Депутаты, услышав это, оживились и придвинулись поближе к Шажкову.

Джон Рединг густо засмеялся: «Моя супруга до сих пор жалеет, что шотландцам в средние века не удалось взять Лондон. Да, Гленн?»

– А вот и нет. Зачем мне твой Лондон? Из всех чёртовых англичан меня интересуешь только ты.

– Вот так, слышали? – победно провозгласил Рединг.

– Тут не только кильт наденешь! Кстати, о русских красавицах. Мне переводила девушка по имени… Хелен. Вот воплощение русской красоты. Зима… Москва…

– Очень умная девушка, – вступил в разговор Киттель, – только очень худая.

– Но ты не женился бы на такой девушке, – выразила мнение Гленн, обращаясь к мужу.

– Почему нет? – взбодрился Рединг. – Будь я помоложе… Молчу-молчу.

– Мне кажется, что она немного похожа на финскую девушку, – вступил в разговор доселе молчавший Йоханнес Лайне.

– Может быть, – сказал Шажков, – она с севера, так что, возможно, в ней течёт и финская кровь.

– Понятно, финские девушки самые красивые, – подытожил профессор Климов, вызвав всеобщий смех, – предлагаю налить…

Ансамбль тактично и негромко заиграл джаз, и Климов пригласил Гленн на танец. Валентин теперь мог передохнуть. Депутат, сидевший рядом (его звали Михаилом), предложил выпить «просто так», и Шажков протянул ему свою рюмку.

– Смотри, как болезненно англичане реагируют на межнациональные проблемы, – обратился он к Валентину, – спроси-ка немца, а как у них с этим делом? Болит?

– Стоит ли?

– Переведи. Мистер Киттель, как в Германии с национальным вопросом?

Валентин перевёл, но Киттель то ли не понял, то ли сделал вид. Тогда Михаил сам стал спрашивать его: «Как насчёт дойчленд нэшенал квесчен? Андерстэнд?»

Шажков почувствовал досаду: перебрали-таки малость «слуги народа». Он отвернулся и глянул на Климова с Гленн. Из трёх танцевавших пар они были самой стильной и изящной, даром что Климову уже под семьдесят. Валентин только сейчас разглядел, что Гленн тоже немолода, но в движениях легка и слегка угловата. Шажкова кольнула зависть: ему ещё ни разу не довелось пригласить Лену на танец.

«Надо перестраиваться, – подумал он, – и создавать социальную надстройку над любовно-сексуальной базой». У Валентина сейчас была очень лёгкая голова, и он легко представил их общий с Леной дом и, кто это там маленький бегает? Мальчик или девочка?..

Из мечтательного состояния Шажкова вывел Михаил словами: «Вот видишь, я и без него знал, что у них масса проблем на национальной почве. Турки хотя бы, да и не только, не буду развивать тему Он всё признал! Переведи ему, что у них турки, а у нас – чурки. Сможешь?»

– Вряд ли, – Шажков поглядел на часы. – Двенадцатый час. Вам пора на вокзал.

– Да? – удивился депутат. – В самом деле? Наливай.

Через полчаса автобус увёз депутатов к «Красной стреле», и за столом у всех как будто разгладились морщины на лицах. Ещё пару раз выпили с короткими тостами и перешли к кофе с мороженым. Профессор Климов достал из кармана модный коммуникатор и тщетно пытался набрать номер.

– Валя, помоги. А вот, набрал. Сейчас сына вызову, а то машину вести я, кажется, не смогу. Игорёк?..

Вечеринка заканчивалась. Выпили много, но меньше, чем ожидал Шажков. Во всяком случае, он не чувствовал себя пьяным. Так – слегка навеселе. Но на душе у Валентина не было спокойствия: депутаты вывели его из себя даже больше, чем директор ООО «Питание». И самое главное, что и в том и в этом случае вся эта гадость вертелась именно вокруг него.

– Притягиваю я их, что ли? Может, ещё раз попробовать исповедаться?

Кто-то взял его под руку. Это оказалась Гленн.

– Устали? – спросила она.

– Да нет.

– У вас фантастический город.

– Спасибо, Гленн.

– Валя, посади их в автобус и давай ко мне, – раздался голос Климова. – Good bye, ladies and gentlemen. Ждём вас на следующей конференции.

У машины Климова стоял молодой человек в короткой курточке.

– Валентин, – Шажков протянул руку.

– Игорь, – парень ответил крепким рукопожатием.

– Давай, Игорёк, домой через Васильевский, – скомандовал Климов, и автомобиль энергично тронулся с места. Поплутав по переулкам, он выехал на Литейный и дальше на набережную, уходившую вперёд ровной цепью огней и перечёркнутую три раза стрелками подсвеченных мостов. По левую сторону одно за другим мелькали причудливо освещённые здания, стоявшие почти вплотную к неширокой проезжей части, а справа за гранитной стенкой чернела Нева, в которой по мере отдаления от берега всё более густо отражались огни окружающего города. Валентин прижался лбом к холодному стеклу задней двери, и ему хотелось, чтобы эта поездка длилась вечно. Пролетавшие мимо огни постепенно сплелись в длинную яркую «косичку», на мгновение возникло очень ясное ощущение черноты и холода высокой невской воды, а секундную невесомость двух горбатых мостиков Валентин ощутил уже в полусне.

Отоспавшись и отдохнув денёк после конференции, Шажков мог, наконец, подумать и о других насущных и интересных делах. К насущным делам он относил завершение кандидатской диссертации для клиента и вывод его на защиту (Валентин занимался первым, за второе отвечал профессор Климов). К интересным – подготовку к клубному концерту, который должен был состояться через две недели. Начал, как водится, с интересного, обзвонив друзей-участников ансамбля и назначив дату репетиции. Он сам дома уже несколько раз прошёлся по репертуару с любимым «Фендером», дорого купленным с рук и по преданию принадлежавшим покойному уже питерскому музыканту и коллекционеру Феликсу Курбатову. Гитара обладала очень индивидуальным звуком, который можно было охарактеризовать как «густой и влажный» и который невозможно было убить никакими «примочками».

Собственный репертуар при свежем рассмотрении оставил у Шажкова чувство неудовлетворённости. Он состоял из трёх разделов. Первый – это песни, написанные и впервые исполненные Валентином в юности. Они в своё время казались задиристыми и вызывающими. Ну, например, песенка «Я лыс и зол», столь понравившаяся юному другу Максу из филармонии. В этой песенке был вот такой, скажем, спорный рефрен:

Он больше всего нравился фанам. Да и сам Шажков, никогда не «давивший пчёл», эту свою песенку любил. Наверное, потому, что хорошо помнил тот короткий период безнадёжного разочарования в себе и в мире, родивший десяток шкодных стишков и несколько жёстких гитарных рифов, заложивших основу его музыкального стиля, который сам Валентин считал разновидностью ритм-энд-блюза. В тот же период была написана ещё одна популярная песенка «Мне ни до кого нет дела», в которой рефреном повторяются слова:

Не бог весть какие откровения, но публика эти песенки любила и ждала. Не спеть их на концерте – обидеть и так уже немногочисленных фанов.

Второй раздел репертуара составляли песни, написанные Шажковым в последние десять лет, а также произведения его товарищей по ансамблю. Были среди них неплохие вещички, в том числе и на английском языке. Но юношеского задора в этих произведениях было уже мало, его заменило мастерство или мастеровитость, если хотите.

И, наконец, третий раздел – песни других авторов, преимущественно из классики рока.

Была и такая музыка, которую Шажков недолюбливал или недопонимал. Он равнодушно относился к бардовской песне, не слушал русский шансон и со смешанным чувством относился к «чёрным» музыкальным стилям, таким как R’n’B, хип-хоп и иже с ними. Имея музыкальное чутьё, Шажков, конечно, не мог не ощутить притягательности ритмов музыки «чёрных». У него даже была в репертуаре композиция, написанная в стиле рэп на слова «Ворона» Эдгара По. Правда, чтение Валентином текста стихотворения под жёсткий ритм рэпом можно было назвать с большой натяжкой – оно больше напоминало речитатив.