Я молчу. Не поднимаю глаз. Горячая краска заливает щеки. Вспоминаю, что Молли знает одну мою тайну. Знает, что Джек у меня не первый. Хорошо, что ей неведомо, кто был первый. Она нипочем не догадается, что это Демало.

— Знаешь, я никогда не думала, что Джек помрет. Вот ни разу, — вздыхает Молли. — Он вечно в переделки попадал, но чтобы до смерти… А еще Джек Грейси помнил. Про нее больше никто не помнил, только он и я.

Ее голос дрожит. По щекам катятся слезы. Она лезет в карман, достает чистый лоскуток.

— Ох, прости, — всхлипывает она.

Как я себя ненавижу! Ну почему вечно приходится всем врать?! Хуже всего врать Молли про Джека. Нам с ним из-за этого очень стыдно. Прямо до боли. Но врать необходимо, без этого сейчас никак. А Молли — его лучший друг, она по нему горюет. Верит, что он помер. Только тайну раскрыть ей нельзя. Если кто-то еще узнает, беды не оберешься. Тайну Джека можно выдать случайным взглядом. Я свою жизнь Вольным Ястребам доверяю, но жизнью Джека рисковать не хочу.

Если честно, то я даже имени его не упоминаю, потому что боюсь проговориться ненароком. Мне так хочется рассказать все Молли — и про Джека, и даже про Демало. Выложить все начистоту. Во всем мире одна Молли меня поймет, поможет мне во всем разобраться. Объяснит, что между нами происходит. Я хочу, чтобы она была моим другом. Я хочу быть ее другом. Но сейчас не время. Нельзя.

Молли утирает глаза своим дурацким лоскутком, сморкается.

— Прости, я вообще-то не плачу, — говорит она. — Ну, я пойду. Крид меня наверняка обыскался, все извиняется за свое прошлое поведение. Он такой, ни в чем меры не понимает. Не знаю, что на него подействовало — моя пощечина или твои слова, — но он раскаялся. В любви больше не признается, замуж не зовет. Мне это даже нравится, только ты ему не говори.

Она встает, отряхивает травинки с юбки. Надеется, что я попрошу ее остаться, поговорить о Джеке. Я молчу, хотя сердце у меня рвется на части.

Молли разглядывает красный платок.

— Жаль, что тебе не нравится, — вздыхает она. — Тебе цвет к лицу.

— Не умею я платки носить. Особенно этот, — отвечаю я.

Что правда, то правда, хотя и дурацкое объяснение. А как еще объяснить, что меня так напугало?

— Кто бы подумал, что Ангел Смерти платка боится, — улыбается Молли. — Не волнуйся, я твою тайну сохраню.

И то хорошо. Как объяснить то, чего я сама не понимаю? Кроваво-красный платок Ауриэль Тай прокрался в мои сны, едва мы с ней встретились. Он всегда обмотан вокруг головы поверженного воина в могиле. У мертвеца лицо Лу. Или Джека. Или Демало. В лагере у Змеиной реки, когда мы с Ауриэль прощались, она в этот платок куталась. А потом я его обнаружила у себя в котомке. Невозможно. Невероятно. Много дней спустя. Через много лиг. Платок Ауриэль. Даже ее волосок к нему пристал — длинный, цвета бледного огня.

— Саба? — Молли удивленно щурит глаза. — Знаешь, если он тебе не нравится, я его себе заберу.

— Нет, — вздыхаю я. — Мой это платок. Ладно, потом увидимся.

Молли улыбается, машет мне рукой и послушно уходит. Мне больно и стыдно. Я ее незаслуженно обидела, а она все такая же ласковая.

Я гляжу на платок. Не знаю почему, но он мой.

Сворачиваюсь клубочком на траве у пруда, подкладываю под голову Моллин шарф. От него пахнет розами. Нерон устраивается на красном платке.

Падаю в сон и тут же выпадаю из него. Вздрагиваю, просыпаюсь. Как будто срываюсь с обрыва. И так раз за разом. Сердце екает, частит. Мрачные сны окружают меня, ловят в свои темные сети, запутывают. И так раз за разом.

Я на холме, над мостом. Ночью. Управители в телеге. Молодая женщина. Ее лицо. Ее улыбка. Платочек в горох на шее. Грохот взрыва, крики, кровь дождем льется с неба.

Голос Марси. Отдают тебя парню, которого ты совсем не знаешь. Ты заводишь ребеночка с парнем, которого совсем не знаешь.

Я и Демало. В пруду над мостом. Мы в воде. Он сжимает меня в объятиях. Мы качаемся под водой, кружимся. Над нами сияет солнце. Белая рубаха Демало раздувается. Его голос. Подумай. Ребенок. Наш с тобой ребенок.

От каждого его поцелуя, от каждого касания из меня льется кровь. Струей. Потоком. Вода краснеет. Меня тянут вниз чьи-то руки. Вниз, под воду, в темную бездонную глубину.

Я погружаюсь все глубже. Голос Молли. Колыбельная. Спи, моя радость, усни.

Из темноты возникают пряди волос, тянутся ко мне. Длинные светлые мамины волосы. Колышутся, будто водоросли. Обматываются вокруг меня. Потом появляется она, тень-призрак, моя мертвая бело-туманная Ма, обнимает меня и тянет вниз. Все глубже и глубже.

Спи, моя радость, усни…

Из меня льется кровь. Я тону. Я уплываю в черноту.

Вздрагиваю и просыпаюсь. Резко сажусь. С такими снами не выспишься. От вечерней прохлады по коже бегут мурашки. Ветер переменился, дует с востока, сметает остатки душного знойного дня в ночную тьму.

Кое-как заворачиваю Нерона в красный платок. Мой ворон недовольно каркает, вырывается и улетает. Я иду быстро, стряхиваю остатки сна. Может, они меня не догонят. Увожу Гермеса из тополиной рощицы, ночью поскачу на встречу с Джеком.

Гомон птиц в клетках звучит все громче. Со свалки раздается музыка — сначала тихо, потом все громче и громче. Иду на звук, разбираю протяжную печальную мелодию. Кто-то ловко играет на струннике. Пег, наверное. Никто из наших так не умеет. Вкусно пахнет жареным мясом. Рот наполняется слюной. Слышны взрывы смеха.

Музыка, запахи и голоса вырываются через открытую дверь сарайчика. Рядом во дворе догорает костер. На вертеле пусто, угли остывают. Следопыт шастает между грудами хлама, охраняет друзей. Поднимает голову, приветственно машет нам хвостом и бежит дальше, что-то вынюхивает.

Мы с Нероном входим в лачугу. Камышовые факелы на стенах расплескивают круги тусклого света над пыльными завалами мусора. Посередине комнаты расчистили место. Пег водит смычком по струннику, извлекает из его нутра грустные звуки. Крид восторженно мотает головой и подыгрывает ей на гармошке. Молли, Слим и Марси устроились где придется, на бочках и кадках. Они пытаются есть, но им мешает Эмми, носится вокруг, подпрыгивает, громко цокает языком. Все улыбаются и кивают ей. Вот недоумки. Она от их похвалы только сильнее заводится, ни за что не остановится, пока от усталости не упадет. Если раньше до смерти всех не уморит. Эш и Томмо про это знают, на Эмми не глядят, уткнули носы в плошки и сосредоточенно жуют.

Лу сидит у самой двери, держит в руке жестяную плошку, лениво ковыряет остатки богатого ужина. Раз ковыряет, значит, не меньше трех порций добавки проглотил. На столе красуется жирный сурок, зажаренный до золотистой хрустящей корочки, отварные клубни лилии с луком, крапивные лепешки… Я привыкла к простой еде, мы живем по-походному, а тут чего только не наготовили! Нерон слетает к столу.

— Брысь! — кричит на него Лу.

Поздно спохватился. Нерон вызывающе каркает и усаживается высоко под потолок, на балку. В клюве у него здоровый кусок сурка.

— Чего это вы здесь собрались? — спрашиваю я с порога. — И что с Эмми случилось? Вон как пляшет!

Лу оборачивается ко мне.

— А, вот ты где! Это Молли день рождения устроила. Расстаралась.

— У Молли день рождения?

— Скажешь тоже! У Эмми. Ей десять лет исполнилось.

— Сегодня?

— В прошлом месяце, — укоризненно напоминает Лу. — А ты забыла. Плохая из тебя сестра.

— Божемой, десять лет! А ты и сам хорош, братец. Тоже ведь забыл. Почему ты меня раньше не позвал? Кстати, у тебя жиром все лицо перемазано.

— Тебе выспаться надо было… — Он утирает губы рукавом, прищуривается, оглядывает меня с головы до ног. — Вижу, ты и не спала вовсе. Вон какие круги под глазами! И вообще, ты такая же тощая и морщинистая, как старая Пег.

Я шлепаю его по руке.

— Ничего я не морщинистая! Это ты…

Он затыкает мне рот крапивной лепешкой, невинно моргает голубыми глазами, жует вареный клубенек.