О тех июньских днях, проведенных Мессингом в одиночестве, рассказывает его хорошая знакомая Татьяна Лунгина. Ее книга «Вольф Мессинг» вышла в Нью-Йорке в 1989 году на английском зыке, а фрагменты опубликовал в переводе на русский журналист и писатель Николай Непомнящий. Вот что рассказывает Татьяна Лунгина о своем знакомстве с Мессингом: «…было июньское утро 1941 года. Я сидела в московской гостинице и ждала представителя из Средней Азии. Мне было восемнадцать лет. За год до этого меня среди других ребят отобрали для съемок в фильме об Артеке. Мой дебют удался, и мною заинтересовались работники киностудии. Я узнала только, что мне предстоит выехать туда для съемок, и с нетерпением ожидала встречи, предвкушая море впечатлений. Тут моим вниманием завладел мужчина в сером костюме и больших роговых очках на слишком широком для его лица носе. Он все время сжимал и разжимал кулаки, нервничая. Казалось, он кого-то ждал. Потом подошел ко мне и сел рядом. Его взгляд был пронзительным, слегка ироничным и каким-то усталым. Улыбнувшись, он произнес:

– Шейне медхен!

Я немного смутилась тем, что он назвал меня красивой девушкой. (В предвоенные годы почти во всех школах изучали немецкий язык, надеясь на многолетнее и доброе сотрудничество с Германией. После начала войны переводчиками с немецкого нередко были выпускники школ, имевшие пятерки по немецкому. – В. С.). Потом спросил по-русски с сильным акцентом, как меня зовут. Я сказала: Таубе (голубь), но обычно – Таня.

– Тайбеле, – повторил он. – Маленький голубь? Вы здесь ждете кого-то?

Пока я говорила, он сидел закрыв глаза и опустив голову. Потом сказал:

– Нет, ничего этого не будет.

– Чего не будет?

– Ничего. Ни фильма, ни путешествия. И надолго.

Он проговорил каким-то особым голосом пророка, потом встал и ушел…

Через несколько дней началась война».

Вольф Григорьевич знал о ее начале и понял, что Сталин вызвал его в Москву уточнить это. Но прошел первый день пребывания в столице, второй, третий, а майора все не было.

Он заявился среди ночи 22 июня. Рассвет еще не наступил. Его приход не удивил Мессинга. Сегодня утром должна была начаться война с Германией. «Эмка» отвезла их в Кремль. Там Мессинга провели в зал с лепными украшениями, где находилось несколько человек. Мессинг сразу почувствовал, что все они до единого волнуются и кого-то ожидают. Он стал всматриваться в лица, узнал Молотова, Калинина, Берию, Микояна, Ворошилова, Жукова, Буденного, Василевского, и вздрогнул, встретившись взглядом с главным прокурором страны Вышинским. Мессинг сталкивался в своей жизни с убийцами, знал о существовании в прежние века графа Дракулы и других вампиров, о кровожадности маньяков, но такого кровопийцу не встречал никогда. Обмяк от страха и сел вдалеке от всех на край дивана. Он никак не мог привыкнуть к тому, что находится рядом с этими людьми. Людьми ли?

– Светает, – заметил генерал с высоко поднятой головой.

– Вы так думаете? – невпопад, задумчиво произнес Микоян, глядевший в окно. – Может, еще подождем, товарищ Жуков?

– Подождем, – согласился генерал, но Мессинг прочитал его мысли о том, что Сталин не приедет, что он может предать любого из сидящих в этом зале.

– Ладно, – тихо вымолвил бледный и растерянный маршал Ворошилов. По званию выше Жукова, он должен был сам принимать решение, но почему-то, видимо для того, чтобы успокоиться, мысленно читал стихи о себе, написанные детским поэтом Львом Квитко: «Климу Ворошилову письмо я написал: „Товарищ Ворошилов, народный комиссар…“ Это уловил Вольф Григорьевич. И не раз. Стихи, вероятно, успокаивали Ворошилова.

– Может, спиваем? Хором. Могу один, – вдруг предложил Буденный. – Для разрядки. Я и сплясать могу. Гопака! – И вопросительно посмотрел на Василевского.

«Ты, гад, на что угодно пойдешь, лишь бы угодить Сталину, – прочитал Мессинг мысли генерала. – Тебя и оставили у власти, потому что ты ничтожество!» Василевский сделал вид, что не услышал Буденного.

– Видели, как ты танцуешь гопака, – нервно заметил Молотов, сверкая черными зрачками через пенсне и нервно теребя в руках лист с текстом, отпечатанным на машинке.

Генерал Жуков окинул наркома иностранных дел презрительным взглядом, словно хотел сказать: «Разве ты ровня Литвинову? Он был настоящим дипломатом, а у тебя жену отнимут, и то промолчишь в тряпочку, размазня!» Вольф Григорьевич потом удивился прозорливости генерала.

В комнату вошел незнакомый Мессингу человек с грустными глазами, в безукоризненно чистом белом халате. Взгляды присутствующих устремились на него. Вероятно, это был личный врач Сталина.

– Иосиф Виссарионович не верит в происшедшее, – сам удивляясь сказанному, произнес врач, умолчав о том, как выяснил Мессинг, что Сталин бредит. Говорит, что его обманывают, что ему мстят Тухачевский, Блюхер, Якир и другие объявленные им предателями командармы, а на замечание врача, что их нет в живых, Сталин вскрикнул как помешанный: «Нет, они живые, я вижу их глаза, их пронзающие меня взгляды, мое сердце. Уберите их, доктор! Немедленно!» Доктор сказал, что вывел их из комнаты. «И закройте дверь на ключ!» – приказал Сталин.

– Как он может не верить?! – изумился Жуков. – Когда враг шагает по нашей земле, обстреливает заставы, горят приграничные деревни!

Внимание Мессинга вновь привлек Ворошилов, мысленно твердящий про себя песню: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!»

– Не преувеличивайте, товарищ Жуков! – вдруг услышал Мессинг каменный голос Лаврентия Павловича Берии, укрывшегося от всех в темном углу зала, как в засаде. – Я предупреждал о готовящемся нападении, мои люди не раз сигнализировали об этом, но у товарища Сталина было другое мнение. Он верил своему другу Адольфу. Имел основание. Мы, грузины, народ гостеприимный, доверчивый, – мягко улыбнулся Берия.

– Правильно думает товарищ Сталин! – воскликнул Буденный. – Может, это не война началась, а военные маневры. Жаль, что в них не участвует моя конница!

– Твою конницу уничтожил бы один вражеский пулемет, – иронично заметил генерал Василевский, и Буденный от обиды стал нервно разглаживать свои длинные, торчащие, как у клоуна, усы.

– Спивать не будем! Пора сообщить о начавшейся войне народу! – заключил генерал Жуков.

– Пожалуй, пора, – вышел в центр зала Берия. – Часа через два-три. Пусть люди выспятся. Вы со мною согласны? – посмотрел на Молотова, у которого от волнения запрыгало пенсне на носу, задрожали губы. – Как чувствует себя наш великий товарищ Сталин? – обратился Берия к врачу.

– Температура нормальная. Давление повышенное. Это от волнения. Я сказал ему, что вы ждете его решения.

– Ну и что? – тихо промямлил Ворошилов. – Были ли личные указания кому-либо из нас?

– Иосиф Виссарионович ничего не передавал, – уклончиво ответил врач, зная, что вождь поносил их всех вместе и по отдельности, особенно Молотова и Калинина, обвиняя в бездеятельности и тупости.

Мессинг прочитал эти мысли врача, который казался отличным индуктором. Похвалил Сталин только генерала Жукова, считая, что тот не спасует перед врагом в самой трудной ситуации, а потом впал в беспамятство, путая имена, события, факты…

Пришлось ему дать таблетку снотворного, которую он выплюнул, прохрипев: «Хотите отравить меня?! Не пройдет! Я сам кого хочешь отправлю на тот свет!» Выкрикнул, повернулся к стене и, наверное, устав от напряжения, уснул сам, похрапывая во сне.

– Иосиф Виссарионович, вероятно, еще не составил плана действий в нестандартной ситуации, – сказал Жуков, – немцы на подступах к Бресту. Чего ждать? – генерал обвел взглядом собравшихся в зале и заставил их смутиться. Кто-то нервно замотал головой, кто-то заерзал на стуле, только Берия внешне был спокоен, а Вышинский сузил глазки от негодования. Он ненавидел всех присутствующих и с большим удовольствием провел бы против них очередной процесс, разоблачил бы как двурушников, доведших страну до ссоры с таким верным союзником, как Германия. Мессинг прочитал эти мысли, и ему стало жутко.