«Оппель» помчался как бешеный. Однако вездеход успел развернуться и устремился в погоню. Загремели выстрелы. Туманов повалил оберста на пол, притиснул, чтобы не задели его пули. Седых выбил заднее стекло, выставил ствол автомата и саданул длинной очередью по преследователям. Рустам искромсал кинжалом кожемитовый верх кузова, высунулся и тоже стал отстреливаться.

Проклятый вездеходик не отставал. Грохот выстрелов, свист пуль, рёв мотора. Седых вдруг выронил автомат, свалился на сиденье, обливаясь кровью. И в этот же момент покатился юзом вездеходик.

— Ага! — воскликнул Рустам. — Досталось тебе, гадина!

Однако радость его была непродолжительной. Он вспомнил, что на таких вездеходиках стоят рации. Немцы, разумеется, уже вызвали подмогу. По шоссе ехать теперь — верная гибель. Что делать?!

— Гони прямо по полю прямиком к лесу! — закричал Рустам.

Карпаков бросил «оппель» с ходу через кювет. Машина, тяжело вертя колёсами, завихляла по схваченной лёгким морозцем целине.

Рустам оглянулся. Светлое небо скатывалось за тёмную полоску горизонта. Погоня не показывалась. До леса рукой подать. Неужели ушли?..

Прямо из днища «оппеля» вырос огненно-дымный сполох…

И это последнее, что увидел Рустам. Он охнул, и свет померк в его глазах.

… Катя очнулась, застонала. Перед глазами мельтешили разноцветные огоньки. В голове гудело. Где я?.. О-о-о!

Она приподнялась в развороченном взрывом кузове, и её замутило: кругом кровавое месиво. На переднем сидении, привалившись к безжизненному телу Карпакова, истекал кровью Рустам. На заднем сидении — изувеченные трупы Туманова, Седых, оберста… О боже! Неужели я осталась одна на этом свете?!

Девушка в ужасе попыталась закрыть лицо ладонями, но левая рука не повиновалась. Ранена!

Катя застонала и вскрикнула от страха: в машине ещё кто-то застонал. Она судорожно завертела головой. Кто… Кто?!

Стонал Рустам. Напрягая последние силы, девушка вытащила сержанта из машины. И тут же — леденящая душу мысль: «Сейчас их схватят! Уйти невозможно!»

Девушка перевернула Рустама на спину, отёрла рукавом кровь с лица — и отпрянула. Один глаз у сержанта вытек, другой был весь в розовой пене.

— Рустам! — позвала Катя. — Руста-ам…

Сержант тяжело дышал. Дышал хрипло, с надрывом.

Дикий страх судорожно рвался из Катиного рта вместе с отчаянным воплем:

— Руста-а-а-м!.. А-а-а-а…

Ей казалось, что она совсем одна на планете. Только она и окровавленный умирающий Рустам. Вдруг она вспомнила о том, что сейчас придут фашисты. Придут и, радостно гогоча, схватят её и Рустама.

— Очнись!.. Милый, дорогой Рустам, очнись… Слышишь?

Рустам вдруг ответил:

— С-с…лышу-у… Эт-то… ты, К-катя?.. Я ничего не вижу… Почему я не вижу, Катя?

Это было так страшно, что Катя прикусила пальцы, чтобы не закричать. Казалось, Рустам говорил с того света.

Рустам стал ощупывать пальцами лицо, искалеченную ногу.

— Ничего не вижу, Катенька. Что случилось?

— Все погибли…

— Н-не может битв… Такой взрыв… Где оберст?

— Он тоже…

— А где портфель с бумагами?.. — Рустам разволновался. — Разыщи… Обязательно разыщи!..

Содрогаясь от ужаса, Катя подползла к развороченному брюху «оппеля», принялась искать портфель.

Она нашла его. Обожжённый взрывом, покоробленный, иссечённый осколками, он по-прежнему хранил в своих недрах великую тайну, за которую отдали свои жизни Серёжа Туманов, Валя Карпаков и Седых, имени которого почему-то так никто и не узнал. Просто — Седых.

Катя протянула портфель Рустаму. Сержант ощупывал себя пальцами, словно пианист, медленно пробегающий на клавиатуре трудный пассаж. Рустам не кричал, не плакал. Только трогал себя пальцами, и это было Страшно, невыносимо страшно.

Девушка положила ему на грудь портфель. Рустам потрогал и его, погладил, тихо произнёс:

— Надо уходить, Катенька… Только я не могу идти… Нога…

Катя подползла вплотную к Рустаму, перевалила его к себе на спину, напрягая все силы, поползла к лесу. Сержант, как мог, помогал ей. Потом он сказал:

— Оставь меня, Катенька. Бери бумаги из портфеля и ползи одна. У меня есть пистолет… Очень хороший пистолет.

Она сунула бумаги из портфеля за ворот кофточки, туго перепоясалась шарфом и вновь потащила Рустама. Он просил оставить его, но девушка только стискивала зубы… Вперёд… Вперёд!

Когда до леса оставалось совсем немного, Катя под своим носом вдруг увидела круглую грязную мину. Противотанковую!

Они ползли по минному полю.

Катя зажмурилась, сердце её сжалось в крохотный комочек. Хотелось съёжиться, раствориться, исчезнуть — так ей было страшно.

А Рустам ничего не подозревал. Он всё молил оставить его, не мучиться, во что бы то ни стало спасти документы. Катя осторожно продолжала ползти, волоча на себе истекающего кровью сержанта. Она расширившимися от ужаса глазами ощупывала каждый сантиметр земли, начинённый смертью.

На этот раз смерть миловала их. Катя втащила Рустама в овраг, там она поставила парня на ноги. Но он идти не мог — левая нога болталась как плеть, подламывалась. Углубившись подальше в лес, Катя нашла ямку, из стенки которой бил крохотный родничок. Она напоила раненого, обмыла с него кровь, перевязала, как могла.

Рустаму чуточку полегчало. Он ещё не понимал, какая беда обрушилась на него. Он просто не мог осознать её. А может быть, страшился признаться даже самому себе в том, что всё понял.

— Катенька, что у меня с глазами?

— Их опалило взрывом. Это ненадолго, Рустам.

— Почему ты плачешь, Катя?

— Мне больно… болит раненая рука.

— Потерпи, Катяджан. Не надо плакать. Мне очень горестно слышать.

— Не буду… Не буду больше.

Они помолчали. Рустам о чём-то думал. Наконец он произнёс:

— Слушай меня внимательно, Катяджан. Мы с тобой выполняем особо важное боевое задание. Наши друзья погибли. Мы должны, мы обязаны выполнить задание. Ясно?

— Ясно.

— Я приказываю тебе, Катя, оставить меня здесь, в лесу… Мы ведь в лесу, не правда ли?

— В лесу.

Документы, взятые нами, надо во что бы то ни стало доставить нашему командованию.

— По как же ты, Рустам?!.

— Молчать! — крикнул Рустам и застонал. — Слушать боевой приказ. Сейчас же, немедленно уходи. Я остаюсь здесь. Прощай, Катя.

Рустам нащупал её руку, погладил.

— Прощай, Катенька. Будь осторожна. Если тебе удастся перейти линию фронта, ты сделаешь большое дело… — Он помолчал и добавил: — И может быть, только этим ты поможешь спасти и меня. Прощай.

Катя горько заплакала.

— Не надо плакать, Катяджан, — Рустам даже нашёл в себе силы пошутить, сказал? — Катя, будь мужчиной!

— Рустам… Давай спрячем документы… Перейдём линию фронта. А потом придут наши бойцы… Возьмут их.

— У русских есть хорошая пословица: «Хороша ложка к обеду». Документы необходимо срочно доставить нашему командованию. Как знать, мокнет быть, через два— три дня они превратятся в груду ненужных бумажек, Иди, Катенька.

— Я тебя не оставлю! — упрямо твердила Катя. — Не оставлю…

Рустам дрожащими руками вытащил пистолет.

— За невыполнение боевого приказа!.. — Он как-то жутко захрипел, тихо охнул и, упав навзничь, потерял сознание.

Катя утёрла слёзы, нацедила из родничка воды во фляжку, приложила её к разбитым, окровавленным губам сержанта. Рустам судорожно глотнул раз, другой, пришёл в себя.

— Иди… Иди, Катя. Приказываю!..

Аня-разведчица, крохотная девчушка лет семнадцати, изображала из себя юродивую. В рваной шубейке, простоволосая, она бродила по деревне, расположенной неподалёку от минного поля, на котором подорвался «оппель», и, напрягая память, мобилизуя все свои более чем скромные знания немецкого языка, прислушивалась к разговорам немецких солдат.

Гитлеровцы только и толковали об утреннем происшествии. Шутка ли! Партизаны похитили какого-то важного оберста. Правда, утащить им его не удалось. «Оппель», спасаясь от погони, выскочил на минное поле и взлетел на воздух вместе с пассажирами.