Члены клуба не слишком задерживались в воде. Теперь они снова бегали по лужайке.

— Выяснил все, что мог. Покойного звали Хирам Голдберг. Он был ювелиром. Возраст — семьдесят два года. Жена говорит, что каждый день ездил на работу на велосипеде. За исключением суббот, разумеется.

— Но убили-то его как раз в субботу.

— Можете минутку обождать?

— Извини. Вовсе не собирался тебя торопить. — Фонари на лужайке погасли. — Валяй, можешь не спешить.

— В пятницу он ездил на работу, потом шел в синагогу.

— Ну это понятно.

— А в субботу вечером шел из синагоги на работу, забирал оставленный там велосипед и на нем возвращался домой.

— Понятно. Стало быть, вечером. Уже в темноте.

— Потому как на том же велосипеде в понедельник утром ему снова надо было ехать на работу.

— Ясно. А в ту субботу при нем были какие-нибудь камни, драгоценности?

— Даже денег не было. Ни кошелька, ничего. Ни удостоверения личности… Вот почему мы сразу не могли опознать пострадавшего.

— Вон оно как… Понятно.

— Ну и не успели привезти его в Бостонскую городскую больницу, как он скончался. Вообще, как я понимаю, был человек не шибко богатый.

— Ну а что насчет машины, которая его сбила?

Флинн услышал, как Гроувер снова зашуршал бумажками.

— С восьми пятнадцати вечера, то есть в субботу, в Бостоне было зарегистрировано семь случаев угона автомобилей.

— Так много? О боже ты мой! Нет, полиции следует предпринять какие-то решительные меры. Ты, Гроувер, плохо исполняешь свои обязанности.

— Я выполняю!

— Из рук вон плохо, — сказал Флинн. — Всю вышеизложенную информацию можно получить, сделав всего один телефонный звонок. А теперь хотелось бы услышать результаты второго звонка, в автоинспекцию.

Секунду-другую Гроувер зализывал рану. Язвительное замечание Флинна попало в точку.

— Найдены три машины. Одна — в три часа ночи на Лэндсдоун-стрит, с четырнадцатилетними пацанами. Их задержали, потом отпустили на поруки родителям.

— Угон в чистом виде. Дальше.

— Вторую обнаружили у дома одного врача, в Бруклине. Сам врач утверждает, что не знает, как она там оказалась. Просто его жена позвонила в участок в Бруклине сегодня, в девять утра, и попросила убрать от ее дома эту машину.

— Не понял.

— Это был катафалк, инспектор.

— Ага, теперь ясно. Жены врачей, как правило, весьма трепетно относятся к репутации своих мужей.

— Третью нашли патрульные, объезжая Элм-стрит в Саут-Энде. Сегодня, в полдень. Рутинная проверка водительских прав. Машина возвращена владельцу, Уилларду Мэтсону, по адресу 212 Фэарвью, тоже в Саут-Энде.

— А эта машина Мэтсона… находилась далеко от его дома?

Флинн почти физически почувствовал, как завертелись в голове Гроувера шарики и винтики.

— Примерно в миле. Ну, может, в полутора.

— Это наша машина, Гроувер. Это она и есть! Готов побиться об заклад твоей шкурой! А ее осмотрели, прежде чем вернуть владельцу? На предмет обнаружения фрагментов ювелира?

В трубке послышался шелест переворачиваемой страницы.

— Тут не сказано.

— Хочу, чтоб ее осмотрели. Сегодня же! — бросил Флинн.

— Сегодня?

— Хочу, чтоб ты лично осмотрел эту машину сегодня, Гроувер. Подчеркиваю, лично! И если обнаружится что-либо подозрительное, хочу, чтоб ее конфисковали и осмотрели уже более тщательным образом завтра, в отделе судебной медицины.

— Но Френк… — вздохнул Гроувер, — ну почему именно сегодня? Ты же знаешь, предстоит встреча лиги по боулингу…

— Потому что сегодня воскресенье, Гроувер. А авторемонтные мастерские по воскресеньям не работают. А завтра понедельник. И завтра они все работают, ясно?

Снова тяжкий вздох.

— И не пыхти, старина. Иначе щеки будут красные, как свекла.

— Но номер 212 по Фэарвью — это даже не по дороге к дому…

— Я сказал, сегодня, и точка! Утром позвоню.

Флинн вернулся к шахматной доске и сделал ход слоном.

Снова ударил гонг. Флинн пожалел, что не родился глухим.

— А вот теперь, должно быть, на обед. — Флинн уселся напротив Коки. — Но думаю, особенно спешить нам ни к чему.

— Френк?..

— Что-нибудь придумал?

— Этот парень, Пол Уэлер. Он вроде бы не один из них, верно? Он не член клуба «Удочка и ружье»?

Флинн мысленно представил картину: голые мужчины прыгают в холодное озеро. Уэлера среди них не было.

— Пол Уэлер, — сказал Флинн, — это примерно то же самое, что и «Хижина лесоруба». Прикрытие. Фасад. Как это сказала сегодня утром одна из красоток Беллингема? «Купается в лучах чужой славы»…

Коки сделал рокировку.

Флинн задумчиво изучал ситуацию на доске. Затем тоже сделал рокировку.

— Да… — задумчиво протянул он. — Совершенно новая получается игра. И тут перерыв на обед. И как бы ни свежи были их продукты, ручаюсь, обед получится такой же безвкусный. Эх, дураки мы с тобой, Коки! Надо было купить в Беллингеме хотя бы крекеров. Вечно мы с тобой думаем не о том… вот в чем наша проблема, Коки…

Коки, прихрамывая, спускался вниз, а Флинн, услышав телефонный звонок, вернулся в комнату. Звонок раздался, когда он уже закрывал за собой дверь.

— «Хижина лесоруба», — бросил он в трубку. — Место встречи элиты.

— Это ты, пап? В доме сущий бедлам, ничего не слышно!

У Флинна не было ни малейших сомнений на тему того, кто звонит. Он знал, только его девятилетний сын Уинни способен сказать «сущий бедлам». По крайней мере, он был уверен, что Уинни — единственный на свете девятилетний мальчик, который может сказать такую вещь.

— Что случилось, Уинни?

— Ну, понимаешь, Рэнди и Тодд считают, что Дженни слишком много времени проводит в ванной.

— В доме две ванные комнаты.

— Да, но они считают, что Дженни стала слишком много о себе воображать.

— У нее есть к тому все основания, — заметил отец хорошенькой тринадцатилетней дочери.

— Да, но они уверены, что она там строит перед зеркалом разные гримасы. Кокетничает, кривляется.

— Но ведь наверняка они этого знать не могут, верно?

— Есть доказательства! Каждый раз, когда она выходит из ванной, напускает на себя такой вид… ну, словно кинозвезда перед публикой. Ну, ты меня понимаешь. Такое выражение, «смотреть — смотри, а трогать не смей!»

— Короче говоря, снисходительное.

— Да, точно. Ну и вот, Рэнди и Тодд решили, что не желают быть больше публикой. И протестуют.

— И в чем же выражается этот протест?

— Они подкатили пианино к ванной и приперли дверь.

Флинн представил себе эту картину. Как двое его сыновей, близнецы, проделывают все это. И не просто проделывают, действуют оперативно и почти бесшумно.

— Ну и?..

— Ну и Дженни теперь не может выйти.

— В ванной есть окно.

— Да, но оно совсем маленькое и высоко. И потом, из него можно запросто сверзиться вниз, на землю. Ну и Дженни начала кричать и плакать. Говорит, что теперь опаздывает из-за этого на плавание. И знаешь, она не врет.

— Дженни никогда не врет.

— Ну, и тогда за дело взялась мама.

— Хорошо.

— Ничего хорошего. Пол оказался слабый…

— О господи, только не это!

— И одна ножка пианино провалилась и застряла. И пианино заклинило. И Дженни не может выйти. Сидит в ванной и плачет. А Рэнди и Тодд ржут. А мама носится по всему дому, то вверх, то вниз, то на чердак, то в подвал, и кричит, что она, должно быть, повредила какие-то там провода или трубы.

— Послушай, Уинни, а откуда у тебя этот телефон?

— Ну как откуда… Был записан в блокноте, на телефонном столике. И я решил позвонить тебе. Чтоб ты придумал какой-нибудь выход. Должен же быть какой-то выход, па. Весь этот бедлам продолжается уже целый час.

— Неужели мальчики не могут приподнять пианино?

— Говорят, что не могут, па. Только делают вид, что стараются, а сами валяют дурака. Кряхтят, пыхтят, закатывают глаза. И ржут всю дорогу.