Еловит поддакивал:

— Нас, бояр, слышать не желает, а то запамятовал, что нас большая дружина, мужи старейшие… Пиры ныне в редкость… Раньше, бывало, нам почет…

— Бориску наперед выставляет, а почто так? Оттого, что сын гречанки.

— Одряхлел князь Владимир, помрет, Святополку в Киеве место, он бы нас, старейших, в чести держал.

— А Блуд-то как? — спросил Путша.

— Воевода хитер, себе на уме, — в один голос сказали оба боярина.

Путша с ними согласен. В один из приездов в Киев повстречался с Блудом, на старость посетовали, о великом князе разговоры повели, вокруг да около, и не понять, то ли ругали его, то ли хвалили, в одном сошлись, после Владимира в Киеве место Святополка, молод Борис…

Проводил Путша гостей, мясистый нос потер, сказал:

— Время-то какое, не ведаешь, к какому берегу прибиться, кому служить.

Между реками Вислой и Вартой — маленький городок Гнезно. С десяток узких мощенных булыжником улиц, площадь торговая, костел, рядом — дворец архиепископа. Гнезно — столица польских королей. В городке мрачный, сложенный из камня, замок. Его ворота, обитые толстым полосовым железом, всегда на запоре. Через наполненный водой широкий ров подъемный мост на цепях. Городок и замок обнесены высокой стеной.

Польское королевство молодое. Двух королей знала польская земля — покойного Мешко и сына его, нынешнего короля Болеслава.

Королю Болеславу лета за полвека перевалили, он тучен и неуклюж, даже на коня с трудом взгромождается…

Запахнув теплый суконный кунтуш* Болеслав, грузно ступая, поднялся по шаткой лестничке в угловую башню замка. Через окна-бойницы видны за крепостной стеной поле и хаты кметей. Снег уже сошел и только кое-где лежал грязными латками. Болеслав поймал себя на мысли, что и отец его Мешко часто искал здесь уединения.

Подумав об этом, он потер ладонью голый подбородок, разгладил пышные поседевшие усы.

Отец! Не он ли был Болеславу примером? Отцу удалось объединить ляшские племена, сделать границами Польского королевства на юге Чехию, на востоке Русь, на севере прусов и поморян, на западе по реке Одру — Германскую империю…

Не раз отец твердил Болеславу: «Нет врага опаснее для нас, ляхов, как германцы».

В поисках союзников отец женился на дочери чешскоro короля Дубравне. От нее и родился Болеслав да еще Владивой. С матерью пришло на польскую землю христианствo латинского обряда. Из Германской империи нахлынули монахи-католики, строятся монастыри, в церковных школах учат на латинском языке. Болеслав не противится этому. Разве монахи не молятся за него и не взывают к смирению?

От села к замку приближалась крытая рогожками груженая телега. Рядом с лошадью шагал кметь. Королю видно, как его лапти по щиколотку тонут в грязи.

И снова мысли Болеслава обращаются в давнее…

После смерти Дубравны отец вывез из монастыря дочь маркграфа Оду. От нее родились еще три сына. Когда же отец умер, Болеслав изгнал мачеху с ее сыновьями из Польши и стал единым королем. Отец, наверное, одобрил бы его. К чему делить королевство на уделы…

Немало пришлось Болеславу повоевать и с чехами. С Русью мир заключил в первый же год своего княжения. Да и как было не сделать этого, когда еще его отец, Машко, был побит Владимиром?

Болеслав дал слово князю Владимиру, что не будет зариться на Червенские города, но слово то трудно держать. Слишком лакомый кусок. Теперь вся надежда на Святополка…

Болеслав мечтает о походе на восток, о расширении королевства от Буга за Червень и Перемышль, но ему мешают германцы. Их император Генрих уже ходил дважды на Польшу. О первой войне Болеславу не хочется и думать. Едва германцы перешли польскую границу, как восстали чехи. Чешский король Ольджих принудил Болеслава отказаться от Чехии.

Но зато, когда император Генрих начал вторую войну, польское войско разбило германцев и заняло земли лужичан и мильчан…

Стемнело. Болеслав не спеша спустился вниз. Здесь его уже поджидал воевода Казимир, недавно назначенный каштеляном. Сухопарый, с черной как смоль, шевелюрой и длинными, отвислыми усами, он сказал отрывисто, резко:

— Воротился жупан из ополья. Не собрал дани и половины. Кмети голодные, мор начался.

— Пся крев! — выругался король и недовольно оборвал каштеляна. — Излишняя жалость к кметям. Жупан тот негоден. Объяви ему об этом, Казимир.

И, не задерживаясь, прошел в просторный зал, где жила королевская стража, верные рыцари-отроки, отцы которых жалованы им, Болеславом, шляхетством и холопами. Минует время, и эта молодшая дружина получит от него лены, построит замки, обзаведется своей небольшой дружиной, кметями, конюхами, ловчими, скотниками. За все это шляхтичи по зову короля обязаны являться к нему на помощь со своей дружиной.

Рыцарский зал примыкает к королевским покоям. Болеслав обошел разбросавшихся на соломе воинов. В углу, у жировой коптилки, несколько рыцарей переговаривались вполголоса. Здесь же навалом лежат броня, мечи.

Миновав бодрствующую у двери стражу, Болеслав вошел в опочивальню, скинул кунтуш и шапку, уселся на мягкое ложе, позвал:

— Эгей!

Приставив к стене копье, рыцарь опустился на колено, расшнуровал сапоги. Разув короля, покинул покои. Оставшись босой, Болеслав долго еще сидел задумчивый. Мысли перекочевали на иное… Нежданно скончалась жена. Оно и печали в том нет, стара и неласкова была. Но вот что Владимир ответит? Давно письмо ему послано… И Рейнберн что-то вестей не подает. А сказывают, Предслава молода да пригожа…

Ко всему отдал бы князь Владимир за дочерью Червенские города, то-то ладно было бы! Ну да станет либо не станет Предслава его женой, а Перемышль да Червень все едино он, король Польши, возьмет на себя. Тогда и Предславой овладеет, но прежде поглядит, так ли уж красива она, как ее расписали, и стоит ли брать ее в жены?..

Такая пора наступит, когда Святополк сядет вместо Владимира великим князем киевским…

Холопка, девчонка проворная, пронеслась по дому вихрем, отыскала боярина, когда тот, удалившись в опочивальную, намерился улечься на лавке передохнуть после обеденной трапезы.

— Боярин-осударь, — зачастила девка, — к те боярин Еловит.

Блуд недовольно поморщился, мала девка, а голосиста.

— Чего орешь, чать, не глухой я. — И уже в адрес Еловита проворчал: — Принесла нелегкая, полежать не дал.

Перебрался из опочивальной в малую горенку. Еловит, скинув шубу в сенях, мелкими шажками вкатился, кивнул:

— По здорову ли, воевода-боярин?

— Твоими молитвами, боярин. Аль стряслось чего, что сон мой послеобеденный нарушил?

— Особого-то и нет, вот разве князь Святополк велел те кланяться.

— Уж ли в Киев приехал, а я того не ведаю?

— В Турове я намедни побывал, нелегкая погнала, поверил сказкам, там-де овес за так дают, ан воротился несолоно хлебавши.

Блуд сделал вид, что поверил Еловиту.

— Так, сказываешь, вспомнил обо мне Святополк, и по какому случаю?

— Сказывал, чтит тя как отца родного.

Усмехнулся воевода:

— Аль он отца помнит?

Еловит руки развел:

— О чем ты, воевода, Владимир пока жив.

— Владимир? Коли так, пускай Владимир.

— На что намекаешь, воевода?

— Я ль намекаю? К слову пришлось, намеки впереди.

— Турова слухи не миновали о хворях Владимира Святославовича.

— Да как им миновать, коли у Владимира столько доброхотов.

— Князь Святополк любопытствует, до сих пор ли гневен на него великий князь? Поспрошай у Блуда, к нему Владимир Святославович благоволит.

— Это с какой стати ему ко мне благую волю выражать? — Блуд брови насупил.

— Мне того неведомо, только ты, воевода, зла на меня не держи, коли вопрос не по нраву.

Блуд хмыкнул:

— Коли, боярин Еловит, сызнова за овсом в Туров отправишься либо кого пошлешь, то князю Святополку передай, что Блуд завсегда услужить ему горазд. И иные бояре Святополка в Киеве рады встретить…