Ее лицо вспыхнуло от жара, хотя в доме было прохладно. Все высказывания Бланш были услышаны; у церковных стен были уши. Многие прихожане с радостью ждали наказания для еще одной представительницы семьи Нортон.

– Понимаете, в былые времена Нортоны жили богато, часто принимали гостей, но все это прекратилось, когда Англия была объявлена республикой, – пролепетала Хепзиба. Это было все, что она могла придумать в защиту Бланш.

– Мне приятно это слышать, но как мне поступить? Она и дальше намерена бросать мне вызов и устраивать в своей часовне католическую мессу?

Пастор задавал ей такие прямые вопросы, а она слишком растерялась и не могла говорить неправду.

Как Господь ответит на ее мольбы, если она будет лгать Его служителю?

– Я не знаю, сэр; она редко бывает у нас, – уклонилась она от ответа. – Мы не суем нос в дела друг друга. Знаю только, что она посещает церковь, как и положено.

– Но я опасаюсь, что в ней живет бунтарский дух. Боюсь за ее вечную душу. Разве она не из семьи роялистов? Небольшое наказание пойдет ей на пользу. – Он улыбнулся щербатым ртом; его дыхание напоминало прогорклое молоко.

Что он имел в виду, говоря о «небольшом наказании»? Он хочет проучить Бланш? Хепзиба задрожала от страха.

– Если хотите, я сама с ней поговорю… – предложила она.

– Нет, но вы должны рассказывать мне обо всем, что она говорит и делает. Господь придет без предупреждения среди ночи. Мы должны каждый день готовиться к Страшному Суду. У меня есть свои собственные планы на госпожу Нортон. Если какая-либо душа нуждается в смирении…

Его слова улетели куда-то мимо. Хепзиба поднялась со скамьи в полуобморочном состоянии, ее подташнивало от запаха дыма и немытого тела, а также от мысли о том, что этот человек намерен преследовать ее кузину и впредь.

Я должна предупредить ее как можно скорее, чтобы она остерегалась его соглядатаев, подумала она. Ее испугал безумный голод, появившийся в глазах пастора. Она уже жалела, что принесла ему студень и что, сама того не желая, разожгла в нем ненависть к Бланш.

На следующее утро, проснувшись, они увидели, что все окрестности покрыты снежным ковром. Декабрьский снег долго не тает и запирает все дороги. Впрочем, Хепзиба увидела в этом добрый знак – непогода удержит пастора Бентли от поездки в Банкуэлл, расположенный ниже по течению. Ему будет трудно разнюхивать что-либо насчет кузины Бланш. Эта мысль принесла ей некоторое утешение.

Все-таки Бланш была ее близкой родственницей, да еще с маленьким ребенком. Хепзиба решила послать слугу к Бланш с предостережением, чтобы она не злила пастора и не провоцировала его на всякие идиотские действия. Еще лучше, если Бланш с дочкой приедут к ней на ферму, где им не будет ничего угрожать. Пастор не осмелится нагрянуть к ним без предупреждения, с пятнами свежего студня на куртке. На следующую ночь тоже шел густой снег, заваливший все дороги. Пока что до дома Бланш было не добраться.

Анона Нортон с восторгом смотрела в окно на свежий снег, покрывший пушистым ковром лужайки и дорожки вокруг Банкуэлл-Хауса. Ей хотелось бегать по снегу, оставляя глубокие следы, как олень, танцевать, лепить снежки… Но мама не выпускала ее из дома, из боязни, что она простудится и испортит свои башмаки. Почему они жили вдали от всех, взаперти в этом холодном доме, где еле горел огонь в камине, когда на улице было столько забав?

Снег накрыл белым покрывалом развалины возле дома. Все выглядело таинственным, словно мебель в чехлах в большой гостиной, холодной и пустой круглый год, где Анона скакала на своей любимой деревянной лошадке, глядя на портрет бедного папочки, который жил теперь на небесах. Папочка умер, когда она еще не родилась.

Она знала про злого дядьку Кромвеля. Его войска грабили всех в округе и забрали из их амбаров всю хорошую еду. Сейчас на разрушенных стенах рос плющ, а денег на их починку не было. Она знала, что мама спрятала шкатулку с украшениями и теперь продавала их понемногу и платила штрафы, чтобы не ходить в церковь каждую неделю.

Банкуэлл-Хаус стоял на холме, его окружал большой парк, но теперь тут все заросло. Соседние холмы защищали его от северного ветра, но вот от нового пастора и его вездесущих соглядатаев защитить не могли. Вместе с приездом пастора ледяной ветер перемен проник в Банкуэлл-Хаус. Теперь им не позволялось молиться в их собственной маленькой часовне, и они делали это тайком. Еще мама сказала, что солдаты ободрали со стен часовни все убранство и превратили ее в конюшню. Анона даже немного радовалась за лошадей, что им было там хорошо, но они оставили там жуткую грязь. Когда солдаты ушли, в часовне снова навели порядок, насколько это было возможно; окна загородили досками, поскольку все витражи были разбиты. Некоторые из жителей деревни приходили на богослужения – никто не мог остановить старого патера Майкла; он являлся из-за реки, из своего укрытия, и служил мессу.

Девочке нравился старый батюшка, согбенный, будто дуга. Он никогда не приходил к ним без сладостей, леденцов или орехов в кармане.

Скоро Рождество. Мама обещала, что это будет особенный праздник. Они постелют на пол свежий тростник, украсят малую гостиную свечами и веточками остролиста и плюща, омелы из яблоневого сада и свежего розмарина с грядки кулинарных трав.

После минувшего воскресенья мама ругалась на всех; она уходила в свою спальню и там плакала. Но Нони знала – если она откинет драпировки, заберется к маме на кровать и обнимет ее, то мама вскоре успокоится и почувствует себя лучше.

Иногда ей хотелось, чтобы у нее был настоящий, живой папа, такой как дядя Нат – чтобы он был такой же веселый и много смеялся. Тетя Хепзи одевалась строго и некрасиво, но она была добрая и во всем отличалась от мамы.

– Ты почему такая грустная? Потому что мы не можем ходить на Христову мессу? – спросила она как-то раз, озадаченная злыми словами пастора. Вот если бы священником был патер Майкл! Но мама не велела никому рассказывать о том, что он приходит к ним.

– Немножко, детка. Но мы все равно отметим этот святой праздник, – сказала мама. – Это наш долг, что бы там ни каркала эта черная ворона. Мы угостим наших арендаторов, чтобы и к ним пришла радость. Так делал твой отец, и я продолжу его дело, хотя это становится труднее с каждым годом. Иначе получится, что он и его соратники погибли зря. – Мама вздохнула, а Нони ничего не поняла.

Анона радовалась приближению Рождества.

– Можно я помогу тебе делать фрументи, сладкую кашу из новой пшеницы? – спросила она.

– Не сейчас. Пока что не приставай, у Мег и без того много дел. Рождество – не праздник без блюда из лучшей пшеницы и овсяного брозе со сливками. – Мама перевернулась на кровати. – Потерпи. Сейчас я полежу и помолюсь, потому что не доверяю этой черной вороне из Уинтергилла. Его сердце ожесточилось против нашей веры.

Потом все дни на кухне шла запрещенная новой властью работа: Мег готовила сливовый плум-порридж, замочила пшеницу для фрументи. В чаше на полке ждали своего часа густые сливки. Нони велели вымести из гостиной старый тростник и протереть от пыли оловянную посуду. Столовое серебро давно уже исчезло из дома, но оставшуюся посуду начистили до блеска. Когда она закончит свою работу, ей позволят вылепить из теста разные фигурки. Мама достала свои лучшие платья с кружевами и оборками и отпустила подол дочкиной юбки – Анона быстро росла.

Затем, в канун Рождества, ей разрешили наконец-то выйти на улицу и вместе с дворовыми мальчишками собрать вечнозеленые веточки для украшения гостиной. Приносить их в дом заранее – плохая примета. Еще мальчишки притащили для костра мощное дерево, чтобы оно горело все двенадцать дней праздника. Его специально прятали до этого в молодой поросли.

Рождественское утро выдалось ясным. Нони сидела у окна и ждала гостей. Они придут вскоре после службы. Вон уже показался старый патер Майкл в башмаках, обшитых рогожкой и набитых шерстью. С каждым годом он сгибался все ниже и стал похож на маленького гнома. Нони надеялась, что он и на этот раз угостит ее чем-нибудь.