С прошлого лета не бывал князь Глеб у старой Дорофеи. А как-то вспомнил и засобирался. Велел приготовить жбанчик меда в сотах, хлеба испечь свежего да и отправился. Съехал на заросшую тропинку. Иногда сомневался, на нее ли свернул? Солнце сквозь сросшиеся ветки пробивалось С трудом. Глеб ехал один, не хотел, чтобы знали, кого он навещает.

Конь потряхивал головой, звенела сбруя, отгоняя хвостом назойливых слепней, пытался перейти в рысь, да князь не попускал повод, опасался — засечется за коряги.

Пробирался Глеб лесом, вчерашнюю рыбалку вспомнил. Отыскали озеро рыбное и раками богатое. Князь один конец невода держал, а другой гридин заводил. И по тому, что вода доставала тому до подбородка, догадывался, озеро глубокое.

Гридин медленно выходил из воды, сводил невод. Отрок с берега кричал:

— Княже, прижимай, ино уйдет рыба!

И бросился помогать Глебу. Невод тащили с трудом, вода схлынула, и в кошеле серебром заблестела, зашевелилась рыба.

Пока отроки вытряхивали кошель и ставили корзины с рыбой на телегу, гридин принялся варить уху, а Глеб, сняв порты, развесил их на солнце.

— Княже, ну как девки наскочат? — посмеивались отроки.

Глеб обвязался полотенцем:

— Застращали!

Бойкий отрок засмеялся:

— Был бы я князем, не жалел бы девок-холопок.

Смутился Глеб, решив, что гридин на Василиску намекает. От костра высокий гридин зашумел:

— Умолкните, ино стригунки-жеребята взыграли!.

Потом ели уху, пекли на угольях раков, рассказывали всякие были и небыли…

Выбравшись на поляну, Глеб соскочил с седла, набросил повод на сук. Дверь открыта, и князь, пригнувшись под притолокой, вошел в избу. Старая знахарка сидела на том же месте, что и прошлым летом.

— Здравствуй, бабушка, — сказал князь, — я привез тебе мед пахучий и хлебушек теплый.

Дорофея встрепенулась:

— Твой ли я голос слышу, князь Глеб? Порадовал старуху. Думала, забыл меня.

— Как мог, бабушка.

— Подойди ко мне, князь Глеб. Наклонись.

Она провела ладонью по его лицу и опечалилась:

— Кровь сопровождает тебя, князь Глеб. Ты собираешься в дорогу?

— Нет, бабушка, — удивился Глеб.

— Тогда остерегайся того, кто рядом с тобой.

Она прикрыла глаза, чуть повела рукой, и Глеб подумал, что Дорофея просит его удалиться.

По сонному, еще не пробудившемуся Новгороду, нарушая предутреннюю тишину, проскакал верхоконный гридин. У ворот тысяцкого Гюряты осадил коня, спрыгнул наземь и забарабанил в ворота:

— Заснул небось, открывай!

— Не горлань, вишь, отворяю!

— У себя ли тысяцкий?

— А куда ему подеваться.

Гюрята вышел из хором босой, в одной исподней рубахе и портах, спросил, зевая:

— Пошто всколготился?

Гридин снял шапку, ответил:

— Князем Ярославом послан я. Желает он с городским людом говорить. Велел передать.

— Сказываешь, князь с людом речь вести намерился?

— С тем в Новгород направил.

— В таком разе завтра быть вечу, так и скажи князю Ярославу…

Утром следующего дня, будоража люд, загудел вечевой колокол. И тут же на всех четырех концах его подхватили сохранившиеся еще со старины кожаные била. Колокол и била гудели размеренно и величаво.

Народ новгородский суетной спешил на вече. Кое-кто из мастеровых как были в кожаных кафтанах, так, не переодеваясь, побросав ремесла, торопились к детинцу.

Выстукивая резным посохом, задрав козлиную бороду, шел боярин Парамон. У обгонявшего его старосты Неревского конца спросил:

— Почто скликают?

Тот ответил на ходу:

— Там узнаешь.

Боярин проворчал:

— Эко непочтителен, порода ушкуйская.

Площадь у детинца запружена людом, со всего Новгорода сошлись, и каждому концу свое место определено: Неревский рядом с Людиным, далее в обхват помосту Словенский и Плотницкий. Впереди концов кончанские старосты. Они законы знают, как порешат, так тому и быть.

Рядом со старостами к помосту бояре льнут. Тут же неподалеку особняком держатся торговые гости.

Мастеровой люд не слишком разговорчивый и любопытства мало проявляет. К чему раньше времени свару заводить, страсти накалять. Еще успеется. А то может и до кулаков дойти. Тогда мастеровой люд свое скажет. Стоят, переминаются с ноги на ногу, нечего шуметь да судачить, не бабы на торгу. Дело предстоит важное, народа касаемое, ино зачем же созвали.

На помост-степень взошел, прихрамывая, князь Ярослав в греческом кафтане синего сукна, расшитом золотыми нитями, в высокой шапке с соболиной тульей и красных сафьяновых сапогах. Следом за князем тысяцкий Гюрята. Затих народ. Скинул Ярослав шапку, поклонился на все четыре стороны:

— Люд новгородский, бью челом тебе! Не хочу зла держать на тебя, а такоже вы не держите на меня. Вы побили свевов, они вас — и на том квиты, ибо мстил муж за мужа…

Молчит вече, не перебивает оратора. А он продолжал:

— Ныне час настал трудный, и как вы порешите, с тем я и соглашусь.

Из толпы выкрикнули:

— Кабы не трудность, не поклонился бы!

— Замолкни, горлопан! — оборвали крикуна.

— Говори, князь Ярослав, что за беда стряслась!

— Сказывай!

— Горе великое. Умер отец мой, князь Владимир. Князь Святополк хитростью завладел киевским столом, убил брата моего Бориса, со мной и остальными братьями замыслил такое же сотворить…

Ярослав отер рукавом лоб, повел по толпе вопрошающим взглядом и тут же продолжил:

— Пришел я к вам совет держать. Коли скажете: «Не люб ты нам!» — уйду из города. Не захотите прогнать, то встаньте на мою защиту!

Всколыхнулся народ, зашумел. Но вот к краю помоста подступил тысяцкий, и вече постепенно стихло.

— Твоя правда, князь. — Гюрята провел сжатой в кулак рукой сверху вниз. — В крови, что пролилась меж нами и свевами, и мы повинны. Не будем вспоминать о том. Тебя же мы не гоним. Ты сидел нашим князем, и не желаем мы Святополка. То, что я скажу, и будет нашим ответом. Так ли я говорю, народ новгородский?

— Истинно так!

— Сказывай, тысяцкий!

— Коли так, то и слушай, князь, слова мои. Не станем ждать, пока пойдет Святополк на Новгород, а выступим мы с тобой на Киев. Посадим тебя на великое княжение, и ты дашь нам слово, что выделишь своего посадника с дружиной для Новгорода, а дани, как и решили ране, платить Киеву не станем во веки веков. Так ли я речь веду, люд новгородский?

— Истинно так!

— Правильно!

— Пойдем на Киев! На Кие-ев! — взорвалась толка.

И снова отвесил Ярослав низкий поклон на все четыре стороны:

— Пусть будет так! Спасибо вам, люди!

Запад догорал багряным пламенем, когда Зосим добрался до Мурома. В дороге тело просило бани, а живот еды. Завидев стены муромские и церковку, избы посада, гонец воеводы Блуда вздохнул с облегчением. Узнав, где хоромы боярина Горясера, подъехал к закрытым воротам, стукнул. И тотчас за оградой залаяли, заметались псы. В воротний глазок выглянул челядинец и, услышав, что прибыл гонец из Киева, помчался докладывать.

Вскорости Зосим уже стоял перед боярином. Вручив ему письмо, сказал, что велел ему воевода передать изустно. Помрачнел лик у Горясера, нежданный гонец явился. Когда Блуд боярина уламывал, не гадал, что так скоро все случится. Горясеру даже страшно сделалось, да и Глеба пожалел, боярину он обид не чинил, за старшего чтит. Однако на попятный поздно, коли коготки завязли, вся лапа угодила. Сказал:

— Ты, Зосим, ступай в людскую, жди, коли понадобишься князю, покличут.

И Горясер отправился в княжьи хоромы. Глеб только трапезовать собрался, приходу боярина обрадовался, к столу позвал. Но Горясер промолвил, хмурясь:

— Не время, княже, прочти письмо воеводы Блуда, гонец из Киева.

— Почто не мне вручил?

— Ты в отъезде был, да и мне письмо писано.

Прочитал Глеб, задумался. Потом на Горясера посмотрел:

— Сколь на сборы, боярин?