– Верно, парень. Но разве тебе не хочется увидеть его таким?

Джосс беспокойно крутился и ворочался в своей постели. Как этот человек зарабатывает такие деньги с помощью пера, чернил и красок? Даже сейчас его разместили на ночлег как почетного гостя, в кровати с балдахином в гостиной. Когда вернулся отец, он долго еще беседовал с гостем и расспрашивал его о том, что творится на свете. Художник ночевал у семьи Фокс в Фарнли-Холле, был знаком с владельцами Хэрвуд-Хауса и других знатных домов в Йоркшире. Отец с гордостью показал ему дом и с разинутым ртом рассматривал эскизы. Утром художник уйдет от них навсегда.

Мальчик поднялся на рассвете; ему хотелось в последний раз заглянуть в дорожный мешок. Он на цыпочках прокрался в гостиную и с тоской посмотрел на рисунки. Больше всего его взволновали знакомые пейзажи. Возможно, именно так Господь видит наш мир, подумал он. Столько повторений того же самого места; наверняка художник не заметит пропажу одного листа.

Эта мысль засела у него в голове и не давала ему покоя. Разве он сможет когда-нибудь потратить шестьдесят гиней на такой рисунок? А ведь здесь нарисованы его родные места. Художник взял то, что могли видеть все, и запечатлел Божий мир, который нельзя ни купить, ни продать за золотые гинеи. Разве не он, Джосс, показал художнику самое красивое место в окрестностях, да еще нашел ему хороший ночлег?

Его рука сама нашла страницы с зарисовками водопада Ганнерсайд Фосс и утеса над болотами. Джосс отсчитал пять эскизов, и его пальцы аккуратно вырвали сначала один лист, потом другой; вот уже рисунки были зажаты в его дрожащей руке. Он весь дрожал, сознавая чудовищность своего прегрешения, но лондонский художник крепко спал. Тогда Джосс положил один эскиз назад, но лишь один, не оба. Закрыл кожаную книгу и убрал в мешок.

Он тихонько поднялся наверх, помня, что на третью ступеньку надо наступать осторожно. Свернул пергамент в трубку, завернул в свой лучший льняной платок и осторожно запихнул ее за неплотно прибитую доску обшивки, где держал все свои сокровища: птичьи яйца, серебряную пряжку, серебряную монету, найденную на берегу ручья. Ему не хотелось думать о только что содеянном. Отец спустит с него шкуру, если узнает.

Сознание вины не давало ему уснуть; он оделся и выбежал на улицу. Потом стоял на утесе и глядел, как над горизонтом медленно поднималось солнце. И солнце, и восход – все создано Богом, все должно быть бесплатным. Домой он вернулся, когда лондонский художник давно ушел.

«Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам», – говорит автор Послания к евреям. В последующие месяцы Джосс часто вспоминал эти строки и думал о лондонском художнике и своей краже. Она стала огромным камнем между ним и Творцом, и он не знал, как исправить свою вину.

Потом заленившееся солнце все-таки решило показаться на небе и залило долину ослепительным светом. Все работали от восхода до заката, косили траву, сгребали ее в копны, грузили на телеги. Джосс слишком уставал, чтобы думать о своем секрете. Дни стали жарче, как-то к вечеру он решил искупаться в речке под Банкуэллом. И там впервые увидел Сюзанну Карр.

Карры были скорее мелкими дворянами, чем фермерами, и отправляли своих детей в школу. Они были прихожанами церкви, а не методистами, и жили в Банкуэлле, в старом доме со слугами; у них была карета. Банкир Эдвард Карр был пьяница и дурак; во всяком случае, так говорил отец Джосса; но он построил на реке бумагопрядильные фабрики с прядильными станками и для работы на них привез много чужих рабочих. Теперь, к всеобщему удовольствию, по новой дороге от Кейли до Кендала возили шерсть и хлопок.

Джосс заметил на берегу реки незнакомую девочку; на ней было белое платье из муслина с пышными оборками, а ее локоны переливались золотом в лучах солнца. Возле нее хлопотала служанка.

– Бесстыдник, что уставился? – закричала служанка. – Пойдем отсюда, Сюзанна, тут ходят грубые мальчишки. – Они поднялись с травы и ушли, а он остался, хмурый и злой. В молитвенном доме ему говорили, что все равны перед Богом. А тут он впервые почувствовал себя босяком, оборванцем в домотканых штанах. В этой девочке было нечто, напомнившее ему о лондонском художнике и мире прекрасных картин. Тогда-то он и достал эскиз из своего тайника.

В Банкуэлле Сюзанне Карр жилось одиноко. Ее отец мало интересовался своей единственной дочерью; он закрывался в библиотеке с бутылками вина, а часто вообще не ночевал дома. Да и дел у него было много – он присматривал за фабриками, был партнером в новом местном банке. Еще он ездил на охоту и обещал в скором времени брать ее с собой. Сюзанна училась в Скарптоне, в пансионе, но ненавидела пение, вышивание и прочие бессмысленные занятия. Девочки из ее класса жили где-то далеко от нее, ездить к ним с визитами она не могла, и долгими, темными вечерами компанию ей составляла служанка Элиза; они сидели с ней в гостиной и ждали, когда появится папа, но это бывало нечасто. Сюзанна ждала, когда тетя Лидия напишет ей длинное письмо, но оно не приходило. Их слуги жили в деревне веселее, чем она, у них там были какие-то игры. Так она думала, когда скакала на пони, одна, без Элизы.

Единственной ее радостью была верховая езда; Сюзанна седлала своего породистого пони и мчалась на нем по полям, верхом, как мальчишка; ее волосы развевались на ветру под шляпой. Дамские седла она не признавала.

Как-то раз она мчалась во весь опор по холмам, и неожиданно перед ней выскочил олень. Меркурий испугался, попятился и сбросил ее на землю, после чего умчался с пустым седлом. Сюзанна лежала на жестком дерне и смотрела, как ее пони несется вниз по склону. Она чувствовала себя глупо – теперь ей придется идти пешком домой, а это довольно далеко.

– Будь ты проклят, идиот! – закричала она ему вслед.

Оглянувшись назад, она увидела чью-то тень. Чуть выше, на пригорке, стоял молодой парень в кожаных чапсах и вельветовых штанах и смотрел на нее.

– Вы не пострадали? – спросил он, снимая с головы широкополую шляпу.

– Благодарю вас, все в порядке, мои кости целы, пострадала только моя гордость… глупый пони. – Когда она пригляделась к парню, его широкое, открытое лицо показалось ей ужасно знакомым.

– Оставайтесь на месте, мисс, – распорядился он. – Сейчас я найду вашего жеребца. Это коб?

– Это не коб, а охотничий гунтер, – поправила она.

– Я и сам люблю дейлских черных, – продолжал он. – Они хорошо работают на ферме.

– Не беспокойся, Меркурий прибежит домой. – Она вздохнула. – А я и сама дойду пешком.

– Не нужно после такого падения. Уинтергилл тут совсем рядом. Моя мама поможет тебе.

– Нет, пожалуй, я не могу. – Она улыбнулась, подобрала свои юбки, собираясь вскочить на ноги, но у нее закружилась голова, и она пошатнулась.

– Слушай, я тебе говорю. Пойдем, ты выпьешь чая, и мы отправим тебя домой. Твой отец будет волноваться.

– Меня зовут Сюзанна Карр, – представилась она и подала руку, как это делают взрослые.

– Угу, я знаю; я уже видел тебя.

Он смущался, краснел, не глядел ей в глаза, и тогда она узнала его. Это был один из тех грубых мальчишек возле реки.

– Ты кто, сын фермера? – спросила она, зная, что по правилам хорошего тона надо стараться, чтобы простолюдины чувствовали себя комфортно.

– Я Джосия Сноуден, мисс, но все зовут меня Джосс.

Они медленно дошли до открытых ворот и поднялись на холм, где стоял каменный дом. Ей в ноздри ударили едкие запахи скотного двора. При появлении Сюзанны мальчишки сняли шапки. Она остановилась на пороге, а Джосс пошел в дом – предупредить мать о ее неожиданном появлении. Пару минут там шла лихорадочная уборка, потом Сюзанну пригласили в лучшую комнату.

Сюзанна часто ходила с теткой в каменные дома с низким потолком – раздавала беднякам корзинки с фруктами, пироги и милостыню. Она научилась не морщить нос от грубых запахов, врывавшихся в ноздри; но она никогда не была прежде на ферме – тем более на холме, с замечательным видом на долину. Банкуэлл-Хаус был ближе к реке, его окна смотрели на юг и восток, и вокруг него было темнее.