– Слышал я про таких, слышал. Это самое близкое место, куда тебя можно отвести. Представляю, что пережила твоя мамка, бедная женщина, и все из-за маленького праздника, как ты говоришь…

Он вздохнул и закурил трубку, глядя в огонь.

– Если завтра прояснится, – продолжал он, – я возьму собаку, и мы пойдем в Уинтергилл. Я знаю короткую дорогу. Но прежде тебе надо отдохнуть и наесться каши и овсяных лепешек так, чтобы из ушей лезло. А то ты вся исхудала, остались кожа да кости. – Он засмеялся, взял деревянную дудочку и заиграл мелодию.

– Если хочешь, я сыграю тебе кусочек рождественской песни, чтобы время скоротать. А если ты съешь всю кашу, я научу тебя играть на дудочке, – пообещал он.

Она лежала на тюфяке, в тепле и безопасности, и с восторгом думала, что завтра она пойдет домой.

– Слава Тебе, Господи! Глазам своим не верю! Ты нашлась… Ну и напугала ты нас, девочка! – Хепзи вздыхала с облегчением и улыбалась при виде живой и невредимой Аноны.

Они уже потеряли всякую надежду, когда к ним явился овчар Акройд с потерянной овечкой. Хепзи усадила его за стол, накормила пирогом и дала ему в дорогу столько сыра и мяса, что теперь он мог не заботиться о пропитании несколько недель. Такова была ее благодарность.

Девочка слишком устала, чтобы сразу идти в Банкуэлл; на небе снова появились перистые облака – предвестники новой непогоды. Хепзи решила, что Бланш получит счастливое известие, как только Ник вернется домой. А вообще, Хепзи просто не верилось, что Нони появилась у нее.

– Да уж, ничего не скажешь – Господь умерил ветер, чтобы не мерзла стриженая овечка. Давай вернем краску твоим щечкам, снимем с тебя это тряпье и нарядим тебя во что-нибудь тепленькое. Еще не хватало, чтобы твоя мама увидела не свою дочку, а замерзшую статую, верно? – Хепзи знала, что преувеличивает, но ее сердце было наполнено радостью. – Все хорошо, что хорошо кончается. – Она улыбнулась и повернулась к девочке, но та свернулась в калачик возле очага и спала.

Не Святки в этом году, а непонятно что, – подумала Хепзи, глядя в темное окно. Внезапно ей захотелось, чтобы у всех было все хорошо, чтобы она собрала всех своих близких под одной крышей, накормила, а потом бы они все вместе смотрели на надвигавшуюся бурю.

Потом она вспомнила о старом пасторе и его смерти. Об этом Бланш должна была сказать дочке сама. Когда она закрывала от непогоды дверь и ставни, ветер с воем пролетал вдоль каменных стен, а сквозняки шевелили на полу травяную подстилку. Ей надо было бы вынырнуть из двери и принести из сарая побольше торфа, но сила ветра была так велика, что Хепзи не решилась открыть дверь.

Внезапно ей стало страшно оставаться одной, с ребенком, наедине с ураганом, обрушившимся на крыши, деревья и снег. Как несправедливо. Это был не тот гостеприимный дом, о котором она мечтала. У Ната хватит здравого смысла укрыться в полевом сарае. Бланш у себя в Банкуэлл-Хаусе. Впрочем, все могло быть и хуже, но ненамного. Ветер гнал снег. Скоро заметет заднюю дверь, ведущую во двор. Слуги ушли в деревню, Нат в полях. До скотины будет трудно добраться – до коровы с теленком, до кур, собаки. Она ничего не может поделать. А уж овец занесет снегом на несколько дней, и они будут общипывать и жевать собственную шерсть. Господь дает и Господь забирает, – вздохнула она, не очень понимая мудрость Всевышнего, который насылает такие испытания на людские головы.

Хепзи долго слушала вой бури, скрежет льда; знакомые очертания за окном превращались в чудовищные горы, в какую-то странную страну мороза.

Она молилась за бедного овчара, возвращавшегося в свою хижину, и за Бланш, которая беспокойно ходила по своему холодному дому. Займись делом, приказала она себе, положи одеяло под дверь, утепли ставни. Каменные стены толстые и надежные. Господь защитит нас. Вот за крышу боязно, она слабая, ее давным-давно не чинили. Впрочем, это не стены Иерихона, успокоила она себя. Они должны выдержать.

Анона уютно посапывала во сне, и Хепзи умилилась на невинное дитя, спокойно спавшее под вой и грохот непогоды. Что ж, дети и должны жить в тепле и сытости. Сейчас Хепзи оказалась наедине со стихией, и это было испытание ее мужества и решимости. Ее никто не увидит без дела. Хепзиба Сноуден не лентяйка. Бланш должна увидеть дочку здоровой и бодрой.

Бессонной ночью Бланш ходила и ходила по каменным плитам в мучительных раздумьях. Ждала новостей. Она больше не могла праздно ждать, пока другие ведут поиски. Если ее дитя нашло какое-нибудь убежище, ее должны найти. Пора и ей самой перейти через мост и направиться сначала мимо водопада в Ганнерсайд-Фосс, потом в Уинтергилл. Это самый безопасный путь при таком ужасном ветре. Она побудет вместе с Хепзибой, пока не прибудут новые известия. Она больше не останется в пустом доме ни минуты и не вернется сюда, если рядом с ней не будет Нони. Она должна ее искать.

Ее не испугали ни свинцовые тучи, надвигавшиеся с северо-запада, ни ветер, рвавший с нее юбку и плащ. Она завернулась в самую теплую меховую накидку и сунула ноги в кожаные сапоги прислуги, а в руку взяла крепкий посох. Ей нужно было что-то делать, а кузина, возможно, сообщит ей какие-нибудь новости.

На заледеневшем мостике виднелись отпечатки следов. Бланш решительно двинулась вперед, поднимаясь в гору к узкому ущелью, которое защитит ее от непогоды и приведет наверх к рву, где Нони любила рвать весной фиалки и примулы. В теплую погоду они вставали рано утром, сидели у воды, слушали ее журчание, пускали лепестки. И они еще будут делать это весной, когда снова найдут друг друга. Мысль об этом придала Бланш силы, и она храбро шагала наперекор усилившейся буре.

У верхнего края ущелья она почувствовала опасность. Водопад замерз, его струи превратились в причудливые очертания. Там было слишком скользко. Бланш пришлось карабкаться по лесистому склону, цепляясь за заснеженные ветви деревьев. Вокруг нее кружились снежные вихри. Чем выше она карабкалась, тем сильнее дул ветер.

Вскоре вокруг нее оказалась сплошная белая стена; снежинки царапали ей веки, обжигали щеки. Бланш почти ослепла, еле дышала, изнемогала под тяжестью своей накидки и налипшего на нее снега, но не собиралась сдаваться.

Она уже не видела ни солнца, ни неба, ничего, кроме смутных силуэтов деревьев, ничего, что могло бы указать ей дорогу. Ничего, кроме ее решимости и страстного желания.

– Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария, спасите меня, – рыдала она.

Потом она наткнулась на что-то твердое и длинное – на угол высокой каменной ограды, и поняла, что добралась до края Ганнерсайда. Где-то рядом начинались земли Натаниэля. Тут лежал древний пограничный камень с высеченными на нем странными письменами, оставшимися после древних поселенцев. Теперь она знала, где находится.

Она так устала, что могла лишь еле-еле ползти вперед, нащупывая палкой край драгоценной стены. Она сжимала палку промерзшими руками в перчатках, ее руки болели от усилий, а снег кружился над ней еще быстрее, накрывая ее словно одеялом, не давая дышать.

Лишь огонек, горевший в ее сердце, принуждал ее идти вперед. Она чувствовала, что ее дочка где-то близко.

– Я иду, малышка моя, иду к тебе, – шептала она. Она должна страдать, как страдала Нони, за то, что по своей глупости отправила дочку с незнакомцем. Виновата во всем она, со своей гордыней и непокорностью. Нет, слабости она не поддастся. Пути назад тоже нет. – Я иду, Нони. Мама идет к тебе, жди меня.

Ветер обрушил на нее новую порцию снега, ослепил и оглушил. Она рухнула на колени возле стены, сжав кулаки, и спряталась от бешеных порывов, будто заблудившаяся овечка.

– Я иду к тебе, дочка, – шептала она.

Анона внезапно проснулась.

– Мама идет сюда. Я видела ее. Она недалеко, – сообщила девочка, но тетя Хепзиба лишь покачала головой.

– Нет, детка, в такую бурю это невозможно. Только безумица может выйти из дома в снежный буран. Просто мама думает о тебе, – ответила она, но Нони знала, что мама идет к ней.