Сожалела ли она об этом? Какое-то время Линдси внимательно изучала себя в зеркале. Там она видела молодую женщину, чья хрупкость была обманчива. Нет, она никогда об этом не сожалела. Да и как она могла? У нее было все, что она хотела, а ее потери лишь уравновешивали чаши весов с другой стороны. Подняв глаза выше, она увидела в зеркале отражение пуант, которые висели над кроватью. Она задумчиво пригладила воротник куртки Сета, затем подхватила ее вместе со своей сумкой и вышла из комнаты.

 По дому слышался легкий стук ее каблуков, пока она спускалась по лестнице на первый этаж. Бегло взглянув на часы, она удостоверилась, что у нее в запасе есть еще несколько минут. Отложив куртку и сумку, Линдси прошла в комнату матери.

 После возвращения Мэй из больницы, ее передвижения по дому ограничивались первым этажом. Сначала ступени были для нее слишком тяжелым испытанием, а потом у нее просто появилась привычка избегать их. Сложившаяся ситуация предоставляла обеим женщинам некоторую уединенность. Две комнаты рядом с кухней служили Мэй спальней и гостиной. В первый год Линдси спала на диване в гостиной, чтобы быть в зоне слышимости. Даже сейчас она спала чутко, готовая встать по любому зову.

 Она остановилась у комнаты матери, слыша тихий гул телевизора. Затем, тихо постучав, она открыла дверь.

 — Мама, я…

 Она остановилась, увидев Мэй в кресле. Мать сидела лицом к телевизору, подняв ноги на небольшую скамеечку, но все ее внимание было обращено на книгу, лежащую у нее на коленях. Линдси отлично знала эту книгу. Длинная и широкая, в кожаном, немного потертом переплете, почти наполовину заполненная газетными вырезками и фотографиями. Это были рецензии профессиональных критиков, статьи из раздела сплетен и интервью, и все они касались танцевальной карьеры Линдси Данн, начиная от заметок из Клифсайд Дейли до последнего обзора в Нью-Йорк Таймс. Ее профессиональная карьера, а так же львиная доля ее личной жизни, были собраны в этом альбоме.

 Каждый раз, когда Линдси видела Мэй с альбомом в руках, ее накрывало чувство вины и беспомощности. Чувствуя, что расстраивается еще больше, Линдси вошла в комнату.

 — Мама.

 На этот раз Мэй подняла взгляд. Ее глаза возбужденно горели, щеки разрумянились.

 — «Лирическая балерина, — процитировала она, не смотря в текст, — со сказочной грацией и красотой. Захватывающее зрелище». Клиффорд Джеймс, — продолжила она, смотря, как Линдси идет через комнату. — Один из самых жестких танцевальных критиков. Тебе было только девятнадцать.

 — Я была так потрясена этой рецензией, — вспомнила Линдси, коснувшись плеча матери. — Кажется, мои ноги целую неделю не касались земли.

 — Он скажет то же самое, если ты сейчас вернешься.

 Линдси отвела глаза от альбома и встретилась с Мэй взглядом, почувствовав сковавшее шею напряжение.

 — Сейчас мне двадцать пять, — мягко напомнила она.

 — Он скажет, — настаивала Мэй. — Мы обе это знаем. Ты…

 — Мама, — резко оборвала ее Линдси, затем, недовольная своим тоном присела около кресла. — Прости, я не хочу об этом сейчас говорить. Прошу. — Она прижала их соединенные руки к своей щеке и вздохнула. Ей так хотелось, чтобы между ними было нечто большее, чем балет. — У меня только одна или две минуты.

 Мэй внимательно посмотрела в темные, выразительные глаза дочери и увидела в них мольбу. Она беспокойно задвигалась в кресле.

 — Кэрол не говорила мне, что вы с Энди сегодня куда-то идете.

 Вспомнив, что мать Энди приходила к Мэй днем, Линдси поднялась и начала осторожно объяснять.

 — Я встречаюсь сегодня не с Энди.

 Она пригладила складки на платье.

 — Не с Энди? — Мэй нахмурилась. — С кем же тогда?

 — С дядей моей новой ученицы. — Линдси снова посмотрела на мать. — У нее есть потенциал и настоящий природный талант. Я бы хотела, чтобы ты на нее посмотрела.

 — А что на счет него?

Мэй отмахнулась от мыслей о новой ученице Линдси и снова уставилась в раскрытый альбом.

 — Я не очень хорошо с ним знакома. Он купил Клифф-Хаус.

 — Да? — внимание Мэй вернулось.

Она была в курсе, что Линдси восхищается этим домом.

 — Они переехали совсем недавно. Кажется, Рут осиротела несколько месяцев назад. — Она замолчала, вспомнив грусть в глазах девушки. — Она меня очень интересует. Я хочу поговорить о ней с ее дядей.

 — Поэтому ты идешь с ним ужинать.

 — Верно. — Раздраженная из-за желания оправдать обычное свидание, Линдси направилась к двери. — Не думаю, что сильно задержусь. Тебе что-нибудь нужно перед тем, как я уйду?

 — Я не инвалид.

 Линдси посмотрела на мать. Губы Мэй были сжаты, пальцы крепко вцепились в альбом.

 — Я знаю.

 Между ними повисла тишина, которую Линдси считала непробиваемой. «Почему, — думала она, — чем больше я живу с ней, тем шире эта пропасть?» Тишину разорвал дверной звонок. Изучая свою дочь, Мэй увидела нерешительность. Она прервала зрительный контакт, снова вернувшись к альбому, лежащему на коленях. — Спокойной ночи, Линдси.

 Почувствовав, что потерпела очередную неудачу, Линдси повернулась к двери.

 — Спокойной ночи.

 Она быстро шла по коридору, пытаясь стряхнуть плохое настроение. «Нет ничего, что я могла бы сделать иначе, — говорила она себе. — Я ничего не смогла бы изменить». Ей вдруг захотелось сбежать. Просто открыть входную дверь, выйти из дома и продолжать идти, пока она не будет где-то в другом месте. Где угодно. Где она сможет выяснить, чего она на самом деле от себя хочет. Линдси распахнула дверь, чувствуя накатившее на нее отчаяние.

 — Привет. — Она встретила Сета с улыбкой, затем сделала шаг назад, чтобы впустить его в дом. Темный костюм идеально подходил для его стройной, элегантной фигуры. В его смуглом, узком и проницательном лице, казалось, было что-то греховное. Линдси поняла, что ей нравится этот контраст. — Полагаю, мне понадобится пальто. Становится холодновато.

Она подошла к шкафу и достала оттуда темное кожаное пальто. Сет тут же забрал его у нее.

 Не говоря ни слова, она позволила ему помочь ей одеться, а сама в это время думала о простейшей химии. Странно, что один человек может так остро реагировать на другого. Разве не удивительно, что близкое расстояние, легкое касание, или простой взгляд могут заставить сердце биться чаще или кровь бежать быстрее? Больше ничего не требуется — никакой личной информации, никаких любезностей — нужна лишь возможность смешать реактивы. Линдси не стала сопротивляться, когда Сет развернул ее лицом к себе. Они стояли очень близко, глядя друг другу в глаза, затем он убрал руки с ее плеч, чтобы поправить ей воротник пальто.

 — Вам не кажется странным, — задумчиво спросила она, — что меня так сильно тянет к вам, несмотря на то, что при первой встрече я сочла вас ужасным человеком, и до сих пор не уверена так это или нет?

 Линдси заметила, что его усмешка значительно отличается от улыбки. Улыбка была медленной, а усмешка — быстрой и яркой, в ней была задействована каждая черточка его лица.

 — Ваши высказывания всегда так откровенны и запутанны?

 — Возможно. — Линдси отвернулась, довольная увиденной улыбкой. — Я не очень умею притворяться и говорю то, что думаю. Вот ваша куртка. — Она протянула ему куртку, сухую и аккуратно сложенную. Затем легко улыбнулась. — Никак не ожидала, что верну ее вам в подобных обстоятельствах.

 Сет забрал куртку, бегло взглянув на нее, и снова встретился с Линдси взглядом.

 — Вы представляли себе иную ситуацию?

 — И не одну, — тут же ответила Линдси, подхватив свою сумочку. — И вам было некомфортно в каждой из них. В одной вы отбывали десятилетний срок за оскорбление балерины в дождливый день. Мы можем идти? — спросила она, протянув ему руку привычным жестом.

Его колебания были слишком краткими, чтобы заметить. Затем он взял протянутую руку, их пальцы сомкнулись.

 — Вы не такая, как я представлял, — сказал ей Сет, когда они вышли на улицу в прохладную ночь.