Приметным было иссиня-красное пучеглазое лицо Андриана. Его приплюснутый нос торчал между нависшими, одутловатыми щеками; под глазами пухлые мешки, взгляд пустой, стеклянный.

— Щука карася привела. Ну-ка, повернись, карась, покажи, что у тебя на спине! — пренебрежительно проскрипел Андриан.

— Я не карась, — робко сказал Кирилл.

Но и этот скромный ответ показался, хозяину дерзостью.

— Прочь отсюда! — вскочил Андриан со скамьи.

Удивительно, что пугливый Матвей на этот раз не растерялся, а смело отвечал сердитому монаху;

— То Кирилл, он из Галича.

Андриан моментально обмяк, суровость его как рукой сняло. Он поманил к себе Кирилла:

— Иди ко мне. Ты из Галича? Ты и князя Даниила видел? Здрав буди.

Увидев, что все закончилось благополучно, Матвей незаметно вышел.

Кирилл учтиво поклонился.

— Видел. Как не видеть!

— Садись сюда. — Андриан подвинул книги, освободив на скамье место для Кирилла и для себя. — И я бы там был, да не привелось. Еще в ту пору, когда Роман, отец Даниила, в Новгороде был. — Андриан задумался. — Давно то было, без двух полста лет. Молодым я был, таким, как ты. Уходил Роман на Волынь и говорил: «Поедем со мной, писцы мне нужны». Собрался я, но не поехал — лихорадка била. Да что ты, как воробей на ветке, с краешку прицепился? Садись на скамью. — Он взял Кирилла за плечи и подвинул к стене. — Вот так. Выходит, что мы с тобой земляки — ты оттуда приехал, а я туда собирался ехать.

…Теперь Кирилл целыми днями пропадал у Андриана, перебирал книги, перечитывал их. Монах сидел в дубовом кресле, сделанном им самим, и все время бормотал, радуясь внимательному слушателю.

— Так мне удобно сидеть, — откинувшись на грубо отесанную спинку, говорил он. — Одышка меня мучит, в груди что-то болит. До того щеки отекают и глаза пухнут, что глядеть невмоготу. Тут я и живу и сплю вон там, — он указал в уголок светлицы, на деревянный настил, зажатый между книжными полками. — Говорят, что злой я. Но не зол я — то хворь меня донимает, от этого и ненавижу всех. Востер на слово — это так. А зла никому не причинил. Потешаются люди надо мной, пучеглазым обзывают, а я и огрызаюсь. Книги, сынок, читай. Есть у нас такие, что у вас и не сыщешь, — еще никто их не переписывал.

— Мне бы о чужих странах, отче, — попросил Кирилл.

— Возьми «Сказание о святой Софии в Цареграде» — там, на верхней полке, справа, лежит…

Кирилл приставил лесенку и достал толстую книгу, оправленную в переплет из телячьей кожи.

— Почитай, там много интересного есть. Купцы наши не раз бывали в Цареграде. Уважают там купцов русских за честность в торговле и русские добротные товары. А сие — слава земли Русской. Видели купцы, как там люди живут, и все то писцы из уст их записали.

Кирилл до самого позднего вечера читал, расспрашивая Андриана о том, что ему было непонятно.

— Вишь, как любопытно тебе! Читай, Кирилл. Завтра покажу еще одну книгу, написанную нашим новгородцем. Недавно, десять лет, как сделана.

На следующий день Кирилл прибежал к Андриану рано-ранехонько — не спалось от нетерпения, хотелось поскорее увидеть расхваленную Андрианом книгу.

— Гляди, я уже приготовил, — промолвил Андриан, как только Кирилл переступил порог.

Кирилл увидел на столе такую же толстую книгу, как и вчера. Осторожно поднял оправу и вслух прочел на первом листе:

— «Книга-паломник». О чем сие?

— А это боярин Добрыня Ядрейкович в странствии был, в Цареграде жил и все то списал в книгу. Недавно были там наши и молвят, что в том Цареграде разрушены дома многие, в сей книге описанные…

— Крестоносцы разрушили? — спросил Кирилл, листая шершавые страницы.

— Они. А ты ведаешь о них?

— Ведаю. Стары люди говорили, что император цареградский бежал от крестоносцев на Русь, в Галиче спасался.

— Про тот Цареград вся книга исписана.

Кирилл не знал, как и благодарить Андриана за такие книги, — столь много нового узнавал из них.

— За что благодарение? За то, что ты сам читал? — с напускной строгостью, улыбаясь, протестовал Андриан. — Для того и писано, чтоб читали. А мне радостно за тебя — ты книголюб вельми великий, мало я таких видел.

Вечером Дмитрия позвали к Мстиславу. Князя три дня не было в Новгороде — выезжал на охоту. В лесу и нашел его гонец, привез весть о прибытии гостей с Галицкой земли. Вчера ходил Дмитрий к архиепископу, относил Даниилову грамоту. И до сих пор никак не мог успокоиться от неприятного впечатления. Любезно разговаривал с ним архиепископ, пригласил сесть к столу, расспрашивал о Галиче, о Владимире и о том, что чинит Бенедикт в Галиче. А Дмитрий никак не мог взять в толк, от души ли говорит хозяин. Пообещал, что помогут новгородцы галичанам, ругал грабителя-захватчика Бенедикта, а когда дошло до разговора о Мстиславе, на лицо архиепископа будто черная туча набежала. Ничего плохого не сказал он о Мстиславе, но от его слов повеяло таким холодом, что Дмитрий понял — нет приязни между архиепископом и Мстиславом, побаивался, не повредит ли это его посольству, хотя все люди, с которыми он встречался, — и купцы, и сотские из Мстиславова войска, — радушно приветствовали его и близко к сердцу принимали горе галичан. Были и такие дружинники, которые тотчас же соглашались ехать в Галич. Но что он мог сказать им? Ведь он еще не видел Мстислава. Вчера, после пребывания у архиепископа, была у Дмитрия стычка с Иванкой. Не успел он еще раздеться после возвращения от архиепископа, как пришел посланец от посадника и рассказал, что посадник недоволен людьми Дмитрия: ходят они по всему городу и горланят; вспомнил об Иванке, о том, что выкрикивал он на гульбище у медовара, рассказывая, как жгли имение Судислава в Галиче.

— Вельми распустились твои галичане, — вкрадчиво говорил посланец посадника, молодой боярин с лисьим лицом, непрестанно шмыгая носом. — Посадник сердится. Прикрути ты их, ибо у сего кузнеца язык длинный… У нас и без того хватает своевольников…

Боярин откланялся и ушел, а Дмитрий закипел от гнева. Еще ничего не сделано в Новгороде, а уже такие неприятности! А что, ежели не удастся уговорить новгородцев, ежели помешают эти неприятности? Что тогда дома скажут? Не погладят по голове. Да и посольство провалится, такое большое дело рухнет. Растревожился Дмитрий, вспылил. Под злую руку и вошел к нему Иванко.

Не дав удивленному кузнецу опомниться, Дмитрий коршуном налетел на него:

— Кто ты еси? Кто посол — ты или я? — Дмитрий от злости заикался. — Ты? Ты что? Длинный язык…

Иванко мигал глазами, не зная, о чем идет речь, поглядывал на сотского, стоявшего рядом, а тот незаметно для Дмитрия мотнул головой, развел руками.

— Ты мешаешь!.. Зачем я тебя взял? Испортишь посольство…

Не понимая, чего хочет от него Дмитрий, обиженный Иванко выпрямился; хмель как рукой сняло.

— Я испорчу? — Он так повысил голос, что Дмитрий невольно попятился. — Я испорчу? Кто это наушничал на меня? Я с новгородцами как брат родной и ничего плохого не сказал.

— Ничего плохого? А у медовара что извергал из уст?

Иванко не мог сообразить: что же он не так сказал?

— Не припомню, — оправдывался он. — Будто никого и не обидел.

— Хулу на бояр взводишь?

— Хулу? — еще больше удивился Иванко.

«Ужели Кирилл что-нибудь сказал про наш разговор в пути?» — подумал он, но отбросил эту догадку: не такой человек Кирилл.

Дмитрий подошел к нему:

— Не помнишь? А про Судислава забыл? А про то, как жгли его усадьбу, говорил?

Иванко обрадованно выкрикнул:

— О! Про Судислава было! Так то ж крамольник! Он с Бенедиктом вместе… Вот если б мы его тогда поймали!

— Крамольник? А тебе что? Не твое дело. Бояре с боярами сами говорят, а ты готовое слушай.

— Он русских людей продал чужеземцам.

Дмитрий так гневно глянул на кузнеца, что тот больше ничего не сказал.

— Продал? Прикуси язык! — Дмитрий помахал кулаком перед носом Иванки. — Хочешь, чтоб голова уцелела? Сиди на подворье и никуда не выходи вечером. Я бы тебе показал, как про бояр языком молоть… Ступай прочь!