Бригадирами становились кто хотел и кто не хотел. А Максума обходили. Считали, что способен он махать кетменём. Всего лишь.

Шли годы. Максум стал угрюмым, желчным. А тут ещё недуг его скрутил. Пожелтел весь да так и остался. Остряки опять веселили народ в чайхане. «Наш Максум, по всему видать, решил переехать в Японию-страну… Ха— ха-ха!»

Совсем одичал Максум. Забыл уж, когда активистом был. Стал брюзжать: то не так, то не этак. Обзавёлся обидной кличкой «Всё-не-так» — озлился на весь белый свет. Работать стал с прохладцей. Стали его больше занимать религиозные догматы, старинные обычаи — и как раз именно те, против которых новая жизнь войной ополчилась.

Несуразно сложилась у Максума жизнь. И чем больше он дичал, тем нетерпимее становился в домашнем кругу. Племянницу свою Мухаббат старик и любил и ненавидел. Завидовал уж больно ей. У всех на виду, все без неё просто жить не могут. Мухаббат то поручить, Мухаббат — это. Кого на звено поставить? Мухаббат, конечно!..

Когда же племянница, после отъезда Джамалитдина-ака на фронт, стала бригадиром, Максум-всё-не-так вдруг как-то особенно отчётливо осознал, что племяннице его уже девятнадцать лет, засиделась в девках. Замуж ей надобно, вот что. Поморочил ей голову учителишка — и поминай как звали! И не пара он ей. Дехканин из него липовый. Всё в книжках читает. Пустяковый человек. Вот выдаст он, Максум, замуж племянницу — и всё станет на место. Дети пойдут, домашние хлопоты — семейная жизнь. Не до бригадирства ей будет. Да и в самом деле, какой из женщины бригадир! Смех да и только.

Несколько дней Максум лелеял и холил мысль — выдать замуж Мухаббат. Подходящего жениха облюбовал, хромого магазинщика Мирабида. Конечно, лучше бы выдать племянницу за человека в годах, серьёзного, знающего жизнь. Но это уж, пожалуй, чересчур. Даже палку надо гнуть умеючи, не то переломится. А Мирабид — в самый раз: не молодой и не старый. Тридцать лет, с положением человек, денежка его любит. А главное, надёжный. Хоть сто войн громом греми — в армию он не гож. Хром. А так, в остальном, вполне подходящий жених. Ко всему прочему, старших уважает, древние обычаи, почтителен.

Окончательно всё обдумав и взвесив, Максум после ужина отправился в чайхану. Зашёл, Оглядел исподлобья завсегдатаев. Буркнул чайханщику: «Кок-чаю», уселся подальше от людей.

Расчёт старика был прост. Мирабид все вечера пропадал в чайхане. Мирабид третий год смотрит во все глаза на Мухаббат. Увидев своими влюблёнными глазами родного дядю той, что грезится во сне и наяву, не преминет воспользоваться удобным случаем начать разговор о сватовстве. Мирабид и раньше был не прочь потолковать на эту волнующую его тему. Учителя остерегался. А как сгинул учитель, сколько раз уже намекал, мол, не худо бы, уважаемый Максум-ака, вечерок посидеть за пловом, осушить пиалушечку-другую чего-нибудь покрепче, чем самый крепкий чай, ха-ха!

Максум делал вид, будто не понимает намёков. Цену набивал. Сегодня же, окончательно укрепившись в своих мыслях, решился: пора!

Мирабид, конечно же, сидел в чайхане. Увидев старика, каким-то непостижимым чувством уловил внутреннее состояние Максума. Сердце Мирабида ёкнуло: «Кажется, пора начинать серьёзный разговор!» С удивительным проворством проковылял к топчану, на котором восседал Максум, подобострастно прижав руки к сердцу, приветствовал его. Подсел, заказал ещё чаю.

Завязался хитрый разговор.

— Как здоровье, уважаемый Максум-бобо? Как семья, здоровы ли все?

— Тяжёлые нынче времена. О каком здоровье можно говорить? Сейчас кто здоров — на фронте.

Мирабид стоически вынес ядовитый укол. Понимающе кивнул.

— Мудрость говорит вашими устами, уважаемый аксакал. Дела как ваши, хороши ли?

— Какие у стариков дела? Впору лежать на боку, да время военное. Старики — первые вояки в тылу, хе-хе. Вы лучше о своих делишках… хм… Я хотел сказать — делах… О своих делах расскажите.

И на этот раз Мирабида не проняло. Улыбнулся даже.

— Никаких особых дел у меня нету, — Мирабид «особых» произнёс врастяжку: мол, не очень-то, старик, язык распускай. — Молюсь сельпо как богу всемогущему. Даст сельпо товар — дела хороши, не даст — худо идут дела.

— Не кощунствуйте, браток.

— Над кем? — не понял Мирабид. — Над сельпо?

— Над всевышним, — строго произнёс Максум.

— Да как можно! — ахнул Мирабид. — Да я!.. — Не найдя подходящих слов, впустую задвигал челюстью, словно сжевал что-то липкое, цепляющееся к зубам.

Наступило долгое молчание. Попивали чай, учтиво отрыгивали в ладонь. Кто кого пересидит! Одолел Максум. Противник и союзник его, Мирабид, заговорил тихо, чтобы не привлекать внимание окружающих:

— Напрасно вы, уважаемый, в кощунстве меня обвинили. Кого-кого, а уж… — завмаг воздел указательный палец вверх. — Чту, почитаю. И вообще… Я понятно имею, древние порядки почитаю. Потому мне судьба не мачеха. Слава всевышнему, всё у меня есть: кусок лепёшки, одеться-обуться есть во что. Недавно дом построил. Одна беда — хозяйки дома пет.

У старика, как у рыболова, заметившего дрогнувший поплавок, похолодело под сердцем. Готово! Клюёт. Однако вздорный характер не позволил Максуму сразу перейти к делу. Старик стал кокетничать.

— Как это нет хозяйки, браток, а матушка?

— Я не о матушке, уважаемый аксакал.

— О ком же?

Мирабид решил взять быка за рога.

— Жениться давно хочу. Вот.

— Умные слова приятно слышать, — продолжал ходить вокруг да около Максум. — Оно и верно. Молодость подобна падучей звезде: пролетела — и нет её. Так отчего бы вам не жениться? Нынче на девичьем базаре спрос невелик, а красоток сорок сороков.

Хитрые, вечно чего-то ищущие глаза Мирабида превратились в крохотные щёлочки,

— Ошибаетесь, мудрый аксакал. Девушек — да, избыток. Красавиц маловато. Впрочем, мне много и не надо. Двух арбузов под мышкой не удержишь… Есть одна пери, страдает по ней моё сердце. Да, видно, не судьба.

Максум-всё-не-так довольно искренно удивился.

— Почему?

— Да так… Кстати, зашли бы вы завтра в магазин. Скажу вам по секрету, будет партия сатина прекраснейшей выделки.

— Сатин, говорите? Хм… Надо будет поглядеть. Хотя заранее могу сказать, что насчёт выделки вы хватили лишнего. Так на чём мы?.. Ах, да! Значит, говорите, ноет сердечко? По ком, если не секрет?

— Есть одна девушка. Вам-то уж она хорошо известна, уважаемый. Парень один только всё дело портил. Морочил ей голову. А сейчас и вовсе уехал.

— Так очень хорошо, что уехал, — сказал Максум невинным тоном.

— Вы так думаете? Удобно ли? Как-никак, учитель этот на фронте…

— Ах, так вот кто, оказывается, ваш соперник! Тогда можете считать, что нашли во мне поддержку. Признаться, я тоже не люблю этого учителишку. Гол как сокол, на губах молоко не обсохло, а мнит себя по меньшей мере ибн-Синой[1].

— Благодарю на добром слове, аксакал. Бескорыстие ваше всем хорошо известно. И вее же хочу напомнить древнюю мудрость: «Ни одно доброе дело не остаётся без воздаяния».

Максум важно кивнул. Подумал и заключил:

— Только не будем спешить. Дело тонкое. Знаете ведь, какие законы в военные времена. Заряженное ружьё, а не законы. Пусть Мухаббат чуточку отвыкнет от учителя…

Максум умолк, раздосадованный своей промашкой. Так тонко вёл игру, и вдруг сорвалось с губ имя племянницы! Несолидно вышло.

Мирабид, ликуя в душе (ага, сам первый назвал имя!), согласно закивал. Далее говорили о разных пустяках. Допилю чай и разошлись по домам.

С того вечера Мирабид буквально часу не мог прожить без Максума. «Как здоровье, уважаемый аксакал?.. Не нуждаетесь ли в чем-нибудь?..» Кланяется Максуму так, что тюбетейка с головы едва не падает, дефицитные товары подкидывает. Раза два-три даже коньячком невиданным угостил. Старик сперва отказывался, ссылался на коран. Но и Мирабид не промах. Пояснил: пьянствовать грех, а для здоровья тела и души можно и пригубить.