Пойти вечером к Стасу, спросить об Алисе? «Знаешь, я случайно заметила вас вдвоем, она бежала к тебе так, будто не видела сто лет, и вы целовались с ней. Стас, а я? Что я значу для тебя?»
Хватит быть униженной и оскорбленной, Вероника! Почему бы тобой не попользоваться, если сама позволяешь? Бывшему мужу, Стасу, Лене, Максиму, Екатерине Львовне, да всем! Позволяла и позволяешь.
Подпрыгиваю на стуле, несусь в прихожую за сотовым. Откуда только резвость взялась…
Я знаю, как сожгу мосты. Они и так уже горят вовсю, но не хватает одного, самого главного штриха.
Я больше не буду жертвой и несчастной брошенкой.
Мне осточертело быть всем этим.
— Стас, привет, — даже не слышу, что он мне говорит в ответ. Набираю в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить на одном дыхании:
— Стас, мне Роберт сегодня сделал предложение. Я выхожу за него замуж. Извини, что все так вышло. Мне будет лучше с ним, понимаешь? А с тобой… с тобой у нас не получится, скорее всего, ничего. Ну… Всего хорошего тебе. Извини.
— Да… — слышу в трубке родной и знакомый хрипловатый голос. И тут же нажимаю кнопку отбоя.
Меня трясет, и я вновь сползаю вниз, и сажусь на холодный кафель. Плакать не могу, изредка громко всхлипываю и ловлю ртом воздух.
Рядом наскуливает Жужик, вертится на одном месте, нервничая, заглядывает в лицо. «Хозяйка, что с тобой?»
Поднимаюсь и добредаю до кухни. становится сильнее. Открываю шкафчик и вытаскиваю любимые таблетки: запаслась с прошлого раза. Добавляю приличную порцию успокоительных — как раз хватит.
На улице давно стемнело, приходится включить свет. Жужик недовольно ходит по кухне и таскает поводок: с ним не погуляли.
Выходить на улицу мне не хочется, но собаку жалко. Пережидаю минут пять около окна, пока живот немного успокоится, затем иду в прихожую. Натягиваю старенькие сапоги и куртку и открываю дверь.
Жужик быстро обегал все кусты, пока я стояла около подъездной двери и ждала его. Радостно подбежал, виляя хвостом, ко мне, и поднял кверху мордочку: «Я все сделал, холодно, идем домой!»
Я открыла для него дверь, и пес юркнул в подъезд. Я за ним заходить не торопилась, оглянулась на пороге: может, Стас случайно проедет мимо… так, случайно…
Какое мне до него теперь дело? Никакого…
Мы с Жужиком вернулись домой. Я наложила ему корма и устроилась около окна на табуретке. Опершись локтями о подоконник, сидела и смотрела во тьму за окном. Делать мне все равно на завтра нечего. Контрольные листочки моих учеников, которые лежат непроверенными, можно смело выбрасывать.
Ничего не видно, ничего. Прямо как то, что творится у меня сейчас в душе. Непроглядная тьма.
Я вновь осталась одна.
И у меня не сохранилось, как в прошлый раз, любимой работы, которая немного помогла отойти от шока пять лет назад, и все эти годы давала смысл моей жизни, и я всегда могла сказать: «Ну вот, не получилось с любовью и семьей, зато приношу пользу миру, сею доброе и вечное…»
С позором, гаденько прогнали меня с работы, оправдывающей мою не сложившуюся жизнь. Приложили чистым личиком да в грязь.
А уж Стас, он-то…Как же так?
Это несправедливо, несправедливо… В голове вертелись тысячи речей, которые я могла бы сказать. Обвинительные, гневные.
Только говорить их было некому.
Я опять осталась ни с чем. Все надежды и планы рухнули в одну минуту, словно по щелчку великого фокусника. Поднимаю глаза к небу. Его я не вижу — за окном одна и та же темень, тем более, что сижу при свете около окна.
Мне не повезет, если я загремлю завтра в больницу, и глубоко не повезет, если станет плохо сейчас.
Вроде бы ничего, не сильно болит… Нет, нормально, Вероника. Все при тебе, и все с тобой…
Долго сидеть, ни о чем не думая, не умею. Чтобы не вспоминать о сегодняшних событиях, начинаю перебирать в памяти строчки стихотворений и подробности жизни классиков.
Потому что, несмотря ни на что, я все же остаюсь учителем русского и литературы.
Все твои мученья — только малость, если вся в крови земная ось.
Может, слишком дешево давалось всё, что и далось, и удалось?
За непрокаженность, неуродство доплати — хоть сломанным хребтом.
Всё, что слишком дешево дается, встанет слишком дорого потом.
«Не так уж и плоха моя жизнь», — устыдилась я обличающих строчек Евтушенко. Давно забыла его стихотворения, тем более, поэт не программный, а гляди-ка…
Вот они, издержки филологического образования. Больших денег оно мне не принесло, но в трудный час всегда припомнятся чьи-нибудь жизнеутверждающие слова, которые подбодрят и помогут. Моментально к стихотворению Евтушенко присоединились рубаи Хайама, строчки из любимейшего Нового Завета и Экклезиаста.
«Род приходит, и род проходит, и нет ничего нового под солнцем…»
Ничего нового. Также пять тысяч лет назад бросали любимых, охладевали чувствами к ним…Уходили от жен, оставляли детей, ничего не понимающих — или бежавших за ними: «Папа, не уходи!»
Вздрагиваю от картинки, которую себе тут же представила.
Если посудить, Вероника, тебе еще крупно повезло.
Мне все так же больно и плохо, но что-то изменилось. Через красоту языка высказанных когда-то мыслей я, как много лет назад, еще девочкой, сидевшей в классе на уроке литературы и внимательно слушающая учительницу, читающую всему классу стихотворение Заболоцкого, почувствовала себя на грани миров.
Именно тогда, кстати, я поняла, какую профессию выберу. Чтобы через красоту языка хоть иногда, ненадолго и случайно, но прикасаться к Тебе.
Я не одна, Ты рядом. Ты меня не оставишь. Никогда.
Здравствуй, Отче. Снова мы с тобой один на один: без купюр, без отвлекающих моментов типа благополучия и удачно сложившейся жизни.
Я не променяю наше общение ни на что другое.
Мне не вырваться, не убежать от себя. Я всегда знала, что надо быть другой, другой. Легко, как водомерка, скользить по поверхности жизни, не углубляясь в нее и не отравляя себе жизнь экзистенциальным отчаянием. Радостно улыбаться, вопреки всем потерям, и, сжав зубы и откинув все сомнения, стремиться к мечте.
Господи, как же больно…
У меня есть лучше, чем все эти призрачные мечты, которые часто не проходят проверку временем и жизнью. У меня есть Ты. Мой самый большой маяк, который никогда не посадит меня на мель. «Кого люблю, того наказываю».
Господи, как же больно…
Может, сегодня мне и досталось, но я не потеряла свою любовь к Тебе. Чувствую, как тонкими ниточками прорастает она через мою душу, схватывая ее, разваливающуюся во всех местах, некрасиво показывающую сейчас темноту и гниение. Тонкие-тонкие ниточки любви и веры, инерция которых не дает распасться моей душе, такие хрупкие — и такие нерушимые.
Эка невидаль. Предал, и из-за предательства сама отказалась от того, кого любила, и кто стал, как хотелось бы верить, испытывать к тебе какие-то чувства.
Еще с работы уволили, и плюнули в душу кое-кто из тех, о ком заботилась несколько лет, и с кем работала бок о бок.
Я жива, относительно здорова, только душа разрывается на части. Пожалуй, мне стоит поблагодарить за легкие испытания.
Не впервой начинать заново. Пора бросить вредную саможалость и перетерпеть это время. Боль души может никуда не уйти и уже, как говорил мудрый Лев Николаевич, вряд ли получится обнять тех, кого простил.
Но с этим всем можно научиться жить.
Рано утром я позвонила Розе Андреевне и передала из рук в руки ей Жужика, а сама легла в больницу по ее же протекции. Старую сим-карту вытащила, сообщив новый номер нескольким близким людям — и только.
Стас ехал на тренировку, матерясь в полный голос.
Прискакала стрекоза! Стас ей так и сказал: «А пойди-ка попляши». Более некультурно, разумеется. И довел до ее сведения, что он думает по поводу эффектных появлений и киданий в его объятья, тоже не очень вежливо.
Алиска сразу полезла целоваться. Упала на него — Стас даже засек момент, когда ее коленки подогнулись. Еще подумалось: «Помочь или не стоит?», но он подхватил ее не раздумывая, а проанализировал ситуацию после. Как не подхватить человека, который падает? А нужно было. Ударилась бы фейсом об асфальт — и балаган закончился сразу, не успев начаться.
