Весь вечер Сталин, не закусывая, пил «Хванчкару» – божественное вино, захмелел, но книжка Троцкого, ее смелые мысли, резко направленные против него, не давали покоя. Сталин не перестал бояться Троцкого даже тогда, когда ледоруб Меркадера врезался в его затылок, даже тогда, когда он увидел кинокадры с похоронами Льва Давыдовича…
Мессинг медленно выходил из состояния каталепсии. Ему казалось, что он был непосредственным свидетелем увиденного, и страх обуял его душу, настолько опасной представлялась ему встреча со Сталиным. Вольф вспомнил, что известный циркач русского происхождения, эмигрировавший из России, кажется, в 1924 году, рассказывал ему, как Сталин расправился с сыном Троцкого Львом Седовым. Циркач работал акробатом на подкидной доске. Не выпуская из рук саратовской гармошки, он делал вместе с ней двойное сальто, кульбиты и не прекращал игры. Номер пользовался огромным успехом. Циркач выступал в одних музыкальных программах с Эдит Пиаф в Париже, Ницце, Монте-Карло, на лучших концертных площадках. Он входил в русскую эмигрантскую организацию, куда проникли агенты ГПУ, в том числе Марк Зборовский по кличке Этьен, ставший «лучшим другом» Льва Седова.
Лев много времени проводил с Этьеном, верил ему безоговорочно, и, когда в начале января 1938 года у него развился тяжелейший приступ аппендицита, он сразу согласился с Этьеном, который посоветовал не ложиться во французскую больницу и не регистрироваться под своим именем, поскольку в этом случае его легко могли разыскать агенты ГПУ. Было решено устроиться в небольшую частную клинику с русскими врачами-эмигрантами, представившись французским инженером господином Мартином. Лев даже не подумал, что он мог бредить по-русски или сказать что-то на родном языке, отходя после наркоза. Операция прошла удачно, но Этьен не допускал к Седову даже французских троцкистов, объясняя это соблюдением секретности. Через четыре дня состояние пациента внезапно и резко ухудшилось. Врач был поражен, но никак потом не объяснял случившееся, ссылаясь на медицинскую тайну. В страшной агонии Лев Седов умер 16 января 1938 года, в возрасте тридцати двух лет. Жена была уверена, что его отравили. Мессинг помнил некролог, написанный отцом Льва: «Сейчас, когда я пишу эти строки, рядом с матерью Льва Седова, из разных стран приходят телеграммы сочувствия… Мы еще не можем верить этому. И не только потому, что он наш сын, верный, преданный, любящий. Он вошел в нашу жизнь, сросся со всеми ее корнями, как единомышленник, как советник, как друг. Чего не сделали каторжные тюрьмы царя, суровая ссылка, нужда эмигрантских лет, Гражданская война и болезни, то доделал за последние годы Сталин, как злейший из бичей революции. Один Лева знал нас молодыми и участвовал в нашей жизни с тех лет, как знал самого себя. Оставаясь молодым, он как бы стал нашим ровесником».
Циркач рассказал Мессингу, что со вторым сыном Троцкого – Сергеем – Сталин разделался тихо и незаметно, тщетно пытаясь вырвать у него публичное отречение от отца и его воззрений.
Сам Лев Троцкий умер 21 августа 1940 года в 19 часов 35 минут. При вскрытии был обнаружен мозг «громадных размеров и очень большое сердце. В конце жизни Троцкий пришел к тяжелому и горькому выводу: „Мы будем вынуждены признать, что сталинизм кроется не в отсталости и не в капиталистическом окружении, а в неспособности пролетариата стать правящим классом. Ничего не останется, как открыто признать, что социалистическая программа превратилась в утопию“…
Мессинг не чувствовал боли от жесткой койки. Другая боль мучила его. Он спасся от одного диктатора, но попал в лапы другого, и, как сложится его жизнь в Стране Советов, даже он, известный и опытный телепат, не мог себе точно представить. Одно знал – не надо вмешиваться в судьбу этой страны, надо, если разрешат, заниматься только своим делом. Из Троцкого, как писали газеты, мог выйти отличный писатель, если бы он не пошел в революцию, но, увы, при всей своей гениальности он не был ясновидящим.
Мессинг вспоминал все события прошедших дней и довольно удачный переход границы. Кстати, в упоминавшейся песне о пограничниках речь шла о высоких берегах Амура. Я дважды побывал на Амуре в районе Благовещенска, на наших заставах, и всюду берега реки, через которую проходит граница, были пологие. По всей видимости, авторы этой песни никогда Амура не видели и для них было важно одно – чтобы песня получилась патриотическая, прославляющая пограничников.
Примерно так же сомнительно и далеко от истины выглядит прибытие Вольфа Мессинга в Советский Союз в его «мемуарах». Как я уже писал, первую ночь после перехода границы он якобы провел в Брестской синагоге, где с трудом отыскал свободное место. «Куда податься? На другой день меня надоумили: я пошел в отдел искусств горкома. Меня встретили вежливо, но сдержанно… Пришлось переубеждать… пришлось демонстрировать свои способности тысячу (!) раз. Пришлось доказывать, что в этом нет никакого фокуса, обмана, мошенничества… и вот наконец нашелся человек, который поверил. Это был заведующий отделом искусств Абрасимов Петр Андреевич. На свой страх и риск он включил меня в бригаду артистов, обслуживающих Брестский район. Жизнь начала налаживаться…» Так не могло быть. Для получения права на сольный концерт, даже на отделение или так называемую «красную строчку», когда на афише фамилия артиста набиралась большими красными буквами, требовалось разрешение художественного совета филармонии и, главное, – Наркомата просвещения, позже – Министерства культуры в Москве. Филармония, тем более отдел искусств горкома, могла включить Мессинга в состав концертной бригады, но только в том случае, если бы он имел аттестат артиста и был гражданином СССР.
За малой неправдой следует сомнительный взрыв «патриотических» чувств у человека, которому в новой стране многое было чуждо. «1 Мая праздновал в Бресте. Вместе со всеми пошел на демонстрацию. Это был очень радостный день в моей жизни». А вот еще один странный пассаж: «Мне было ново и приятно жить в среде простых людей, провинциальных артистов, живущих в плохих номерах, довольных тем, что они живут одним ритмом со всей страной, помогают ей, и я вместе с ними». Слишком быстрая перестройка в сознании всемирно известного артиста, привыкшего к совершенно иным, комфортным, условиям жизни, и преувеличенная радость участия в первомайской демонстрации… Увы, проверить чувства Вольфа Григорьевича в первые дни его пребывания на советской земле уже нельзя. Но случилось ли все это сразу после перехода границы? Сразу после его возможного задержания пограничниками? Сомнительно…
Позже Вольф Григорьевич Мессинг действительно был направлен на концертную работу в Брест и область. В Минске он познакомился с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко – одним из видных деятелей государства, которому он был «очень многим обязан». Но чересчур быстро делать из Мессинга артиста новой для него страны, пусть даже спасшей его от фашизма, на мой взгляд, спекулятивно. Я не настаиваю на точности своего описания доставки Вольфа Григорьевича в Москву, но оно больше отвечает царившим тогда в стране порядкам по отношению к перебежчикам и даже возвращенцам. Вспомним, что приблизительно в то же время вернулись в СССР три литератора: А. Толстой, А. Василевский (псевдоним «He-Буква») и В. Бобрищев-Пушкин. Алексей Толстой, написавший патриотический роман, был обласкан властями, а двое других, честные и принципиальные авторы, – расстреляны.
Вольф Мессинг был достаточно умен, чтобы открыто не порицать тоталитарный режим пролетарской страны, был счастлив, что остался жить и получил работу, надеялся, что советские ученые разберутся в истоках его способностей, что он принесет пользу науке, но он не раболепствовал перед сильными мира сего и вел себя достойно.
Сталина заинтересовало неожиданное появление в стране всемирно известного телепата. Неточности и фантазии литзаписчика воспоминаний, особенно в первой их части, не очень коробили Мессинга. Для него было важным описание его уникальных способностей, и не для истории, а для привлечения к ним внимания ученых. Не упустим возможности узнать из мемуаров о том, как в условиях того времени Мессинга доставили к «вождю народов».
