– Я понимаю. Я знаю, все кажется безнадежным… Давай подождем до весны. Извини, – сказал Ник.

– К черту, ты умеешь ударить прямо в больное место, сын. Дети всегда умеют это делать. Я просто убита твоими словами, – пробормотала она, стоя в дверях.

– Тогда и не говори больше ничего. Мы оба наговорили достаточно. Это ничего не меняет. Один раз я прохлопал ушами, и мы теперь плывем в дерьме без весла, и все из-за меня, – сказал он. – Если ты не возражаешь, давай оставим пока все как есть. Мне надо подумать.

Как мы дошли до такого? – подумала она. Мать и сын так отдалились друг от друга из-за горя и недоразумений, что стали как чужие. Горькие слова Ника пронзили ее сердце, попали прямо в цель, туда, где она прятала свою вину.

Всю жизнь он рос и думал, что он хуже своей сестры, которую он никогда не знал; всегда был вторым после ребенка, унесенного смертью. После нее осталась зияющая пропасть, через которую Ник так и не смог перепрыгнуть. Смерть дочки воздвигла барьер между мужем и женой, между матерью и сыном.

Как, должно быть, удивлялся маленький мальчик, чувствуя такой мощный барьер. Как он страдал, когда она отворачивалась от него, не обращала внимания на его жажду любви.

Нора бросилась на свою софу, уткнулась лицом в подушку и замерла с бьющимся сердцем. Мне бы тогда радоваться, что родился мальчик, и не надо было их сравнивать, рыдала она. Конечно, каждый ребенок – уникальный дар, но бедный Ник был брошен на произвол судьбы. Все эти годы, грустно думала она, мы жили бок о бок, вежливо, но никогда не делились самым больным.

Как же быстро всплыла на поверхность обида, будто косточки чернослива в бурлящем варенье. Внезапно она почувствовала всю тяжесть своей вины и огромную боль в сердце. Ее одинокий сын был заброшен, лишен материнского тепла. Как стыдно… Разве могла так поступить нормальная мать?

Ох, если бы не Рождество, самая печальная пора в году… Если бы не гости, которых надо развлекать… Если бы она смогла задвинуть подальше свою гордость и испечь ему пирог, показать ему, что услыхала его боль и обиду. Но она всего лишь смогла броситься на софу и зарыдать. Если бы она могла отмотать назад время и сделать все иначе. Почему правда всегда так ранит?

Если бы в те ужасные послевоенные годы была возможность обратиться к психологу. Но когда Ник был маленьким, психологическая помощь тоже пребывала в младенческом возрасте. Тогда ей никто не смог объяснить, как смерть Ширли отразится на всей семье. Если бы кто-нибудь предостерег ее тогда, какой она наносит вред, загоняя душевные травмы внутрь. Том шумел по этому поводу, но она была глухой к его словам. Да, как легко быть мудрой, когда ничего уже не поправишь.

Ник отрезал еще один ломоть хлеба и едва не отрезал себе кончик пальца. Чертыхаясь, от сунул палец под холодную струю и нашел пластырь. Он не был особенно голоден. Кусок не лез в горло. Он сказал то, что надо было сказать, но вся эта ерунда насчет Ширли вылезла сама собой, словно ниоткуда. Почему он злился до сих пор, после стольких лет? Как можно ревновать к маленькой девочке на фотографии, к надписи по-латыни на кладбищенском камне, к тени, которая витает в доме каждое Рождество? Даже удивительно, как все это больно.

Ему стало стыдно, что он наорал на больную старуху. Проклятье! Она права, он живет в прошлом. Как раз об этом говорил в своей лекции по диверсификации тот парень. Не будет возврата к тем славным дням для фермеров, к послевоенному буму в сельском хозяйстве.

Пора двигаться вперед, ждать, что тебе готовит будущее. Пора думать не прямолинейно, как рельсы трамвая, а проявить гибкость. Испробовать новые способы использования земли и ресурсов – меньше производства, больше маркетинга и сервиса. Давать потребителю специализированный продукт – качественную, экологически чистую баранину. Для фермеров наступила новая эпоха, когда невозможное становится возможным.

Возможностей для смены направления было легион, и он почувствовал панику от того, сколько сил ему придется потратить на переобучение. Но это не меняло главного – привязанности Ника к Уинтергиллу. Нет, теперь он приложит еще больше сил, чтобы снова сделать свою ферму успешной. И матери нечего говорить, что он упрямый и самоуверенный.

Разве он не привязан к этим холмам так же, как было привязано его уничтоженное стадо? Кто-то должен продолжать традиции Долин, иначе они будут утрачены навсегда. Деньги – не главная проблема, но своей оплошностью он поставил под удар часть своих драгоценных сбережений.

В любом случае, размышлял он, упрямство – не самое плохое качество человека, если перед ним сплошные препятствия. Какой-то умный человек сказал, что проблемы – всего лишь скрытые возможности. Он тоже мог бы кое-что сказать на этот счет. Вот только надо научиться смотреть в будущее, а не в прошлое.

У него до сих пор перед глазами тот белый призрак женщины на дороге, ее глаза, уставившиеся на него при свете фар. И вот теперь этот пожар. То странное видение всегда несло плохие новости. Есть ли тут какая-то связь? Может, ему надо уделить больше внимания травнику старой Агнес? Колдовство или нет, но ему нужно иметь ясную голову, чтобы принять самое важное решение в своей жизни, и это факт. Но прежде надо поправить каменную стену, и не в поле, а в соседней комнате.

Он остановился у нее в дверях со стаканом бренди в руке. Нора взглянула на него, ожидая очередного конфликта, но, вздохнув, взяла у него стакан.

– Мать, я хочу знать, в чем тут дело… Мне пора это знать. Что случилось тогда, в те годы, и ты стала… – он замялся, – мы стали такими, как теперь? Что я сделал такого?

Нора рухнула на софу, не глядя на него, но тут же посмотрела на фотографию, стоявшую на камине.

– Ты ничего не сделал, сын. Это все я… Я совершила ужасную вещь… После войны. История некрасивая, но, кажется, я должна тебе все объяснить, – она вздохнула. – Вот только не знаю, с чего начать…

Он закрыл дверь и сел рядом с ней.

– Начни с начала, – ответил он.

– В этом доме ноги немцев не будет, – заявила мама. – Вот так, правильно, Ширли, помешивай в миске деревянной ложкой.

Ширли было почти семь лет. Она любила стоять на стуле возле кухонного стола и что-нибудь делать. Сейчас они готовились к Воскресенью Пробуждения[2], когда мисс Лейн в воскресной школе говорит: «Пробуди, Господи, наши сердца…», и тогда пора ставить на водяную баню рождественские пудинги. Мама несколько месяцев сушила смородину и другие ягоды, чтобы вместе с тертой морковью и орехами посыпать ими пудинги и полить патокой. Она обчищала пальчиками сладкую массу, прилипшую к стенкам миски, и с наслаждением их облизывала. Ее тонкие косички тоже испачкались в тесте.

– Загадай какое-нибудь желание. Тогда Санта принесет тебе что-нибудь в своем мешке, – с улыбкой пообещала мама.

Ширли не терпелось.

– Я хочу…

– Тс-сс! – Мама закрыла ладонью ее ротик. – Не говори вслух, дочка, иначе ничего не сбудется.