Это не было даже увертюрой. Это была настройка инструментов. Передышка длилась пару минут, не больше. Они телами и душами стремительно заполняли друг друга. Волшебная и могучая химия разносила гормоны по клеткам, будто дрова закидывали в печку. Огонь разгорелся, и вот тогда началась увертюра, игривая и причудливая, как танец с масками. Валентин то превращался в расслабленного младенца, то собирался в единый мужской указующий перст и играючи держал Лену на руке, а она сидела верхом на его указательном пальце и как девчонка болтала ногами, то она вырастала до неба и он держался за неё, беспомощный, над пропастью, потом летел, кувыркаясь вниз, а она подстилалась под ним мягким облаком и, слившись вместе, они плыли по небу.

Поймав друг друга, они, подгоняемые страстью, опять, как один снаряд, полетели к желанной цели. Дыхание стало общим, кровь мощными толчками пробрасывалась через их единое тело. Готовность мужского механизма почувствовалась ими одновременно, и через секунду они оказались на той стороне вселенной, где нет ничего, кроме счастья.

Прошла вечность. Валентин ощутил себя в центре галактики, вращавшейся вокруг них с Леной в темпе адажио. Он снова обрёл зрение и слух. Лена лёгким движением приподнялась и села на краю тахты, прижав ноги к груди и обняв их руками. Она не отрываясь смотрела на Валентина, и её затуманенные глаза поглощали его так осязаемо и чувственно, как её плоть только что поглощала его плоть. Любовь глазами разгорячила их и привела к новому соединению, но уже не слепому и отчаянному. Страсть сменилась нежностью и детским любопытством, радость от удовлетворения которого утраивалось благодаря ощущению растущего взаимного доверия.

Последний акт любви мог длиться вечно, но они всё-таки решили привести его к концу. В финале Валентин был пуст и чист, как родившийся младенец.

Засыпая, они держались друг за друга, словно боясь потерять. Шажков несколько раз пробуждался от того, что Лены рядом не было. Спохватившись, он открывал глаза, и с облегчением видел её сидевшей с поджатыми ногами на краю тахты и внимательно смотревшей на него.

– Что ты делаешь? – в полусне спрашивал Валентин.

– Тобой любуюсь, – отвечала Лена и ложилась рядом.

Валентин уехал только в понедельник утром с ощущением счастья и вселенской усталости. Весна набирала ход. Жизнь казалась новой, щедрой и безбрежной. А может, такой и была.

Моложавый профессор политологии из Великобритании Джон Рединг закончил выступление и сел в президиуме. Профессор Климов, привстав, назвал следующего выступающего, представителя Финляндии Йоханнеса Лайне, и полный финн в кофейного цвета костюме не спеша пошёл по центральному проходу к трибуне. Заканчивался первый день международной конференции. Всё складывалось успешно. Иностранцы приехали вовремя, некоторые до начала конференции успели посетить обязательный Эрмитаж и отужинать в ресторане с ректором, где в умеренных количествах отведали the russian vodka. Неумеренные количества ожидались на банкете после завершения конференции, на который был приглашён и Валентин Иванович Шажков. Приехали и все приглашённые «свадебные генералы» из Москвы: заместитель министра, помощник Президента и двое депутатов Государственной думы.

Не обошлось, впрочем, и без накладок. Переводчица с кафедры иностранных языков переводила неважно, а на третий час конференции сникла совсем. Шажков сам стал переводить, и публика тут же оживилась (не зря, стало быть, два дня готовился перед этим). Окладникову Валентин посадил рядом с двумя самыми почётными иностранными гостями переводить то, что говорилось по-русски.

Шажков теперь более всего был озабочен тем, чтобы набрать достаточное количество народа на второй день конференции.

– Студентов нагони, – посоветовал Хачатуров, – они счастливы будут вместо занятий на секциях посидеть. Да им и полезно будет.

– Я уже договорился с двумя группами, – кивнул головой Валя. – Пообещал не зверствовать на экзамене.

– А ты зверствуешь? – удивился Хачатуров.

– Да как вам сказать. Студенты, кстати, хорошие. Некоторые по-английски шпрехают, посажу их на секцию к Редингу.

– Хорошо вам, – протянул Хачатуров, – английский знаете, а я так и не сподобился. За границей – как на Луне.

– Не расстраивайтесь. Студенты и те в большинстве иностранных языков не знают. Я удивляюсь: знание языка ведь на порядок повышает стоимость на рынке труда, а они не учат.

– Да, профессии переводчика пока ничего не угрожает.

– Где они, переводчики?

– Ну, ты ничего сегодня переводил. Я хоть стал понимать, о чём базар. А девочка до обеда, конечно, была слабенькая. Но симпатичная. Ты заметил, что девочки, знающие иностранный язык, симпатичнее, тех, кто не знает?

– Заметил, – ответил Шажков, подумав сразу и о Лене Окладниковой, и о Софье Олейник.

Пролетел второй день конференции, и теперь самым главным было на достойном уровне провести банкет. Он состоял из двух частей: общей, на которую пригласили пятьдесят с лишним человек, и специальной – только для VIP-персон. Первая часть банкета проводилась в студенческой столовой в формате фуршета, вторая часть – в ресторане. Шажков, не дожидаясь закрытия конференции, спустился в столовую. Молодой парень, директор ООО «Питание», обеспечивавшего кормёжку студентов и проведение университетских мероприятий, увидев Валентина, бросился к нему со словами:

– Валентин Иванович, у нас проблема.

– Что такое?

– Отойдём в сторонку.

– Ну что?

Директор помялся и сказал:

– Мы выставили икру на столы, и часть икры пропала.

– Какая часть?

– Примерно четверть.

– Куда пропала?

– Вот и мы гадаем, куда. Студенты здесь ходили.

– Что, студенты съели икру? А вы тут на что? И как они это сделали, облизывали каждую икорницу, что ли?

– Вы зря смеётесь. Часть икры была не разложена. У меня нет возможности контролировать студентов. Они ходят тут, булочки покупают, хотя на двери и висит объявление, что столовая закрыта.

– А дверь запереть нельзя?

– Вы же дали распоряжение не запирать.

– Я не давал такого распоряжения. У меня нет таких полномочий. Может быть, комендант давал или организационный отдел? А скорее всего, никто и не давал.

Шажкова разобрала злость: паренёк не промах, пытается возложить на него косвенную вину за пропажу икры. Да и была ли пропажа? Он уже собрался позвонить Климову, но директор вовремя почувствовал сгущавшиеся над его головой тучи и быстро повлёк Валентина к столам у стены:

– Мы сделали поменьше порции. Вот, смотрите – это на пять человек.

– Ладно. Теперь я отдаю вам распоряжение. Хотите, на диктофон запишу, чтобы сомнений не было? – Шажков достал из кармана цифровой диктофончик, похожий на толстую авторучку.

– Нет, нет, что вы. Слушаю вас.

Шажков выдержал небольшую паузу, обдумывая, стоит ли ссориться с директором, и решил, что стоит. Пора начинать выдавливать из себя раба. Пусть это будет первой каплей.

– Сергей, – обратился он к директору, – я прошу уменьшить сумму счёта университету на стоимость отсутствующей икры. Или, если хотите официально, – пишите объяснительную на имя ректора. И не надо втягивать меня в эти игры. Я умею защищаться.

– Зря вы так, Валентин Иванович, – неприятно улыбнувшись, проговорил директор, – мы всегда ладили, а впереди ещё много конференций.

– Банкеты выходят из моды, Серёжа, – ласково, но твёрдо ответил Валентин, – а сейчас прошу обеспечить полную готовность к пяти часам.

– Понял. Дверь запереть?

– Как хотите.

– Тогда прошу до пяти часов, – широким жестом показал на выход директор.

У Шажкова этот разговор и откровенное хамство директора оставили крайне неприятное ощущение, которое наложилось на тяжёлые воспоминания о неудавшейся исповеди. Все неприятности теперь у Валентина складывались в одну копилку с главной неприятностью – отказом в отпущении грехов в пасхальную ночь. Прошло уже больше недели, но боль не утихала и разочарование не проходило. Даже любовная ночь с Леной, первозданное ощущение каждого мига которой Валентин хранил в душе, ревниво очищая от наслоений последующих эмоций, оценок и обобщений, и та, казалось, несла на себе налёт греховности. Это воспринималось Шажковым как вопиющая несправедливость, потому что ничего более чистого и светлого – ему казалось – он в жизни не знал.