Начался месяц-грозовик, лету середина. По селам и деревням смердам дохнуть некогда. Доходили озими в наливах, греча в кафтане красовалась, овес поднялся и вот-вот начнет голову гнуть…

Часто по небу мчался Илья Пророк на огненной колеснице, метал стрелы каленые, гремел громом.

— До зажинок дома в Ростове будем, — говорил Свенельд.

А Борису такое слушать непривычно, он все еще не мог свыкнуться, что теперь в Ростове его дом…

Переправились у Любеча, а оттуда, обойдя стороной Чернигов, взяли на Брянск. Несколько раз их накрывали дожди, ливневые, короткие. Обсыхали на ходу, не слезая с седел. Если дело было к вечеру, то разводили костры.

Первые дни в дороге Борис уставал и на ночных привалах спал крепко. Вскоре сон уступил бессоннице, и тогда, лежа на войлочном потнике, пропахшем конским потом, Борис вспоминал отроческие годы и удивлялся, как незаметно промчалось детство. Глеб на память пришел. Год минул, как с братом расстались. Подумал, как в Ростове обживется, непременно в Муроме побывает…

В Муром Глеб добирался иной дорогой, через Путивль на Коломну… Она чуть короче, чем на Ростов Великий, но такая же лесистая, реками перекрытая, край тревожный, малолюдный. В прежние лета при первых князьях причиняли муромчанам беспокойство хазары, булгары, теперь достают печенеги. И хоть редко появляются они здесь, но разор несут.

Стой поры, когда великий князь Владимир не только отражал печенежские набеги на Киев, но и ходил на них в степь, печенеги не появлялись в Муромском краю…

Из муромских земель пришел в Киев в дружину Владимира богатырь Илья Муромчанин. Много лет служил он киевскому князю. Теперь пестует Глеба, наставляет его в делах ратных.

Борис хорошо знал отцовских воевод Илью Муромчанина, Александра Поповича и уж, конечно, Добрыню, который был родным братом Малуши, матери отца, той самой Малуши, ключницы княгини Ольги, какую звали рабыней. Добрыню князь Ярослав оставил в Новгороде пестовать Ярослава.

Несет конь княжича полями, лесами, и мысли его о бескрайности Русской земли.

Велика она, от озера Ладожского, от земли корел и до реки Вычегды на севере, а на юге от Альты-реки и Роси до среднего течения Дона, с востока на запад от могучей Волги до горбов Угорских, все то земля русичей.

Еще своей землей русичи считают все, куда ступает их нога. Вздумает смерд сойти с боярской земли, да не сам, а деревней, и отправляются в поисках лучшей доли в края, доселе неведанные, и теперь где они обоснуются — Русская земля. Собьются в ватаги новгородские ушкуйники и отправляются покорять инородцев. Идут на восток либо на север, где день и ночь спутались, и отныне те края также земля русичей, берут они с нее дань в княжескую скотницу либо в скотницу города, снаряжавшего ушкуйников.

В августе, который на Руси зорничником зовут, издалека увидел Борис Ростов, стены бревенчатые кремлевские, с башнями и стрельницами, церковь и огромное озеро Неро.

Город его княжества.

Ростов Великим стал не сразу. Великим его назовут позже, когда он станет центром Ростово-Суздальской земли. Такое произошло, когда после частых разорений Киевской Руси сначала печенегами, потом половцами и, наконец, татаро-монголами народ уходил на северо-восток Руси, основывал здесь города, подчас называл их именами прежних городов, откуда бежали. Так возник Владимир, Переяславль…

В ту пору, когда князь Борис приехал в Ростов, был этот город чуть больше остальных северо-восточных городов и уж никак не мог сравниться ни с Новгородом, ни с Черниговом, ни с другими городами юго-западной Руси, тем паче с Киевом, какой еще князь Олег назвал матерью городов русских.

Первоначально, сравнивая Ростов с Киевом, Борису город не приглянулся: бревенчатый кремль с башнями, ров и мост через него, хоромы княжеские и дома бояр в кремле и на посаде, кузницы у городских ворот на въезде. В самом городе своя слобода у оружейников, ковавших мечи и копья, боевые топоры и щиты. Тут же мастерские лучников и колчанников, а в самом кремле несколько мастерских умельцев по серебру.

На Чудской улице, где прежде в языческие времена стоял идол Велес — покровитель скота, ростовчане поставили деревянную церковь. Борису рассказывали, что, когда она была готова, ночью ее подожгли и тогда князь Ярослав, княживший в ту пору в Ростове, велел поставить новую.

По приезде в Ростов Борис осмотрел город, ему понравились укрепления. По всему, Ярослав следил за их исправностью, но мостовые уже успели прийти в негодность и требовали ремонта, особенно на торгу.

Взойдя на угловую башню, что у самого озера, Борис долго всматривался в даль. Словно море разлилось Неро, напомнив князю море Русское и то время, когда он плыл в Царьград…

Солнце поднялось в багровом тумане. Слегка подувший ветер очистил небо, и Борис увидел челны рыбаков. Неро щедро кормило ростовчан рыбой. Здесь во множестве водились раки и всякая водоплавающая птица. Она гнездилась по зарослям камышей и у берегов.

Воротившись в хоромы, князь обратил внимание на открытые настежь круглые оконца в свинцовых рамах, чисто обметенные, протертые мокрыми тряпицами стены, ковры на полу. Палаты обрели жилой вид. Вошла дородная стряпуха, скрестила на груди руки:

— Чем, княже, кормить тя?

Борис улыбнулся — так спрашивала его и в Киеве стряпуха. Ответил:

— Я, Матрена, покуда бродил, оголодал, что есть, все мечи.

Стряпуха внесла в горницу посеребренный поднос с уткой жареной, горкой пирожков со свежей капустой и грибами, серебряную чашу с холодным молоком и маленькую чашу с медом и горячим хлебом.

Пока князь ел, стряпуха стояла за его спиной и любовалась, с каким наслаждением он поглощает пищу.

Когда поднос был почти пуст, Борис спросил:

— Спасибо, Матрена, насытился. Ты и Ярослава так кормила?

— И его тоже, — кивнула стряпуха. — Брат твой, княже, особливо рыбу, запеченную в травах, любил.

Едва Матрена горницу покинула, как явился старый горбун, тиун княжеский Матвей Иванович, отчитался, сколько израсходовано прошлогодней дани, сколько уплачено Киеву гривен и что задолжали. Из слов тиуна Борис понял, основную дань в гривнах собирают с мастерового люда и торгового, а еще с продажи пушнины.

Выслушал князь тиуна, намерился отпустить, как тот сказал:

— Княже, на прошлой неделе проезжали через Ростов ушкуйники новгородские, пробирались на Каму и сюда завернули. Угощал я их атамана, и тот похвалялся: люди именитые Господина Великого Новгорода уговариваются Киеву дань не платить и на то брата твоего Ярослава склоняют.

Взволновался Борис, такое добром не кончится. В тот же вечер князь написал Ярославу.

«…Брате, — молил он Ярослава, — уму твоему и ясности преклоняюсь. Наслышан, Новгород намерился отказать Киеву в дани. Ужли так? Не доводи до того, брате. Отец наш, великий князь, на новгородцев войной пойдет, и жестокая кара ждет их…»

Отправив гонца в Новгород после долгих раздумий, Борис сел за письмо в Киев и в нем убедительно просил отца не класть опалу на Ярослава и на новгородцев, «…ино не ведают, что творят…».

Посылал Борис брату грамоты и не знал, что еще с весны нет Ярослава в Новгороде, уплыл новгородский князь к свеям…

С Иванова дня валка тронулась в обратный путь. Не знал Георгий, что в ту самую пору из Киева выехал Борис и его дорога пролегла на Ростов.

Удачной сложилась у Георгия валка, в Таврии пробыли недолго, на сольнице их встретили, вспомнили добрым словом Аверкия, в цене не торговались, и едва волы отдохнули, а ящики с солью установили на мажары, так и потянулись…

Сказывают, дорога домой короче, чем из дома. Так ли, нет, но коли б не подстерегали опасности, и о них каждодневно не думалось. У чумака жизнь в тревогах и заботах.

Неделю шли степью. От жары она выгорала, теряла весенние краски. Нещадно палило солнце, и ночами почти не было прохлады. Земля не успевала остыть, как днем снова набиралась жары. Хотелось пить, но степные речки встречались редко. Одно и спасение — терновник, росший по оврагам. Его кислые, иссиня-темные терпкие ягоды сбивали жажду.