«Смотри, сынок, оно как недопеченный хлеб. Снаружи будто и зарумянился каравай, а внутри сырой», — говорил отец.

Как пригодилась теперь отцовская наука! Когда Иванко подал знак помощнику тянуть железо клещами, когда крикнул: «Держи!», он был уверен, что и отец именно в это мгновение начал бы ковать. И все же что-то екнуло внутри и застыло, будто Иванко проглотил кусочек льда. Г-гух! Г-гух! — звучат удары молота. Помощник проворно поворачивает железо клещами, а вслед за тем Иванко бьет молотом. От раскаленного железа отскакивают искры, кусок железа растягивается в длину, становится тоньше.

Иванко перехватывает клещами в свои руки и уже сам поворачивает железо, ставшее послушным.

Часть дела уже сделана, неопрятный кусок превратился в сплюснутую полоску. Но нужно еще с двух сторон наварить твердое железо, то, которое дает крепость мечу, — нужно лезвие приварить. Иванко клещами переносит приплюснутый кусок в горн, берет стальные прутья и, разжарив их на огне, прикладывает с двух боков к будущему мечу. Пристали! Теперь огня, побольше огня! Помощник яростно работает рукояткой, из меха с шипением вырывается воздух.

Что творится вокруг? Иванко ничего не замечает. Пот капельками скатывается со лба, ручейками течет по щекам, проникает за ворот рубахи. Еще никогда Иванке не было так страшно, даже тогда, когда лицом к лицу сходился в лесу с воеводой. Тогда над головой свистел меч воеводы и смерть витала рядом. А ведь тут вокруг свои, добрые друзья. Отчего же так боязно ему и зуб на зуб не попадает, отчего дрожат ноги? Иванко кусает губы, тяжело дышит и еще быстрее двигается возле наковальни. Чего же он боится? Свою кузнецкую честь не хочет уронить. Одобрительно кивает длинноусый, подмигивает Якун. Умелый кузнец этот галичанин! У порога все больше собирается охотников посмотреть на невиданное диво — ведь никто еще не превзошел новгородских ковачей-умельцев. Какой-то шум у порога, кого-то не пускают, слышны пререкания. Якун машет рукой: «Не мешайте!» Но эта перебранка не доходит до слуха Иванки — он забыл обо всем, ничего не видит и не слышит.

— На ногу наступил, медведь! — выкрикивает у порога дружинник Мстислава Микула, расталкивая толпу и пробираясь к Якуну.

Тот сердито качает головой, показывает кулак. Но Микула не обращает внимания на эти угрозы. Разве по-на-стоящему сердится побратим Якун? Высокий, проворный Микула уже улыбается Якуну, сверкая белыми зубами, которые так идут к его аккуратной бородке. Он на цыпочках подходит к Якуну.

— Почто ты размахался руками?

Якун молча показывает на Иванку.

— Вижу! — шепчет Микула. — И спешил сюда ради этого, взглянуть хочу, а они за полы хватают, не пускают.

На его обветренном, опаленном солнцем лице дружеская улыбка, и глаза смотрят так лукаво, что Якун только успокоительно машет рукой: садись, мол.

Снова Иванко бьет меньшим молотом по сваренному железу. Он уже похож на меч, этот железный кусок. Быстро летает молот в Иванковых руках: раз — удар по наковальне, два раза — по мечу. Славно приварились концы, надо их теперь отковать с обеих сторон, чтобы лезвие стало острым. Железо послушно помается, концы становятся тоньше и тоньше. Иванко спешит, пока оно не остыло, берет еще меньший молот и часто-часто выстукивает. Та-та-та-та-та! — трещит в ушах. Правая рука непрерывно летает в воздухе. Вот уже отковано и с другой стороны, можно посмотреть. Иванко разжимает клещи и кладет их на скамью, обматывает тряпкой конец меча там, где должна быть рукоять, и поднимает его. Прищурив левый глаз, рассматривает правым — меч ровный, нужно только наточить.

Только теперь почувствовал Иванко усталость, одеревенела правая рука, ноет плечо. Он оборачивается и, удивленный, пятится назад. Сколько людей собралось!

Смущенный Иванко улыбается и низко кланяется Якуну.

— Спасибо тебе… Хорошая кузница у тебя. — Подает ему меч. — Вот меч… готов… надобно только закалить и рукоять закончить.

Якун осторожно берет меч, осмотрев его, передает длинноусому. Тот поправляет тряпку, крепко сжимает меч в руках, поворачивает во все стороны.

— Умелец! — тихо произносит он. — Поклон тебе, — склоняет голову старик. — Что скажешь, Якун?

— Умелец! Умелец! — скороговоркой выпаливает Якун и радостно обнимает Иванку. — Побольше таких кузнецов — мечей у русских будет много.

— А будет мечей у русских много — враг задрожит! — кричит Микула. — Иванко! Я мыслил, что ты только мед пить умеешь, а ты и мечи куешь! И от воинов тебе поклон. — Микула наклонил голову до самой земли. — А этот меч… подари мне, Иванко.

Смущенный Иванко поглядывал то на Якуна, то на Микулу, не зная, что ответить.

— Дари! Дари! — кричит Якун Иванке. — Твой меч будет, — поворачивается он к Микуле. — Я доделаю. То все едино, что Иванко.

Вокруг ни одного галичанина, где же они? Иванко вспомнил, что пришел сюда один. Хоть и нет близко земляков, разве ему плохо здесь, разве он одинок? Такие родные, такие близкие эти новгородцы!

— Иванко! — восклицает Микула и словно клещами сжимает его руку. — Сегодня я буду тебя потчевать. За такой подарок десять корчаг меду выпьем.

Якун лукаво улыбается. Откуда же такие деньги у веселого парня? Десять корчаг! Эка хватил Микула! Но коль сказал «десять корчаг» — пусть будет десять. Надо выручать веселого дружинника.

— А нас не кличешь? — спрашивает он Микулу.

— Вас? Всех зову!

— Пойдем выпьем за галицкого кузнеца Иванку, — кричит Якун. — Ты не будешь перечить? — трогает он Иванку за локоть.

Перечить? Не шутит ли Якун? Почему же не согласиться? Иванко радостно улыбается в ответ.

— Иванко не перечит. Пойдет! Пусть зовет Микула, — неугомонно басом рокочет Якун.

— Зову! Пошли!

Выйдя из кузницы, Иванко глубоко, полной грудью вдыхая свежий воздух, отправился с новгородцами на Торг, к медовару Михайле.

Не только Иванко встретил у новых друзей такую искренность и сердечность. Все галичане разбрелись по Новгороду, как по давно знакомому городу, и каждый нашел себе приятелей. Но никто не искал того, чем интересовался Кирилл. Его привлекали книги, он хотел видеть, как их пишут; хотел увидеть дивные рукописи, каких не было ни в Галиче, ни во Владимире. И он скоро столкнулся с молодым списателем Матвеем, почти своим ровесником.

Матвей работал в книгохранилище при Софийском соборе. С утра и до ночи сидел он, согнувшись за узеньким столом, и переписывал книги. Он был не один. В длинной неприветливой горнице таких писцов сидело человек двадцать. Все они прилепились возле окон и непрерывно скрипели гусиными перьями. Много интересного показал Матвей Кириллу — как делают чернила, как выбирают самые лучшие перья, как готовятся красные, синие, голубые краски для разрисовывания книг. Кирилл внимательно слушал все рассказы Матвея, но выразил желание заглянуть в книги, почитать их.

— А это не у нас, мы только переписываем, — покашливая, слабым голосом поведал Матвей. — А ты попроси дьяка Андриана, он надзиратель за книгами. Но он злой человек, насмешник и сквернословец. — Робкий Матвей отвернулся и перекрестился. — И над нами он потешается, всякие прозвища придумывает. И меня дразнит, называет немой щукой — по той причине, что я худой и мало разговариваю. А я боюсь всех. Мать моя говорит, чтоб я никому не перечил, всех слушался, а то выгонят, и нечего есть будет.

Кирилл пожалел беззащитного, забитого отрока и дал ему двадцать ногат из своего ничтожного запаса, решив несколько дней не покупать рыбы, а довольствоваться во время ужина хлебом и водой. К тому же на Алексеевом подворье всем гостям давали такие сытные обеды, что можно было незаметно спрятать под кафтан добрую краюху хлеба и принести сюда. Как бывал рад Матвей этому хлебу! Он осторожно заворачивал его в чистенькую тряпочку и растроганно шептал:

— Это я матери понесу.

Хотя и робким был Матвей, но все же отважился привести Кирилла к Андриану. Кирилл был благодарен ему за это. Какие богатства тут увидел! Сначала Андриан показался и впрямь нелюдимым. Надменный сидел он в пропахшей пылью и мышами, отгороженной от всего помещения комнате. Вокруг, вдоль стен, на широких полках под самый потолок, одна за другой стояли книги.