Фазыл проводил тётю Фросю на почётное место, усадил на одеяла. Старушка покорно села, но тут же огляделась, будто отыскивая что-то.

— Вам что-нибудь надо, мама? — предупредительно наклонился к ней Фазыл.

— А у тебя что… стульев разве нет? — удивлённо спросила тётя Фрося.

Фазыл улыбнулся.

— Есть, конечно, есть. Только у нас все так больше сидят. Удобнее…

— Ну, не сказала бы, — не знаю, куда деть ноги, — ворочалась тётя Фрося.

Фазыл подошёл к нише, взял оттуда две подушки, положил их рядом со старушкой и посоветовал:

— Вы их под бок и обопритесь. А ноги вытяните, как желаете.

Тётя Фрося последовала совету и облегчённо вздохнула:

— Вот теперь — другое дело. А на стуле всё-таки лучше.

— Ничего, привыкнете. А не сможете привыкнуть, мы вам не то что стул — кресло бархатное купим.

— Ну-ну, богач какой выискался, — добродушно проворчала тётя Фрося.

— Нет богаче человека, нашедшего мать! — совершенно серьёзно и даже торжественно произнёс Фавыл.

За дверью послышались торопливые шаги. Тут же она шумно распахнулась и в комнату почти вбежали Мухаббат со Светой. Мухаббат положила на пол принесённый дастархан и протянула Фазылу руку. А Света, едва увидев тётю Фросю, бросилась к ней. Глаза у старушки сразу затуманились и повлажнели. А Света не заплакала. Последними мучительными усилиями она держала себя в руках, хотя ей тоже хотелось дать волю накопившимся слезам, зарыдать так же, как и тётя Фрося, горько, безутешно, с причитаниями. Она начала успокаивать старушку, чтобы отвлечь от тягостных воспоминаний, забросала тётю Фросю вопросами:

— Где вы встретили Фазыла? Или вы ехали прямо к нам? Когда выехали из Нальчика? Теперь вы будете здесь жить? С нами?

Тётя Фрося перестала плакать, вытерла платком глаза.

— Да, доченька, собираюсь здесь горький свой век доживать. В Одессе, видишь, и сына себе нашла… И полюбила его сразу как родного. Добрый он, душевный. В глаза его, которые нашу родную Катю видели, никак наглядеться не могу! Да, бедная твоя тётя Фрося осталась теперь без дочери, нет больше на свете твоей подружки…

Старушка закрыла лицо ладонями и снова заплакала. Света приобняла её за плечи и стала вытирать мокрое от слёз лицо, то и дело целуя его.

— Ну, хватит! — решительно заявила Мухаббат. — Дай и мне поздороваться с дорогой гостьей, познакомиться с ней.

Света подошла к стоявшему возле окна Фазылу.

— Ну как, благополучно съездили? — спросила она, протягивая ему руку, и тут же, то ли от почти кощунственной — она в испуге сразу поняла это — неуместности вопроса, то ли от чего другого, но Света покраснела до корней волос и опрометью выскочила на улицу.

Поздоровавшись, Мухаббат немного поговорила с тётей Фросей и, сдерживая нарастающую тревогу, повернулась к Фазылу:

— Значит, ваш друг в Одессе остался, Фазыл-ака?..

— Да, Мухаббат, только ты ни о чём не беспокойся. Мы положили Рустамджана в клинику Филатова. Там ему будет хорошо. Аня с Виктором его навещать будут…

— А кто они?

— На фронте, в партизанском отряде встречались, когда Рустам…

— А, вспомнила! — перебила Фазыла Мухаббат; ей не хотелось сейчас возвращаться к тяжёлому прошлому. — Рустам рассказывал…

— Профессор обещал…

— Что?! Что обещал профессор?.. — снова не выдержала она и перебила Фазыла. — Будет Рустам видеть?

— Будет… — он хотел было рассказать обо всём подробнее, но не решился.

Кто знает, как там в клинике всё обернётся? Да и Рустам обещал сам написать домой. Вот пусть он в этом письме сам всё и расскажет. И о радостном, и о печальном.

Безмерно обрадованная Мухаббат тут же побежала успокоить и тоже обрадовать свекровь. Тётушка Хаджия прямо извелась, ещё больше поседела с того дня, как Рустам с Фазылом улетели в Одессу.

А Света принесла в човгуме воды и поставила его на раскалённую печку. Затем присела рядом с тётей Фросей.

— Доченька, и папа твой здесь? — поинтересовалась старушка.

— Да… был здесь. Они с мамой совсем недавно уехали.

— А ты как же? — удивилась тётя Фрося.

Света ничего не ответила.

— Ну что ж, доченька, видать, сердце так велит. А сердца своего слушаться надо, вот что я тебе скажу. Уж поверь мне, старухе. Век прожила. Если прикипело оно, сердце, к местам этим, к людям, то ничего не поделаешь.

— Значит, это ты присматривала за моим беспризорным домом, Сапура, — спросил обрадованно и благодарно Фазыл. — И печку, наверное, ты затопила?

Света не успела ответить. Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вошли тётушка Хаджия с внуком на руках, за нею Санобар-апа и Мухаббат.

— А ну, разворачивайте дастархан, — крикнула она с порога. — Я же вам завтрак принесла. Проголодались, поди, с дороги?

Гостье снова пришлось отвечать на традиционные расспросы о житье-бытье, о здоровье. А Света и Мухаббат в соседней комнате принялись готовить стол. Хотели было по-своему, по-узбекски расстелить дастархан прямо на полу, но Фазыл настоял, чтобы накрыли стол.

— Смотри-ка, — не удержалась Мухаббат от шутки, — неделю в Одессе побыл, а уже от курпачи отвык.

Фазыл лишь молча улыбнулся. Сабир и Эрбута, пришедшие первыми из мужчин, принялись помогать Мухаббат со Светой.

День пролетел незаметно. Засветили лампы.

Фазыл сидел с Сабиром и Эрбутой, другими мужчинами в дальней комнате и рассказывал им, как профессор Филатов осмотрел Рустама и обещал ему вернуть зрение. О себе, о том, что ему пришлось пережить в Одессе, рассказывать не стал. Растравлять незатянувшуюся рану было просто-напросто боязно. Друзья тоже понимали это, И потому никаких вопросов, могущих больно задеть их товарища, не задавали.

А со Светой творилось что-то непонятное, странное. Она старательно, даже упорно стала избегать Фазыла. Стоило ему войти в комнату, как она тут же выходила. Появится Фазыл во дворе, Света стремглав бросается в дом. А если выйти почему-либо нельзя, девушка делает вид, что занята неотложным делом, и даже глаз на Фазыла не поднимает. На вопросы его отвечает коротко, односложно.

Когда Света несла из кладовки уголь, чтобы подбросить в остывающую печь, Фазыл преградил ей путь на пороге.

— Нe скучаешь, Сапурахон, без мамы? Не трудно тебе одной, без родителей?

— А почему мне должно быть трудно? — не поднимая на Фазыла глаз, ответила Света. — Не маленькая…

Ей, правда, хотелось тут же, без утайки рассказать Фазылу, как изболелось у неё сердце по отцу с матерью, но она сдержалась.

Фазыла удивляла происшедшая в девушке перемена. Он постарался выведать причины её исподволь, начал, как и прежде, шутить со Светой, хотя ему было совсем не до шуток, сыпать остротами и прибаутками. Но девушка тона этого не приняла. Понимала она, какой ценою даются сейчас Фазылу шутки. Но и на серьёзные расспросы тоже никак но откликалась.

Озадаченный и сбитый с толку Фазыл направился к Мухаббат, которая заваривала чай в другом конца двора.

— Что происходит о Сапурой? Странная она какая— то… Может быть, ей нездоровится? — озабоченно и даже тревожно спросил он.

— С чего это ты взял? Здорова она…

— Почему же тогда даже поговорить по-человечески не желает? Или за что-нибудь обиделась на меня?

— За что ей на тебя обижаться? Да и разве пришла бы она к тебе в дом, если бы обижалась?

— Не знаю… Только странно всё это. Непонятное что-то с ней происходит.

— Совершенно всё понятно, Фазыл, — отозвалась Мухаббат. — Нелегко ей сейчас быть весёлой и беззаботной. Всё-таки она рассталась с дорогими и близкими ей людьми. Пока привыкнет к своему новому положению, должно пройти какое-то время.

— А может быть, есть и другие причины? — допытывался Фазыл, почувствовав, что Мухаббат чего-то недоговаривает.

— Не знаю, — уклончиво ответила она.

Наступил март. Кишлак снова зазеленел. Даже вроде многолюднее стал, оживлённее. Деревья, всю зиму подрагивавшие голыми ветвями, снова оделись в роскошные весенние наряды. Зацвели персики, потом урюк, яблони. Нежные переливы их буйного цветения благоухающими волнами перекатывались под малейшими дуновениями ветерка. Нежная зелень одела и берега арыков, в которых всё быстрее и говорливее бежала вешняя вода, отражая деревья и пушистые белоснежные облака, похожие на вознёсшиеся вдруг в безбрежную синь неба цветущие кишлачные сады. Нежным перламутром убегающих к горизонту полей трудно было налюбоваться. И всё-таки чудом красоты были буйно цветущие сады. Цвели и старые ветвистые деревья, и совсем ещё юные деревца, трогательные в своей доверчивой беззащитности и в стремлении походить на старших, в извечном стремлении природы к красоте и плодородию. Здесь, в этих садах, зарождалось неповторимое, волнующее очарование весны, чтобы на ласковых и стремительных крыльях ветерка разлететься потом по всей земле, заставляя сладостно и трепетно биться растревоженные сердца. И вестники весны, шумные птичьи стаи, тоже сначала опускались передохнуть в садах, а потом уже разлетались по всему кишлаку, если оставались на лето здесь, или летели дальше, если путь их ещё не окончился.