Климат с тех пор сильно испортился.

Пастух скалолазов не испугался. Когда Женька и Гера подошли к небольшой отаре овец, он сидел, нахохлившись, прикрыв глаза, чем-то напоминая старую больную птицу. Если только возможно представить себе птицу, сидящую скрестив ноги.

Вежливый Гера поздоровался первым. Пастух кивнул, но разговора не получилось. Он почти не отвечал. Никто из ребят не говорил по-казахски — десяток простейших слов, а русского пастух не понимал, или не хотел понимать. Отвечал он вообще неохотно, сдержанно, все время кивал и соглашался. Но ничего конкретного выудить из него не удалось. Из поселка он якобы ушел еще на прошлой неделе и солдат не видел. Стрельбы не слышал, нет, никогда стрельбы не слышал. Никакой. И два дня назад не слышал, да, слышал, как стреляли, но стрельбы не слышал. Он думал, что это охотники. «Пух-пух. Охотник». Часто ли здесь охотники кидают гранаты, он не знает, потому что взрывов он не слышал так же, как и стрельбы. А вот солдаты здесь давно, всегда были. Но он их не видел, никогда не видел, вообще не встречал. Потому что они здесь очень давно. Они хлеб привозят и уголь. Они у [него] овец забирают, по одной. Здесь пастух несколько оживился — видимо, этот пункт отношений с армией ему не нравился, но уже через несколько секунд глаза его снова потухли и голос обесцветился — как выйти к железной дороге, он не знает, и где железная дорога, он не знает, и что такое железная дорога, он не знает. Крутолет надо лететь, крутолет. Вертолет, что ли? Что такое вертолет, он тоже не знает. А зовут его Расул. Это он знает. В этом месте пастух скорбно покачал головой, давая ребятам понять, что они не умеют разговаривать со старшими. Вежливый Гера поправил автомат и попросил хлеба. Глаза пастуха испуганно и злобно блеснули, и он сообщил, что не понимает, хотя не понять слова «нон» было невозможно. Тогда Гера наклонился к нему очень низко и прошипел по-русски:

— Дедушка, или вы сейчас же найдете нам покушать, или вы у меня очень быстро хлеб найдете.

Женька несколько оторопел от такой альтернативы. Фраза была сформулирована так, что разобраться в ней и русскому было бы тяжело, но что-то в интонации маленького злобного Геры, который до сих пор сильно хромал, видимо, прояснило ситуацию. Старик закивал, засуетился и принес из кустов вещевой мешок.

Им досталось три черствых лепешки, сушеное мясо, сухой соленый творог — кырт и две пачки зеленого чая. На прощание Гера взял полотняный мешочек с солью, спички и двух овец. Старик дернулся было вослед, но потом передумал и только прошептал что-то себе под нос. На его коричневом, круглом, сморщенном от старости лице появилось жалкое выражение. Обесцвеченные временем глаза часто заморгали. Женька, понимая, как нужны им эти несчастные овцы, в какой-то момент едва не передумал, столько безысходности было в каждом движении старика. Тот сам отделил овец от отары да еще и дал веревку. Затем снова нахохлился и сел на прежнее место у костра, всем своим видом выражая покорность.

Женька, однако, перед уходом взял у пастуха ружье и разрядил. Все патроны он сложил в тряпочку, которую завязал узлом. Узелок этот, размахнувшись, зашвырнул подальше.

Забирать ружье они не стали.

Горы, горы и горы.

К человеческому жилью они вышли через восемь дней.

Это был небольшой поселок. Несколько домов. По направлению движения — очень далеко от железной дороги, далеко от шоссе. И даже на этом направлении это был не ближайший поселок, а второй по счету. Первый, опасаясь засады, обошли далеко стороной, не встретив никого из местных.

Дважды в пути они видели военные вертолеты. Оба раза машину сначала удалось услышать, и группа оставалась незамеченной. Это еще более убеждало ребят в том, что все их петли и предосторожности не были излишни. Но чем дальше они забирались в горы своим гиблым и нелогичным маршрутом, тем меньше оставалось возможностей добыть что-нибудь из еды, и чаще встречался снег. По ночам начинались заморозки. Грибы, которых раньше удавалось набирать довольно много, практически исчезли. Однажды они набрели на густые заросли облепихи и до одури наелись сладкой и маслянистой ягоды. Облепихи набрали впрок, сколько смогли унести, но все равно хватило ненадолго. Ирина жестоко кашляла. Остальные тоже осунулись и помрачнели. Лена, в совершенстве знавшая травы, то выкапывала какие-то корешки, то сушила отдельно стебли, отдельно цветы и листья, что-то отваривала в котелке или старой жестяной кружке. Пили толченый золотой корень, росший здесь в изобилии, и силы такой отвар поддерживал хорошо. Но не лекарства были нужны больным, а тепло и отдых.

Димка, Гера и Мишка растирали на «табачок» кору, вдыхали горький дым, но это плохо помогало. Никто из остальных скалолазов всерьез без сигарет не мучился, хотя раньше покуривали почти все.

Доедали последнюю овцу.

Поселок лежал перед ними серый и сумрачный. Небольшая долина, со всех сторон зажатая горами, практически лишенная деревьев. Подойти к нему скрытно днем вряд ли было возможно. Ночью будут мешать собаки. Но привлекать к себе внимание раньше времени не хотелось.

— Женька, зря мы тут так долго топчемся. — Вовка, по жизни оптимист, был настроен попробовать. — Пойдем наудачу. Если засада есть, так она есть, а если ее нет, так никто и пикнуть не посмеет. Нас все ж таки одиннадцать человек, и все с автоматами.

— Ну и что? Телефон или рация в поселке вполне могут быть. Вызовут вертолеты, и через час они будут здесь. Даже поесть не успеешь напоследок.

— Так что нам теперь, всю жизнь в этих горах прятаться?

— Надо зайти так, чтобы они не успели связаться с армией. Здесь-то солдат нет. Наверное.

— Считаем все-таки, что мы в параллельном мире?

— Бог его знает. Многое об этом шепчет. На что тайга похожа? Одна плесень. Если все не так, если все наши подозрения ерунда — вызовем прокуратуру, врача для Ирины и посмеемся над этим потом, в Красноярске. А пока… Идти надо вечером.

— Бред. Чистой воды бред. И как мы в него попали?

— Партизаны, блин.

— Ладно скалиться. Идти надо по ручью, снизу. Вон там, за скалами, нас не будет видно до самого поселка. И в самый крайний дом.

— А дальше?

— А дальше разберемся.

Димка хмыкнул.

— По-моему, отличный план. Если что, хоть удрать успеем. Ночью в горах легче оторваться.

— Игорь, как твоя рука?

— Хорошо. Только не говори мне ничего про стрептоцид.

— Тогда возьми у Иры сумку. Вы с ней идете замыкающими. Впереди Димка с Герой. Слева Вовка, справа Лена, дальше чем на сто метров не отходить. Остальные со мной. Всем снять оружие с предохранителей. Идем очень медленно. Выходим на исходную, вон к тем кустам, и будем ждать темноты. Вляпаться под самый конец было бы глупо. — Женька потянулся так, что громко хрустнули кости, и снял с плеча автомат.

— Ну, с Богом.

Крайний дом был совершенно типичным архитектурным уродом. Нелепая на вид, но практичная кладка из плохо обтесанных камней. Покосившийся забор — переплетение колючих ветвей кустарника и редких, черно-зеленых от времени кольев, увенчанных пустыми литровыми банками, калитка на старых кожаных петлях. Сюда же вплетена в качестве полноправного звена ограды ржавая кроватная спинка, из которой повытаскивали прутья, заменив их проволокой. Убогий сарайчик, что-то вроде курятника, и серый, припорошенный пылью двор, повторяющий в миниатюре окружающий горный ландшафт. Очень аккуратный, маленький, ухоженный огородик.

Нищета.

Легко перемахнув через забор, Димка прижался спиной к стене. Лениво гавкнувшая дворняга снова свернулась в сонный клубок. Совсем рядом светилось подслеповатое окошко с треснувшим стеклом, слышался невнятный разговор. Слов было почти не разобрать, но говорили по-русски, и голоса были женскими. Он махнул рукой, подзывая остальных. Осторожно перебегая двор, скалолазы старались не попасть в зону прямой видимости не столько этих, сколько соседских окон.