— А зачем? — ожидаемый ответ.

— Забыл? А посмотри назад, в углу парта сломанная стоит…

— А-а-а, — тревога уходит с лица мальчика, и он начинает частить:

— Вероника Васильевна, я папе говорил, ему такую же крышку сделали по размерам, которые мы мерили с вами. Папа обещал прийти на этой неделе, но у него работа такая, и он может только после трех забежать, и то не всегда, и когда он придет…

— На этой неделе точно придет? — уточняю я, не вдаваясь в подробности о работе.

Марк энергично трясет головой.

— Может, и сегодня придет. К трем или чуть попозже.

Отлично. Наконец-то у меня вновь будут места для посадки детей.

А дело было так. Марк — мальчик упитанный и веселый. Зайдя однажды в класс, он, не рассчитав силы, с размаху сел на середину парты, радостно прокричав: «Здравствуйте, Вероника Васильевна!»

И в этот момент парта прогнулась и треснула ровно посередине, вызвав неуемный смех одноклассников и мою головную боль. И теперь нам не хватает парт в классе, потому что сидеть за сломанной партой невозможно, а заменить ее вышестоящие товарищи не торопятся. Кое-кого приходится сажать третьим. Не скажу, чтобы детишкам это не нравится, но мне это немного мешает.

А отец Марка что-то пока не торопится чинить парту.

То, что я узнала сегодня, порадовало. Значит, не такой уж папа и сектант, если адекватно реагирует, и даже крышка готова. С другой стороны, Марк мог и соврать. Узнаю на этой неделе.

«Приду в четыре». Восемь, девять, десять…

И что меня дернуло именно сегодня прождать папу-сектанта до половины шестого? Как будто никаких дел нет. Я начала собираться. Забегу домой, погуляю с Жужиком, а дальше — К Стасу. Зря только пронадеялась. И пусть мормон попадает в мой класс как хочет. Ключ на вахте без меня подозревающая всех во всем бабулечка ему не даст, а позвонить мне его величество до сих пор не соизволил, хотя я дала Марку номер своего телефона. Ох уж и намучалась с чертовой партой, впору самой бежать и покупать крышку. «Ага, а прикручивать ее кто будет?» — ехидничаю внутренне. Кто-кто? Я с десятиклассниками, не иначе.

— Вероника Васильевна, — слышу мягкий мелодичный голос и улыбаюсь. Вот она, моя прелесть. Десятиклассница Яночка, краса и гордость нашей школы. Незаметная в толпе разномастных старшеклассниц, эта девочка обладает поистине ангельским голосом, а ее стихотворения, которые она показывает мне, чтобы послушать критику, часто трогают до слез.

Я замечаю в ее руке листочек и приветливо машу рукой.

— Ну, заходи быстрее.

Ладно, пускай задержалась. Зато поговорю с Яной, прочитаю ее новое стихотворение. Яна держит свое творчество в строжайшей тайне, и ко мне приходит лишь после уроков вокала и сольфеджио, когда пустеет наша односменная школа.

— Вы не заняты? — Яна всегда деликатна и непритязательна.

— Идем, моя дорогая, — отвечаю я, и Яна с достоинством заходит в мой кабинет.

— Вот, — чуть краснея и улыбаясь, она протягивает исписанный синей ручкой листочек.

Ты проснешься ночью — все белым-бело.

Белыми снегами память замело.

От глухого снега льется яркий свет.

Ветер, снег, метели — только счастья нет.

«Может, ты приснишься, — прошепчи во сне.

В снеге отразишься — и придешь ко мне?

Где тебя я встречу? Где тебя найду?»

За окном метели одинокий гул.

«А нужна ли встреча?» — вдруг шепнет метель.

Несколько снежинок бросит на постель.

Ты от снега двери плотно затвори.

Никогда ты снегу память не дари.

Вдруг проснешься ночью — все белым-бело.

Белыми снегами память замело.

Страстными кострами душу не согреть:

Долгой зимней ночью слишком близко смерть.

Маленькая свечка лишь растопит снег.

Свет горит всю вечность.

Пусть и дома нет,

Пусть и снег, и ветер, и сугробы вновь…

Под январским снегом теплится любовь.

Э-э нет, я не заплачу. Отхожу к окну и чувствую, как слезы наворачиваются на глаза. Я совсем расклеилась. Пора пить витамины и успокаивающие. И тут же прекрасно понимаю, что проблема не в этом.

— Вероника Васильевна… — Яна сама тактичность.

— Мне нравится. Молодец, Ян, — незаметно смахиваю слезы. — А можно его взять? Я бы еще почитала.

— Да, конечно! — улыбка освещает лицо Яночки. Ей так радостно от того, что ее стихотворение прочитали и похвалили. А слезы учительницы — высшая награда за творчество. Надеюсь, их Яна все-таки не увидела.

— Вероника Васильевна, а вы будете на Дне учителя?

— Ты там выступать будешь? — все, я успокоилась.

— Ну да. Петь под гитару, — Яна скромно опускает глаза вниз.

— Тогда точно приду. Обязательно.

— До свидания, Вероника Васильевна. Жду на празднике! — Яна косится на мои собранные вещи, на плащ, лежащий на парте.

— До свидания, Яночка. Приходи, разберем твое стихотворение. Я бы и сейчас с тобой поговорила о нем, но тороплюсь…

— Да, я поняла, Вероника Васильевна. Подойду завтра на переменке последней, когда моего класса уже не будет.

— Хорошо, — отвечаю я, и Яна уходит. Остаюсь в одиночестве, застываю на месте и долго соображаю, что же мне делать. Вот бывает же. Маленькая мелочь выбьет тебя из привычной колеи, и на секунду забудешь о том, что ты маленькая учительница, и что дома тебя ждут не семья и дети, а голодный пес, и к семи в гости ты идешь не к любимому человеку, а к сомнительному соседу. В пелене будничной жизни прорывается через чужое творчество красота…

Посмотри, как все замечательно, Вероника. Ты прочитала прекрасное стихотворение, плюс в кои-то веки идешь в гости к мужчине, и закроем глаза на детали и подробности. А мормон и парта… да Бог с ним, с мормоном!

Ну ничего себе. Какая у них тут цивилизация. Мой обшарпанный подъезд отдыхает.

Оно и видно, абы кого сюда не пустят, а сами жильцы не мусорят и не портят дорогостоящий ремонт. Цветы в горшках на стерильно чистых подоконниках. Фиалки вон стоят, и цветут так красиво! Но самый большой мой культурный шок вызвали не цветочки, а картины с изображением берегов Волги. На стенах подъезда картины маслом.

Некоторые места я сразу узнала, другие видела впервые. Волга ночью, волга зимой…Я даже про всякие шахматы забыла, зачарованно поднимаясь по лестнице и разглядывая картины.

Вот она, культурка в массы. У меня бы дома эти пейзажи заняли бы самое почетное место, а здесь они должны украшать интерьер подъезда.

Вредина ты, Вероника. Театр начинается с вешалки, а дом успешных людей — с красивых вещей, которых у них очень много. Все правильно.

Вот и дверь квартиры Стаса. Звоним. Вероника, звоним, а не раздумывает, нажать ли кнопочку звонка или нет. Конечно, время даже без пяти семь. Но что эти пять минут тебе дадут?

Решаюсь и нажимаю кнопку звонка. Дверь Стас открывает не сразу.

И вот к такому меня жизнь точно не готовила. Я упираюсь взглядом в голую мужскую грудь, сплошь из литых мышц, на которой до кучи блестят капельки воды. И несколько шрамов, рассекающих ее, словно когти медведя, Стаса ох как не портят.

Предупреждать надо. В горле пересыхает сразу же. В голове уже мелькают мысли об изнасиловании. Пожалуй, я соглашусь на все.

Несколько секунд не могу вымолвить не слова, но учительская выдержка дает о себе знать. Молча сглатываю, поднимаю голову и смотрю в самые насмешливые глаза на свете. Тут же прихожу в себя. Попугать решил, что ли? Или проверить на вшивость? Ну сколько уже можно! Каждый день доказывай в школе, что не верблюд, и здесь тоже? Ага, сейчас. Извини, дружок, стриптиза я не заказывала.

— Мы вроде в шахматы играть собирались? — в моем голосе сарказм разбавлен спокойствием. Не ведусь я на ваши игрушки, так и знайте.

А Стас веселится. Внешне, конечно, невозмутим и будто не понимает, чего я торможу у дверей, но поспорю на что угодно: он доволен своей гадостью. Ничего страшного, оденем Стаса и проглотим гадость.

— Извини, самому неудобно. Торопился с тренировки, не успевал. Ты проходи, я сейчас… — Оказывается, не совсем гадость. Или вовсе не гадость. «Нет уж, раздевайся. Зачем нам шахматы? Как-нибудь обойдемся без них», — ваше чувство юмора, Вероника Васильевна, здесь вряд ли уместно, но все же оно отвлекает. Смело перешагиваю порог и интересуюсь невзначай, пока Стас запирает входную дверь: