– Если попадется, проткнем Николашку штыками! Всей погранзаставой. А картину, как вредную социалистическому строю, сожжем дотла!

– Ни в коем разе! – грозно прошипел генерал. – Картина Ильи Репина! За нее на Западе большущие деньги дадут. Тем более она с Николашкой. Сплавим ее через наших резидентов, продадим за валюту, а на вырученные деньги купим сельхозтехнику или завербуем новых агентов. Так что бдите! В обе стороны! – поднимаясь со стула, напутствовал Леденцова генерал.

– Служу Советскому Союзу! – с гордостью отрапортовал Леденцов, проводил генерала до машины и опасливо посмотрел на идущие по небу хмурые тучи.

Получив новую установку от начальства, он вызвал недавно задержанных. Три еврея, представшие перед ним, богатыми не выглядели, а один, в одежде, покрытой грязью, даже внушал отвращение.

«Грязный еврей», – подумал о нем Леденцов.

– Волею обстоятельств он, хирург, пробирался к вам через канализационную систему, – неожиданно для Леденцова, путая русские и польские слова, проговорил Мессинг. – Он бежал из Варшавского гетто! Он – герой!

Леденцов поразился, что длинноволосый человек прочитал его мысли, растерялся и пролепетал казенные слова:

– Мы пленных не признаем. Надо биться с врагом до последней капли крови, а не сдаваться ему.

– Я не сдавался, – сквозь зубы вымолвил еврей из гетто, – я хочу просить ваше военное начальство прийти к нам на помощь. Меня послали товарищи. Они собираются поднять восстание, на подготовку остаются не месяцы, дни, мы безоружные и без вашей поддержки…

– Мы начеку, но не воюем с Германией, – сухо заметил Леденцов, – в городе с вами разберутся. А теперь признайтесь, у кого-нибудь из вас ценности есть? Чего молчите? Лучше сдайте добровольно. Мои бойцы вытряхнут из вас все, куда бы и что бы вы ни спрятали. Ферштеен?

Седой как лунь еврей расстегнул ворот рубашки и снял через голову цепочку с магендоведом.

– Это религиозный знак. Серебряный. Наша семейная реликвия. Прадед передал деду, дед – отцу, отец – мне…

– А серебро какой пробы? – поинтересовался Леденцов и вдруг почувствовал неодолимое желание вернуть реликвию деду. – Мы атеисты! – Этим утверждением Леденцов задумал обосновать реквизицию, но вслух неожиданно сказал: – Мы уважаем старость. Возьмите свою штуку обратно, дедуля.

– Спасибо, большое спасибо, – стал благодарить Леденцова седой еврей, а начальник погранзаставы не верил своим собственным, только что произнесенным словам. Он намеревался сказать другие, отобрать у старика серебро, но, повинуясь неведомой силе, нарушил приказ генерала и социалистические принципы, отчего, придя в себя через минуту, готов был поверить и в Бога, и в черта.

«Чудеса какие-то, едрена вошь! – подумал Леденцов. – Не какие-то, а определенные, гуманные, – сверкнула у него в голове неожиданная мысль, – вы поступили по-человечески!»

Леденцову показалось, что он заболел, и настолько, что решил сдать дежурство заместителю, но тут его сознание снова поразила чужая мысль: «Что вы будете делать с нами? Отвечайте! Громче!»

Леденцов от страха выпучил глаза, но ответил уверенно, без запинки, словно докладывал генералу:

– Отвезем вас в город, передадим в ГПУ. Старика, как немецкого шпиона, наверняка поставят к стенке или сошлют в лагерь для доходяг, на полный срок. Сдавшегося в плен отправят на Север, в Коми АССР, на угольные шахты. А третьего – с ним я пока не разобрался, с ним еще поработаем, пощупаем, что он за птица и почему перешел границу.

Вольф Мессинг сделал шаг вперед и вынул из заднего кармана брюк объявление о его розыске и премии за поимку.

Леденцов оцепенел от прочитанного. С одной стороны, он не верил в чудотворцев, гадалок, предсказателей судеб и прочую чепуху, но, с другой стороны, сам вел себя как загипнотизированный. Даже разгласил государственную тайну, выдав секреты ГПУ. И тут же Леденцова поразила мысль, что длинноволосый разыгрывает его, маскируется под врага Гитлера, а на самом деле подослан им как шпион, чтобы легализоваться в СССР.

«Я не шпион, а ясновидящий Вольф Мессинг», – отпечаталось в сознании Леденцова, но он, поборов чуждое воздействие, вымолвил быстро, пока хватало воли и сил:

– А почему я о вас ничего не знаю?

– Я не выступал в вашей стране, – сказал Вольф Мессинг, – и не удивлюсь, если окажется, что вы не знаете доктора Фрейда.

– Из Кремлевской больницы, наверное, – предположил Леденцов. – Я туда не прикреплен. Далековато. Да и чином не вышел. У нас на заставе работает свой хороший врач-фельдшер Оноприенко. Знающий доктор. Нашу сторожевую овчарку вылечил от фурункулов!

Мессинг усмехнулся:

– А Кафку читали?

– Ни Кафку, ни Библию, никакую другую вредную литературу в библиотеке не держим! – с гордостью произнес Леденцов. – Мы читаем пролетарского поэта товарища Демьяна Бедного, который живет и пишет в самом Кремле, читаем, перечитываем и очень уважаем!

Мессинг хотел сказать, что впервые слышит о таком поэте, увлекается Верхарном, но передумал и признался, что очень устал, болит тело, и, вздохнув, впал в каталепсию, предварительно улегшись на скамейку.

Леденцов растерянно смотрел на лежащего перед ним человека, неожиданно ставшего походить на покойника, а потом приложил ухо к его сердцу.

– Не бьется. Видимо, отдал концы. С перепугу. Ведь мы его даже пальцем не тронули. Сбросим в реку – и всех делов. Не отрывать же пограничников от заслуженного отдыха для рытья могилы. К тому же неизвестно кому. Зафиксируем смерть. На всякий случай. Для порядка. И сбросим в речку, где водовороты. Его или затянет, или прибьет к вражескому берегу – получите обратно своего разведчика! – ухмыльнулся Леденцов и вызвал фельдшера.

Оноприенко до войны работал ветеринаром в крупном совхозе, знал цену каждой дойной корове и не одну поднял на ноги. Он нащупал пульс у Мессинга и с досадой покачал головой:

– Бьется. Значит, живой. А может, прикидывается умершим.

Ага! – сообразил Леденцов. – Мы его в реку бросим, а он поплывет к своим.

– Вряд ли, – возразил Оноприенко. – Он крепко спит. Как после внеочередного дежурства.

– А когда проснется? – спросил Леденцов.

– Черт его знает, – ругнулся Оноприенко, – разнеженный капиталист. Нашей корове, даже роженице, вполне хватает ночи. А этот… Может сутки продрыхнуть! Может больше…

– День разрешаю, – твердо вымолвил Леденцов. – А завтра всех троих отправить в Брест. И спящего отвезти. Продрать глаза и отвезти.

– Я его разбужу, – обещал Оноприенко. – У меня есть шприц. Вколю ему дистиллированную воду. Раз-два – очнется!

Придя в себя, Мессинг ощутил боль в сердце. Он понял, что эти пограничники станут едва ли не первыми военными жертвами Гитлера в СССР.

В Бресте тщательно изучили немецкий плакат с фотографией Мессинга и решили, что это вряд ли подделка, поскольку на плакате был указан тираж – 3000 экземпляров. Немцы люди аккуратные, экономные. Зря тратить бумагу не станут. Значит, столько требовалось. Как честный служака, Леденцов рассказал о внушениях, о внезапном сне, обо всех трюках, которые с ним проделал беглец из Польши.

– Сколько он заплатил лодочнику? – с нажимом в голосе спросил местный особист.

Начальник заставы смутился, так как на следующий день после доставки беглецов лодочник лично ему передал пару золотых червонцев.

– Заплатил в польской валюте, – уклончиво ответил он, – наверное, действительно артист. Из шарлатанов. Предсказал смерть самому Адольфу Гитлеру. Судя по длинным волосам, отсутствию мозолей на руках, холеному лицу на фотокарточке и актерскому крему в чемоданчике, видимо на сцену выходил. Что еврей – видно: Может действительно бежал от Гитлера? Ляпнул что-нибудь невпопад, да так, что розыск объявили.

– Похоже, – согласился особист и распорядился, не собирая даже судебной тройки, отправить седого старика по статье 58 пп. 10, 11 за буржуазно-религиозную пропаганду и контрреволюцию на 15 лет в лагерь для доходяг, иронически именуемый коллегами «минеральным»; беглеца из гетто, как сдавшегося в плен врагу, на десяток лет в Коми, в шахты Инты, а Вольфа Мессинга, в наручниках, под усиленной охраной, – в центр, в Москву, и приказал тщательно следить по дороге, чтобы он не сбежал при помощи своих штучек.