Дюма приготовил экземпляр «Алхимика» и письмо: «Не только к самодержавному властителю великой империи осмеливаюсь я обратить дань своего благоговения, но и к наиболее просвещенному монарху-цивилизатору… Государь, в наш век, столь материалистический, поэт и артист спрашивают себя: остался ли еще на свете хотя бы один покровитель искусства, который воздал бы должное их славному и бескорыстному служению? — и с удивлением и восхищением узнают, что божественному провидению угодно было именно на престол великой империи Севера поместить гения, способного их понять и достойного быть ими понятым. Государь, я позволяю себе с благоговением, в надежде, что мое имя ему небезызвестно, поднести в виде дара мою собственноручную рукопись Его Величеству Императору Всея России. И когда я писал ее, то был воодушевлен надеждой, что император Николай, покровитель науки и литературы, не посмотрит с безразличием на писателя Запада, записавшегося в число первых, наиболее искренних его почитателей». По указанию Дюрана он написал и Уварову: «На мои вопросы г. Дюрану о способе, которым лучше всего можно было бы довести до Его Величества мое подношение, он указал мне на Ваше Превосходительство… Я опускаю из скромности, которая мне, однако, дорого стоит, те подробности, которые дал мне г. Дюран относительно Вашего Превосходительства, как о Вашем покровительстве искусству, так и о Ваших великих трудах и, наконец, об ответственном политическом посте, который занимает министр народного просвещения в великой империи, где литература и наука так прекрасно направлены на путь прогресса…» И подписался с намеком: «Кавалер орденов Бельгийского льва, Почетного легиона, Изабеллы католической».
Дюран и сам писал Уварову, прося лично быть цензором «Алхимика», организовал пересылку рукописи; в начале июня 1839 года пьеса добралась до Петербурга. 8 июня Уваров представил рукопись Николаю с сопроводительным письмом: «Если бы Вашему Величеству угодно было, милостиво приняв этот знак благоговения иноземного писателя к августейшему лицу Вашего Величества, поощрить в этом случае направление, принимаемое к лучшему узнанию России и ее Государя, то я со своей стороны полагал бы вознаградить Александра Дюма пожалованием ордена св. Станислава 3-й степени. (Дюран-то просил 2-ю. — М. Ч.) Почетное место, занимаемое им в ряду новейших писателей Франции, может дать Дюма некоторое право на столь отличный знак внимания Вашего Величества…» Но царь написал на докладе Уварова: «Довольно будет перстня с вензелем». Почему? Во-первых, сама рекомендация Дюрана была не на пользу Дюма: Бенкендорф знал, что шпион — бонапартист и не вполне надежен. Во-вторых, Уваров почему-то забыл, что Николай не любил французских пьес. (Из записок А. М. Каратыгиной: «Государь вообще не любил переводных драм и бывал доволен, когда мы брали в бенефисы свои оригинальные произведения».) Третий промах, который допустил Дюран (и Уваров почему-то тоже): Дюма в России считался неблагонадежным, и его хвалили «не те» люди. Одним из первых его переводчиков (в 1830-х годах его тексты печатались в «Телескопе», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках») был Белинский; в рецензии на книгу «Современные повести модных писателей» он отмечал: «Выбор пиес не слишком строг, ибо только первая повесть „Маскарад“, которая в кратком, молниеносном очерке заключает глубокую поэтическую мысль и живую картину человеческого сердца и носит в себе яркую печать мощного и энергического таланта знаменитого Александра Дюма, достойна особенно внимания». Герцен в 1836-м писал невесте из ссылки: «Попроси, чтоб тебе достали 16 № „Телескопа“, прочти там повесть „Красная роза“ („Бланш“. — М. Ч.); ты найдешь в Бианке знакомое, родное твоей душе».
Консерваторам, соответственно, Дюма не нравился. Гоголь, «Петербургские записки 1836 года»: «Уже лет пять, как мелодрамы и водевили завладели театрами всего света. Какое обезьянство! И пусть бы еще поветрие это занесено было могуществом мановения гения! Когда весь мир ладил под лиру Байрона, это не было смешно; в этом стремлении было даже что-то утешительное. Но Дюма, Дюканы и другие стали всемирными законодателями!..» В 1837-м Дюма обругал Фаддей Булгарин: «Мы видим бешеного Кина, знаменитого развратника, которого Дюма на этот раз выбрал своим героем. Внимательный наблюдатель может заметить одну странную и совершенно ложную идею, постоянно господствующую во всех драмах Дюма. Избрав своим героем какое-нибудь лицо, которое родится с печатью отвержения на лице, человека, которого порядочное общество весьма справедливо не может допустить в свой круг, он силится представить по этому случаю несправедливость людей, всячески унизить их своим героем, надругаться над обществом его устами. Если метрическое свидетельство ваше в порядке — вы никогда не будете героем Дюма». Когда В. А. Каратыгин перевел «Ричарда Дарлингтона», цензор докладывал: «Пиеса сия принадлежит к новейшим сочинениям французского искусства, следственно, основана на ужасе, и сочинитель достиг своей цели, прибавляя к сему споры при выборах депутатов для английского парламента… Без сомнения, что сия уродливая пиеса не могла быть представлена на театрах в России, но г. Каратыгин старший, который занимался переводом сей драмы, умел устранить все неприличное, как, например, весь пролог и выборы депутатов…»
В довершение конфуза «Алхимик» был посвящен не Николаю, а жене автора. Так что Уварову пришлось объяснить Дюрану и Дюма, что перстень — это даже лучше, чем орден. Подарок послали в Париж с курьером министерства иностранных дел, он затерялся, Дюма не поленился напомнить Уварову и получил перстень 13 ноября 1839 года из рук русского посла графа Палена. «Алхимик» же был поставлен в Александрийском театре 10 января 1840 года в бенефис Каратыгина, но успеха не имел. Часто говорят, что Дюма написал «Учителя фехтования» потому, что обиделся из-за ордена. Но речь все-таки не о десятилетнем ребенке. История с орденом скорее подогрела его любопытство к далекой стране.
Кроме Дюрана и Гризье о русских ему рассказывали драматург Ипполит Оже (жил в России, дружил с декабристом Луниным) и двое собственно русских: Анатолий Николаевич Демидов (1812–1870), который жил в Париже и Флоренции (Дюма был в его имении Сан-Донато), поклонник Наполеона, впоследствии породнившийся с его семьей, и также живший во Флоренции Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1768–1851), отец декабристов, в молодости участвовавший в заговоре против Павла I; вероятно, от него Дюма узнал о декабристах больше, чем от кого-либо. «Ни на одного из своих сыновей я не могу пожаловаться, — говорил он мне, вытирая слезы. Лично он являлся скорее аристократом, нежели либералом». Тема благодатная, и никто еще о ней не писал. Не только во Франции. В России она тем более была под запретом.
Кроме рассказов знакомых, Дюма использовал массу источников — записки адъютанта Наполеона графа де Сегюра, считавшегося специалистом по России, книгу Альфонса Рабба «История Александра I» (1826), «Записки о смерти Павла I» Рене Лепретра (1820); возможно, даже доклад Следственной комиссии по делу декабристов (или, по крайней мере, ему этот доклад пересказал Муравьев). Сюжетной же основой романа, по признанию автора, стали воспоминания Гризье. Не обошлось без упреков: друг Гризье граф д’Орбур писал: «Дюма опубликовал „Полину“ и эти знаменитые „Записки учителя фехтования“, которые Жанен всегда ставил Вам в упрек за то, что Вы их подарили… Я поглотил три тома „Записок“, я следовал за Вами по пути из Парижа в Петербург… Двадцать раз я перечитывал это произведение, написанное Дюма под Вашу диктовку…» Большинство людей не понимают, как делаются книги: «продиктовать» и написать — совсем не одно и то же.
Напомним: жил-был Иван Александрович Анненков (1802–1878), учился в Московском университете, в 1819-м был принят в Кавалергардский полк, в 1824-м вступил в Петербургский филиал Южного общества декабристов, и жила-была Полина Гебль (1800–1876), дочь наполеоновского офицера, модистка в московском торговом доме Дюманси; в 1825-м они полюбили друг друга. После восстания Анненков был осужден к каторге на 20 лет; в 1840-м, когда «Учитель фехтования» печатался в «Парижском обозрении», он уже был женат на Полине и получил разрешение служить в Сибири (канцелярским служителем 4-го разряда в Туринском земском суде); в 1859-м, когда он состоял чиновником особых поручений при нижегородском губернаторе А. Н. Муравьеве (также прошедшем ссылку), они с Дюма встретились. И ему, и его жене роман активно не понравился.
