Она никогда не думала, что ее мать может когда-нибудь собраться и уехать из Клиффсайда насовсем, и не знала, что точно чувствует по этому поводу. Услышав крик чайки над головой, Линдси остановилась, чтобы посмотреть, как птица кружит над скалами. Три года, подумала она. Три года размеренной жизни. Она начала сомневаться, что сможет существовать без привычной рутины. Наклонившись, Линдси подняла гладкий, плоский камень величиной не больше серебряного доллара. Он был песочного цвета с черными пятнами. Линдси потерла камень пальцами, затем положила в карман. Пока она шла, камень оставался у нее в руке, постепенно нагреваясь.

 Она вспоминала о каждом этапе своей жизни, начиная от возвращения в Клиффсайд. Затем вернулась к годам, проведенным в Нью-Йорке. «Две совершенно разные жизни, — размышляла Линдси, ссутулившись. — Возможно, я и есть два разных человека». Подняв голову вверх, она увидела Клифф-Хаус. Он стоял высоко на скале в четверти мили от нее, но согревал ее одним своим видом, как она согревала камушек в кармане.

 «Потому что он всегда здесь, — решила она, — и на него всегда можно положиться. Когда все вокруг летит в тартарары, он остается неизменным». Окна сияли на солнце, из нескольких труб, как и положено, шел легкий дым. Линдси вздохнула, обхватив себя руками.

 Тут ее глаза уловили движение где-то вдалеке на пляже. К ней на встречу шел Сет. Видимо, он спустился на пляж по лестнице, идущей от самого дома. Прикрыв глаза от яркого солнца, она смотрела на Сета, и через какое-то время поняла, что улыбается. «Как он это делает со мной? — задумалась она, покачав головой. — Почему я всегда так рада его видеть?» Он шел с такой уверенностью, не делая ни одного лишнего движения. «Я хотела бы станцевать с ним. Что-нибудь медленное и мечтательное». Она почувствовала толчок внутри и вздохнула. «Мне надо бы убежать, прежде чем он подойдет еще ближе».

 И она побежала. К нему.

 Сет смотрел, как Линдси бежит ему навстречу. Ее распущенные волосы развевались на ветру. Щеки порозовели от холода. Ее тело казалось абсолютно невесомым, ноги едва касались песка, и он вспомнил тот вечер, когда видел ее в студии танцующую в одиночестве. Сет даже не понял, что остановился, пока смотрел на нее.

 Подойдя к нему, Линдси ослепительно улыбнулась и протянула руку в знак приветствия.

 — Привет. — Она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его в губы. — Я так рада тебя видеть. Мне было одиноко. — Их пальцы переплелись.

 — Я увидел тебя из окна.

 — Правда? — Линдси подумала о том, что он выглядит моложе, когда его волосами играет ветер. — А как ты понял, что это я?

 Его взгляд слегка нахмурился, но голос оставался спокойным.

 — По тому, как ты двигаешься.

 — Для танцора нет лучшего комплемента, чем этот. Поэтому ты спустился сюда? — Было так приятно чувствовать тепло его руки, видеть его серьезный, изучающий взгляд. — Чтобы быть со мной?

 Его выражение лица будто замерло, лишь брови слегка наклонились, перед тем, как он ответил.

 — Да.

 — Я рада. — Она тепло и открыто улыбнулась. — Мне нужно с кем-то поговорить. Ты меня выслушаешь?

 — Конечно.

 По молчаливому соглашению она пошли вместе по пляжу.

 — Балет всегда был моей жизнью, — начала Линдси. — Я не могу вспомнить ни дня без занятий, ни одного утра без станка. У моей матери имелись некоторые ограничения, как у балерины, поэтому для нее было жизненно необходимо, чтобы я пошла дальше. Для всех оказалось огромной удачей, что я не только хотела, но и могла танцевать. Для каждой из нас это важно по-своему, но все же создавало некую связь.

 Ее голос звучал тихо, но четко против ревущего моря.

 — Я была не на много старше Рут, когда меня приняли в труппу. Это тяжелая жизнь. Конкуренция, бесконечные тренировки, напряжение. Боже, это постоянное напряжение. Оно появляется с самого утра, как только ты открываешь глаза. Затем станок, занятия, репетиции, снова занятия. Семь дней в неделю. Это твоя жизнь, и больше ничего. Другого просто не может быть. Даже когда ты начинаешь потихоньку двигаться к уходу из труппы, расслабиться невозможно. Всегда кто-то стоит у тебя за спиной, желая занять твое место. Если ты пропускаешь занятие, одно единственное занятие, тело об этом знает и начинает тебя мучить. Появляется боль — в мускулах, в сухожилиях, в ступнях. Это цена, которую платишь для поддержания той неестественной гибкости.

 Она вздохнула, позволив ветру ударить в лицо.

 — Я любила эту жизнь. Каждое ее мгновение. Очень трудно понять, что это такое — стоять за кулисами перед своим первым соло. Об этом знают лишь другие танцоры. И когда ты танцуешь, вся боль исчезает. Ты забываешь о ней, иначе нельзя. Затем, на следующий день все начинается снова. Тогда я была полностью погружена в себя, в свою работу и практически не думала о Клиффсайде и его жителях. Когда мои родители попали в аварию, мы только начали репетировать «Жар-птицу». — Она замолчала на мгновение. Ее голос стал глубже, но все же оставался спокойным. — Я любила своего отца. Он был простым, открытым человеком. Сомневаюсь, что много думала о нем за последний год, проведенный в Нью-Йорке. Совершал ли ты что-то, или наоборот, не совершал, из-за чего ты временами ненавидишь себя? Но никогда не сможешь ничего изменить?

 — Что-то, что заставляет просыпаться в три часа ночи? — Сет обнял Линдси за плечи одной рукой и притянул ближе к себе. — Было пару раз.

 — Моя мать очень долго лежала в больнице. — На секунду она спрятала лицо у него на плече. Говорить об этом было намного тяжелее, чем она ожидала. — Сначала она лежала в коме. Потом бесчисленные операции и долгая, болезненная терапия. Мне пришлось разбираться с делами, просмотреть кучу бумаг. Я выяснила, что они второй раз заложили дом, чтобы оплатить мои первые годы в Нью-Йорке. — Глубокий вдох помог загнать подальше подступающие к глазам слезы. — Я жила там, полностью зацикленная на себе и своих амбициях, а они закладывали свой дом.

 — Значит, они так хотели, Линдси. И ты достигла цели. Они явно очень гордились тобой.

 — Но ведь я просто брала, не задумываясь, без какой-либо благодарности.

 — Как ты могла быть благодарной за что-то, чего даже не знала? — заметил он.

 — Логика, — пробормотала Линдси, наблюдая за чайкой, кричащей у них над головой. — Хотелось бы мне быть более логичной. В любом случае, — продолжила она, — когда я вернулась, то открыла школу, чтобы держать себя в форме и финансово помогать маме, пока она не выйдет из больницы и не почувствует себя достаточно хорошо, чтобы я смогла уехать. Тогда я не думала о том, чтобы остаться.

 — Но потом планы изменились. — Линдси замедлила шаг, и Сет снизил скорость, подстраиваясь под нее.

 — Шли месяцы. — Линдси рассеянно убрала волосы назад, чтобы они не падали на глаза. — Когда маму выписали из больницы, она все еще нуждалась в постоянном уходе. Мать Энди оказалась настоящей спасительницей. Она выкраивала время между своим магазином и домом, чтобы я могла продолжать занятия в школе. Затем настал момент, когда мне пришлось признать реальное положение дел. Прошло слишком много времени, и конца было не видать.

 Какое-то время она шла молча.

 — Я перестала думать о возвращении в Нью-Йорк. Клиффсайд — мой дом. Здесь мои друзья, моя школа. Жизнь профессиональной балерины очень ограничена. Они каждый день ходят на занятия, а это не сравнится с преподаванием. У балерин определенная диета, они по-другому мыслят. Я просто перестала быть профессиональной балериной.

 — Но твоя мать не хочет мириться с этим.

 Удивленная его словами, Линдси остановилась и посмотрела на Сета.

 — Откуда ты знаешь?

 Он убрал волосы с ее щеки.

 — Об этом не трудно догадаться.

 — Три года, Сет. — Линдси пожала плечами. — Она не хочет реально смотреть на вещи. Мне скоро двадцать шесть, как я могу конкурировать с такими девушками, как Рут? И даже если могу, зачем мне снова истязать свое тело, гробить свои ступни и морить себя голодом? Я даже не знаю, способна ли на это сейчас. Я любила ту жизнь… и я люблю эту. — Она повернулась и посмотрела на волны, с грохотом бьющиеся о скалы. — А теперь мама хочет уехать из Клиффсайда насовсем, чтобы начать с нуля и — я отлично это понимаю — чтобы заставить меня наконец-то принять решение. Решение, которое, как я думала, я уже приняла.