Когда они учились на последнем курсе, родители Шарлотты приехали, чтобы познакомиться с отцом Чарли. В начале обеда то и дело воцарялась неловкая тишина: ее родители были простые люди, и их стесняло общество профессора Гарвардского университета. Но у Шарлотты был настоящий талант втягивать окружающих ее людей в оживленные разговоры, заставлять их общаться друг с другом. Через какие-то полчаса все уже весело болтали и шутили. Чарли с изумлением наблюдал за происходящим. Иногда ему казалось, что магнетизм его возлюбленной подобен силе гравитации, превышающей земную во много-много раз.

Перед уходом из ресторана Элфрид Стоун обнял сына за плечи и прошептал:

— Советую тебе на ней жениться. Пока этого не сделал кто-нибудь другой.

На следующий вечер Чарли сделал Шарлотте предложение. Она взглянула на него тем же взглядом маленькой девочки, который Стоун впервые видел под готической аркой у входа в ее общежитие, и спросила:

— Ты правда этого хочешь?

Через несколько месяцев они поженились, и долгие годы, почти до самого конца их семейной жизни, ни один из них не мог представить своего существования без другого.

Сейчас, собирая сумку для завтрашнего отъезда, Стоун поймал себя на том, что просто ни на секунду не может забыть о том, о чем услышал сегодня от Сола Энсбэча. Он в сотый раз думал о деле Элфрида Стоуна и не переставал удивляться: все эти события, давно ставшие далеким прошлым… Что они могут иметь общего с тем, что происходит сейчас в Москве? Чарли подошел к радио и включил его. Оно было настроено на его любимую волну классической музыки. Как раз закончилась «Итальянская симфония» Мендельсона, и диктор зловещим и занудным голосом начал бесконечный рассказ о жизни и деятельности выдающегося композитора, затем с огромным количеством деталей поведал о его «ми-бемоль октете», который, как оказалось, послужил прототипом для другой классической темы, развитой музыкантом позже, и о том, каким сдержанным и умеренным был его романтизм, и о том…

Стоун сердито выключил приемник. Уложив в сумку костюм, он подошел к высокому окну, выходящему на Центральный парк. Он увидел внизу молодую женщину, гуляющую с нелепо подстриженным пуделем. Затем по улице прошла парочка в одинаковых университетских свитерах с капюшонами. Он не мог заставить себя не думать о деле Элфрида Стоуна и вдруг неожиданно для себя совершенно отчетливо понял, что страшно боится ехать в Бостон.

Бывший профессор истории Гарвардского университета Элфрид Стоун жил в Кэмбридже, на Хиллард-стрит, в уютном трехэтажном доме, обшитом досками, расположенном в той части Кэмбриджа, в которой проживали свои сбережения старые университетские академики, где никто не блистал особым богатством, и приезжему сюда приходилось вести машину среди потрепанных «вольво» и «саабов» и деревянных станционных вагончиков. Это был очень тихий и добропорядочный район, достаточно удаленный от панков и прочего сброда с Гарвардской площади. Вместе с тем он находился довольно близко от правого берега, до которого можно было дойти пешком и купить все необходимое в бакалейном магазине и даже подобрать подходящую рубашку в Андоверском универмаге.

Чарли нашел Элфрида Стоуна в его рабочем кабинете. На нем был его обычный твидовый костюм. С того времени, как отец ушел на пенсию, прошло уже больше четырех лет, а он все еще каждое утро одевался так, будто его в любой момент могут вызвать в университет читать незапланированные лекции по новой политике, о корнях послевоенного либерализма или о чем-нибудь еще в этом же роде.

Когда-то, еще до его ареста и заключения, перевернувших всю его жизнь, и до того, как он начал слишком много пить, Элфрид Стоун был очень привлекателен, даже красив. Теперь же его красивые каштановые волосы сильно поседели, щеки покрылись из-за чрезмерного пристрастия к спиртному тонкой паутиной лопнувших капилляров, а на переносице навсегда остались два красных рубца, оставленных вечно запятнанными очками в тонкой роговой оправе.

У стола, у ног отца, лежала бесформенной кучей его собака, ньюфаундленд по кличке Пири. Два года назад Чарли нашел его в загоне для скота и подарил отцу на день рождения. Когда Чарли вошел в комнату, пес лениво поднял голову и поприветствовал его ленивым помахиванием хвоста.

— Я думаю, что у него есть настоящая душа, — раздался голос Элфрида Стоуна. — Да нет, я просто в этом уверен. Ты только взгляни, Чарли, какие у него глаза!

Чарли посмотрел. Пири недоуменно взглянул на него в ответ, еще раз махнул хвостом и медленно опустил голову обратно на подстилку.

— А он на тебя хорошо действует, — сказал Чарли отцу. — Кстати, почему Пири? Я как-то никогда не спрашивал тебя об этом раньше.

— Этот пес больше всего на свете любит гулять на свежем воздухе. Вот я и назвал его в честь известного полярного исследователя.

— Отличное имя.

— А ты знаешь, что немножко поправился?

— Да, но совсем чуть-чуть, — Чарли ущипнул себя за бок. — Слишком много времени провожу, сидя у компьютера. Да и в горы редко хожу.

— Наверное. Кроме того, ты ведь бросил курить. Выпьешь чего-нибудь? — Старик поднялся из-за стола и подошел к маленькому бару, который он устроил на верхней полке застекленного книжного шкафа, и достал двухлитровую бутылку дешевого виски, напитка настоящих и законченных алкоголиков, и вопросительно взглянул на Чарли.

— Ну, не днем же, папа.

— Только не читай мне мораль.

— И не собираюсь, — возразил Чарли, хотя отлично понимал, что делает именно это. — Просто в полдень алкоголь слишком затуманивает мне мозги. — И насмешливо добавил: — А чтобы постичь всю глубину проблемы национальной безопасности, мне нужна ясная голова.

— Ну, а мне не нужна, — пробормотал Стоун-старший, наливая себе виски. — Видит Бог, за последние тридцать лет меня об этом ни разу не просили. Ну что, произошло что-нибудь интересное за последнее время?

Отец редко расспрашивал Чарли о делах в «Парнасе», отдавая дань уважения суперсекретности всего, что там происходило. А если и интересовался, то просто так, не ожидая особо подробного ответа. Чарли рассказал ему о слухах, ходивших по Москве и, следовательно, не являющихся тайной ни для кого.

О том, что, судя по всему, у одного из членов Политбюро большие проблемы со здоровьем, с сердцем.

Элфрид Стоун сел обратно в кресло и откинулся на спинку.

— У них у всех большие проблемы с сердцем.

Чарли с блаженным стоном опустился в большое кожаное кресло рядом. Ему нравилось освещение отцовского кабинета в это время суток. Косые лучи солнца окрашивали теплым янтарным цветом полированные полы, старинные восточные ковры, коричневую кожаную кушетку, испещренную тонкими трещинами, на которой отец любил вздремнуть после обеда, белые встроенные высокие, до потолка, книжные шкафы. По книгам на полках было легко определить интересы Стоуна-старшего. На самом видном месте стояли «Рузвельт и Гопкинс» Роберта Шервуда, «История англоговорящих народов» Черчилля, мемуары Трумэна, «Сегодняшний день мироздания» Ачерсона, «Тайные записки Гарольда Л. Икеса», «Бенджамин Франклин» Карла Ван Дорена, «Предисловие к нравственности» Уолтера Липмэна, «Выдающиеся викторианцы» Литтона Стрэчи.

На стенах без какой-либо особой закономерности были развешаны фотографии в рамках: вот молодой, сияющий от восторга Элфрид Стоун с Гарри Трумэном (на фото надпись, сделанная рукой самого президента: «С наилучшими пожеланиями»); вот Элфрид и Маргарет Стоун вместе с Уинтропом Леманом во время какого-то официального приема; вот фото в серебряной рамочке, а на нем — Маргарет с проницательной улыбкой на губах, с завитыми крупными кудряшками а-ля Мэйми Эйзенхауэр.

— Что? — спросил Элфрид Стоун.

Чарли понял, что пробормотал что-то вслух. Солнце за окном передвинулось и теперь светило прямо в глаза.

— Нет, ничего, — торопливо ответил он, поворачиваясь лицом к отцу. — Слушай, пап, а когда ты последний раз виделся с Уинтропом?