателей здесь не очень-то боятся. Да и вообще, кого им бояться? Они спасателей похватают так же, как и нас. Хотя нет. Все еще проще. Никто ничего не найдет.

«Трагедия на Алтае», «Террористы или несчастный случай?», «Снежный человек или маньяк убийца?», «Чиновники от спорта допустили беду». Вот такие эпитафии, Женька, ты мог бы о себе прочитать. Но вряд ли удастся. Эти «медработники» как-то очень уверены в себе. Восемнадцать человек. Неужели никто не спасся? И на гору, как раз, даже на гору не пошли. Снег. Все были в лагере. Бред какой-то. Откуда взялись эти люди? И эта тюрьма, эта камера? Коридоры, санитары, видеоглазки, грузовик… Это же целая организация. Их все равно найдут, рано или поздно. Рано или… М-да…

Женька сидел скрестив ноги, когда неожиданно почувствовал сильнейшее депрессивное воздействие на мозг. Он достаточно долго занимался у-шу и психологией, чтобы понять — у него не просто портится настроение. Его как будто накрыла с головой душная волна. Захотелось лечь и не шевелиться. Ничто в мире больше не имело значения. Лечь, не шевелиться и закрыть глаза.

Он не имел никакого плана и не успел поставить психо-блок, депрессия обрушилась слишком быстро. Какая-то часть сознания продолжала вяло сопротивляться, и тело, повинуясь странным двойным приказам, задергалось, как дергается марионетка в плохом театре. Он понимал, что ему нужно делать, и делал, но медленно и с надрывом. Так, через силу, выполняются физические упражнения при высокой температуре. Иногда на глаза накатывала какая-то странная рябь.

Полное подчинение. Апатия. Транс. Паралич воли. Никогда. Лучше сдохнуть. Ничего у них не получится, и Женька боролся с невидимым противником внутри самого себя, и самое сложное было не прекращать эту борьбу. Очень трудно сопротивляться, когда ничто не имеет значения. Нет азарта, нет страха, нет долга. Есть бледные, ничего не значащие слова, выгоревшая тоска и пепел. Но есть еще зеленые сполохи и теплота. Мягкая теплота.

Постепенно, очень медленно тренировка, горячие ладони и зеленый свет победили. Он сконцентрировался на блоке и подавил волну депрессии, очищая мозг. И тут же, повинуясь какому-то наитию, Женька лег на пол, сознательно имитируя все движения, которые нашептывала ему душная волна.

Возвращаться в реальность из цветного омута всегда тяжело, и у всех это бывает по-разному. В этот раз первым в себя пришел Хью. Он изогнулся так, что в плечах у него захрустело, стряхнул с рукава табачные крошки и то ли вздрогнул, то ли встряхнулся всем телом. Затем молча вышел в коридор. Фред остался лежать на кушетке, запрокинув голову и медленно ворочая белками глаз. Он всегда очень долго отходил от цветных картинок.

Наконец, с трудом поднявшись, чувствуя у висков свинцовую тяжесть, он плеснул в лицо водой и вставил стакан в питьевую нишу. Пить. Свежий, холодный оранжад, еле слышно шипя пузырьками газа, вылился положенной утренней порцией. Почти до краев. Ароматная влага ласково обожгла горло. Замечательно. Затем Фред перевернул стакан, аккуратно стряхнул желтые капли на пол и плотно прижал стакан к стене. Резкий удар ладонью по донышку — и стакан «хлопнул». Фред довольно загоготал. Он сам когда-то придумал это развлечение и теперь хлопал каждый попадавшийся ему стакан. Спохватившись, он оборвал гогот и усмехнулся. Полюбовался отражением в зеркале, помассировал морщины вокруг глаз и снова усмехнулся глядя на себя в профиль. Выглядел он как-то помято. Почти как стакан. Он выбросил округлый комок картона в мусоропровод. Пора идти. А не то Мэй окажется занята.

Выходной. Это почти так же хорошо, как понедельник.

Фред вышел в коридор и мигнул Сэму. Тот сонно, но внимательно проводил его взглядом сквозь бронированное стекло. Программист спокойно прошел тестер на контроле и повернул. Винтовая лестница привела его наверх, в комнаты женщин. Здешний угловой — его имени Фред не знал — кивнул, когда карточка пропуска легла в гнездо. Фред игриво помахал ему рукой и прошел через вертушку.

Он первый. Так бывало почти всегда. Остальным безразлично, какая женщина кому достанется. Все равно на всех всегда хватает. Им лучше поспать. Недоумки. С утоленным чувством собственного превосходства, чего просто не умели понять другие, Фред прошелся вдоль всего женского этажа. Длинный ряд дверей, и он мог выбирать любую. Он знал, что выберет Мэй, он почти всегда выбирал Мэй, но это не имело значения. Он мог выбирать, а у следующего выбор будет меньше. А потом еще меньше.

Фред усмехнулся. Следующий не скоро сюда войдет. Следующий пока что дрыхнет. Он прошелся по коридору еще несколько раз, подумал. Затем сладко, истово потянулся и распахнул знакомую дверь.

Мэй закалывала волосы.

Она улыбнулась, и с упругой груди соскользнула простыня, открывая безупречное, молодое тело. Она улыбнулась, и улыбка эта предназначалась не просто мужчине, а именно ему, Фреду. Ему это очень нравилось. Это было изысканно. Он аккуратно прикрыл двери, сдвигая замок в положение «занято», и зашел.

Ее длинные, нежные пальцы сразу начали расстегивать куртку у него на груди. Легкие касания, легкие движения, сладкая маета прикосновений. Фред потянулся к ней, чтобы ответить, по-доброму к ней прикоснуться, обнять, но вдруг привычный разбег ее рук изменился, стал каким-то иным и странным, затем ласки прекратились вовсе. Больше того, Мэй слегка оттолкнула Фреда и отвернулась к стене. У нее задергалась щека. Пальцы, выдернув из пачки сигарету, слепо шарили по столу в поисках зажигалки. Фред, чувствуя себя до крайности глупо, поднес к ее губам язычок огня.

Мэй закурила.

Взгляд ее стал напряженным и злым, руки дрожали. Она редко смотрела на Фреда, больше в угол или на серый экран. И все время ежилась, натягивая на себя простыню.

Хью был абсолютно прав.

Фреду очень не хотелось терять настроение выходного дня. Ему нужно было отдохнуть, выкинуть из головы дурацкие мысли, хорошенько расслабиться… Ему нужно было отдохнуть, он устал за неделю. Он не собирался утешать безнадежно больных. Вот зачем она так? Все портит. Ведь последний раз видимся. Только о себе думает. Пожалуй, сегодня нужно было пойти к той, черненькой.

Ласкового уюта, к которому он так привык, не было и в помине. Он протянул руку и погладил Мэй по плечу. Женщина обернулась, отстранившись, взгляд ее был пуст. Мэй так же далека от него сейчас, как и остальные куклы. Никакого удовольствия.

Он дернул ее за грудь.

— Ну, и какого черта?

Мэй закашлялась.

— Извини, Фред. Если тебе что-нибудь нужно, я готова.