Французам он тоже не понравился, заинтересовав лишь знакомых Гризье; литературоведы не относят его к числу художественных удач. Автор решил в небольшой текст впихнуть все, что знал о России, и получился лишь на треть роман, а на две трети — смесь учебника с путеводителем. Архитектура, обычаи, цены — все дотошно, как в «Швейцарии». «Извозчики в Петербурге — это обыкновенные крепостные, которые за известную сумму денег, называемую оброком, покупают у своих помещиков разрешение попытать счастья в Петербурге. Экипаж их — обыкновенные дроги на четырех колесах, в которых сиденье устроено не поперек, а вдоль, так что сидят на нем верхом, как дети на своих велосипедиках у нас на Елисейских Полях… Что касается самого извозчика, он очень напоминает неаполитанского лаццарони: нет нужды знать русский язык, чтобы объясняться с ним, — с такой проницательностью он угадывает желания седока. Он помещается на облучке между седоком и лошадью, а порядковый номер прикреплен к его спине, дабы недовольный седок мог в любое время его снять. В таких случаях достаточно отнести или отослать номер в полицию, и вы можете быть уверены, что за свою вину извозчик понесет должное наказание». Мило изложено, но французам было не очень интересно: в Россию мало кто ездил туристом.
У нас интереса было куда больше — роман был под запретом, так что читали его все, включая императрицу, — но любви к автору он не прибавил, на него обиделись. О самом Николае Дюма не сказал ничего плохого («человек холодный, суровый, с сильным, властным характером» — так говорили о нем, а оказался куда добрее), но он изложил всю нашу запретную историю: Анна Иоанновна, морившая людей в ледяном доме, убийство Петра III, фаворитство Потемкина, полубезумный Константин Павлович, садистка Настасья Минкина, смерть узников Петропавловской крепости при наводнении, наконец, безумие и убийство Павла I (о чем не разрешалось писать аж до 1905 года): Александр I, брат царя, был соучастником убийства отца. Но и «декабристская» сторона тоже обиделась: Дюма «исказил», «переврал». Из письма И. И. Пущина Н. Д. Фонвизиной (1841): «Матвей Муравьев читал эту книгу и говорит, что негодяй Гризье, которого я немного знал, представил эту уважительную женщину (мать Анненкова. — М. Ч.) не совсем в настоящем виде… Увидев, что книга с бреднями имеет ход по Европе, я должен был сказать Анненковой, что ожидаю это знаменитое сочинение. Тогда и Вы прочтете, а Анненкова напишет к Александру Дюма и потребует, чтоб он ее письмо сделал так же гласным, как и тот вздор, к которому он решился приложить свое перо». Полина Анненкова, «Воспоминания» (1888): «Если я вхожу в подробности моего детства и первой молодости, это для того, чтобы… прекратить толки людей, не знавших правды, которую по отношению ко мне и моей жизни часто искажали, как, например, это сделал Александр Дюма в своей книге „Memoires d’un maotre d’armes“, в которой он говорит обо мне и в которой больше вымысла, чем истины». Достоевский, «Дневник писателя» (1876): «Из декабристов живы еще Иван Александрович Анненков, тот самый, первоначальную историю которого перековеркал покойный Александр Дюма-отец».
В советский период на Дюма (роман был впервые издан на русском языке в 1925 году) продолжали сердиться. С. Н. Дурылин, «Александр Дюма-отец и Россия» (1937): «В романе Дюма рассыпано множество исторических несообразностей, фактических ошибок, романических измышлений, психологических несуразностей и политических нелепостей». В качестве «ужасных нелепостей» приводятся, например, такие: «Анненков превратился под пером Дюма в графа Ванинкова»; Дюма пишет, что в Сибири за санями бежало много волков, а Полина Анненкова видела только одного; Чита перепутана с селом Козловом. Ужасные, конечно, нелепости, просто убийственные… Переиздали роман лишь однажды, в Горьковском книжном издательстве в 1957 году, с добавлением эссе «Мученики», написанного Дюма в 1859-м, и его переводов стихов Рылеева. Оба издания были с купюрами. Лишь в 2004 году издательство «Арт-Бизнес-Центр» опубликовало полный текст, но большинство из нас, конечно, его не читали, а помнят старый. Вот и сравним: всегда любопытно, разбирая книгу иностранца о нас, отмечать, что и почему выкинули.
Прежде всего, в советском издании меньше глав. Выброшено почти все о Наполеоне, скорее не из идейных соображений, а просто сочли не идущим к делу. (Даже во французских изданиях глава о наполеоновской кампании в Москве то вставлялась, то убиралась.) Но основная претензия заключалась, конечно, в том, что автор, по выражению Дурылина (чья книга, если отвлечься от идеологии, является эталоном дюмаведения), «опошляет образ декабриста». Что же он опошлил? Что соврал?
Луиза (так Дюма назвал героиню), рассказывая Гризье о знакомстве с «Ванниковым», приводит его слова: «В Москве я встретил старых друзей. Они нашли меня мрачным, скучным и попытались развлечь. Но это им не удалось. Тогда они принялись искать причину моего грустного настроения, решили, что меня снедает любовь к свободе, и предложили мне вступить в тайное общество, направленное против царя…» То есть в заговор Анненков вступил не по идейным соображениям, а от скуки. (В подлиннике эта мысль выражена резче, но не суть важно.) Гризье по просьбе Луизы пытается отговорить Анненкова от участия в заговоре, а тот отвечает:
«— Вы думаете, что я не знаю так же хорошо, как вы, что это безумие? Что я хоть немного надеюсь на успех? Нет! Я сознательно бросаюсь в пропасть, и даже чудо не может меня спасти. Единственное, что я могу сделать, — это закрыть глаза, чтобы не видеть глубины этой пропасти.
— Но зачем же вы по доброй воле бросаетесь в нее?
— Слишком поздно идти на попятный. Скажут, что я струсил. Я дал слово товарищам и последую за ними… хотя бы на эшафот».
Далее цензура вырезала несколько страниц. В подлиннике Гризье говорит Анненкову:
«— Но вы, вы, человек знатного рода…
— Чего вы хотите?.. Люди сошли с ума. Во Франции парикмахеры сражались, чтобы стать большими господами, а мы будем сражаться, чтобы стать парикмахерами».
Дурылин: «Эта реплика есть повторение известной пошлой остроты, сказанной придворным „остроумцем“ кн. А. С. Меншиковым после подавления восстания декабристов. Нужно ли говорить, что ее мог произнести мифический „comte Waninkoff“ на грудь которого Дюма повесил Станислава, не полученного им самим, а никак не настоящий декабрист Анненков?!» (Вообще-то фраза об аристократах, желающих быть парикмахерами, принадлежит Ростопчину.)
Гризье:
«— Но какова же цель?
— Республика, ни больше ни меньше; и отрезать бороды наших крепостных, пока они не отрубили нам головы… И кого выбрали для этой цели! Князь! Князей у нас много; чего у нас нет — это людей…
— Но ведь вы подготовили проект Конституции?
— Конституция! — воскликнул граф Алексис с горькой усмешкой. — О! Да, у нас есть „Русский Кодекс“ („Русская правда“. — М. Ч.), составленный Пестелем, этим уроженцем Курляндии… и затем у нас есть катехизис, написанный чудесным языком образов, полный таких заявлений, как „Доверяйтесь только своим друзьям и своей руке! Лишь ваши друзья помогут вам, и лишь ваш кинжал защитит вас… Вы — славянин, и на вашей родной земле, на берегах морей, ее омывающих, построите четыре порта… и в середине возведете на трон Богиню света“…» (Дюма имеет в виду Общество соединенных славян, основанное в 1823 году в Новоград-Волынске А. И. и П. И. Борисовыми и Ю. К. Люблинским, целью которого провозглашалось объединение всех славян в федеративную республику.)
«— Но, граф, что означает весь этот вздор?
— А! Вы не понимаете, не так ли?.. Это потому, что вы не посвящены; будь вы посвященным, вы бы поняли чуть больше, правда, ненамного, но это не важно; вы могли бы цитировать Гракхов, Брута, Катона, вы могли бы сказать, что тирания должна пасть, Цезарь должен быть убит…
— Я не скажу ничего подобного… наоборот, я должен был бы молча уйти и никогда больше не вступить ни в один из этих кружков, являющихся просто плохой пародией на наших фейянов и якобинцев… Но, Господи, — воскликнул я, — как вы, так хорошо видящий комическую сторону этого дела, как вы могли впутаться в него?!
