– Тогда что же я могу тебе предложить?

– Ничего, Дора, – ответил Пэйс устало, – ничего я не хочу ни от тебя, ни от кого-нибудь другого. Я хочу только одного, чтобы меня оставили в покое.

– Понимаю…

Но она не понимала. Отодвинувшись на стуле от стола, Дора хотела бы проникнуть в мысли Пэйса, понять, о чем он думает, но то нежное понимание, что существовало между ними в прошлом, давно исчезло. У нее было такое ощущение, будто она висит в воздухе, беспомощно, отчаянно стараясь уцепиться за кого-то или за что-то, но хватает лишь воздух. Она опять шла ко дну, и теперь уже никто ее не спасет.

Она стала подниматься из-за стола. Пэйс тоже отодвинул свой стул и встал:

– Дора, подожди!

Но Дора не остановилась. Она устала всем потакать и прислуживать, она устала стремиться и ничего не достигать, она просто-напросто действительно очень устала.

Уже поставив ногу на первую ступеньку лестницы, Дора услышала выстрелы и крики.

– Дора, поднимись наверх! – Опрокинув стул, Пэйс ринулся в кабинет за ружьем.

Дора перевела взгляд с него на входную дверь. Ее изнеможение сменилось яростным гневом. Пренебрегая приказом Пэйса, она обратила свои стопы к выходу. Ей претило, ей надоело быть объектом набегов и запугивания. Дора почти не видела разницы между ночными перестрелками и жестокостью отца. Чтобы суметь жить дальше, она должна положить конец угрозам.

– Пэйсон Николлз, давай не прячься, черт тебя побери.

Голос Дора не узнала, но это все равно. Все равно надо поучить здешний народ хорошим манерам.

Распахивая входную дверь, Дора слышала предостерегающий выкрик Пэйса, но опять пренебрегла. Всю жизнь ей угрожали и предъявляли требования – брат, отец, религия, жители города. Они говорили ей, что надо делать и как делать, и наказывали, если она плохо, по их мнению, выполняла приказания. Хватит, она устала. Дора хотела, чтобы ее оставили в покое и предоставили ей право жить так, как она находит лучшим. Она не так уж глупа, она знает, как выжить в трудных для нормальной жизни обстоятельствах, она знает, что это не означает нападать на других людей, которые больше и сильнее ее. Тем не менее, придется пойти на это. И еще: она устала жить только для того, чтобы выжить.

Всадники во дворе удивились, когда на освещенном лампой пороге появилась маленькая женская фигура. Дора заметила, как они поражены, и узнала в лицо одного-двух. Это Рэндолф и его брат Сэм. Она вспомнила, как они толкали ее от одного к другому на дороге, когда Дора так спешила за врачом для папы Джона. Мужчину впереди женщина не узнала, но он был похож на свинью и этим напоминал Хомера. Наверное, его двоюродный брат. На вид он был довольно пьян. Дора зло оглядела его расстегнутый жилет и запятнанный подливкой галстук. Положив руки на бедра, она потребовала: – Что тебе надобно? Здесь люди спят, и твои вопли могут их разбудить.

То, что Пэйс не высунулся вперед и не затолкал ее обратно в дверь, удивило Дору. Она этого ожидала и приготовилась к отпору. Бушующая в ее душе ярость была направлена больше на Пэйса, чем на этих незнакомцев. Но, очевидно, у него достало здравого смысла не мешать ей.

– Нам нужен Пэйс, Дора. Позови его, или он такой трус, что решился спрятаться за женской юбкой?

– Твоя мать должна была научить тебя более пристойно вести себя, Рэндолф. Если ты желаешь видеть Пэйса, тогда постучи в дверь, как полагается порядочному человеку. И оружие надо при этом оставить за дверью. Это уважаемый почтенный дом, а не салун.

– Рэндолф, проверь амбар. Сэм, ты возьми на себя хижины рабов. Я этого ублюдка вздерну, даже если это будет последнее мое дело в жизни.

Дора заметила раньше других, как из-за угла веранды появилась тень. Она не опасалась этих великовозрастных грубиянов, но она боялась Пэйса и его бешеного характера. Дора знала, что при нем его смертоносное ружье, она знала также, что каждый раз, нажимая на курок, он поступался частью своей души. Дора знала это инстинктивно, но видела и понимала это ясно, как никогда. Целясь в других, Пэйс убивал самого себя.

С яростным криком она бросилась вниз по ступенькам и схватила плетку у свинообразного вожака, а затем стегнула ею по крупу лошади. Медлительное животное попятилось прочь, несмотря на окрики всадника.

– Это мой дом, мой домашний очаг, и ты не смеешь сюда врываться! Удались, прежде чем я позволю Пэйсу продырявить твою никчемную шкуру.

Удивленные ее натиском, трое мужчин приникли к шеям своих лошадей и уставились на Дору. Хлопок, раздавшийся с веранды, заставил их обратить внимание на тени, мелькающие за вьющимся виноградом.

– Джентльмены, я еще никогда не видел свою жену в таком гневе, а я ее знаю очень давно. Она сейчас просто взорвется от злости и сделает нечто, о чем утром пожалеет, если вы сейчас же не удалитесь. Вы же знаете, на что способны женщины-матери, защищающие своих малышей. Они в уме несколько тронутые, если можно так выразиться. Так почему бы вам не убраться отсюда подобру-поздорову и не проспаться? А если у вас хватит смелости посчитаться со мной, так вы сможете это сделать утром, когда протрезвеете, в компании шерифа.

Толстяк ответил потоком ругательств, что вызвало очередь выстрелов. Пули Пэйса взрыли землю у копыт лошади. Она попятилась, встала на дыбы, и наездник тяжело шлепнулся на землю.

Дора стегнула колонну у порога плеткой и вызверилась на Пэйса:

– Немедленно прекрати! Я больше не потерплю твоих перестрелок с разными идиотами. Они все не стоят того ущерба, который ты нанесешь своей бессмертной душе.

Носком туфли она сильно пнула лежащего стонущего мужчину.

– И тебя это тоже касается. Уберите его отсюда. Не желаю больше слышать ни слова, раз он мелет чепуху.

Всадники посмотрели на мощную фигуру Пэйса, лениво прислонившегося к колонне, потом на крошечную разъяренную женщину, храбро стоящую у самых морд лошадей. Очевидно, решив, что все происходящее напоминает сцену в Бедламе и перед ними вовсе не запуганные обитатели дома, всадники спешились, подняли своего спутника, перебросили его через седло лошади и, проворчав несколько угроз насчет сведения счетов, отбыли.

Дора была все еще распалена. Бросив на праздного мужа гневный взгляд, она повернулась, зашагала в дом и громко хлопнула дверью. Пэйс последовал за ней, в свою очередь хлопнув дверью. От двойного удара в окнах зазвенели стекла.

– Дора, спусти свою задницу, прежде чем я до тебя добрался! – заревел он, глядя, как жена поднимается по лестнице.

Дора гневно обернулась:

– Ты больше не посмеешь меня притеснять и наскакивать на меня, Пэйс Николлз! И если ты хоть пальцем меня тронешь, я тебя тоже попотчую вот этим!

И она взмахнула плеткой.

Пэйс остолбенел. И смотрел, не отрываясь на плетку. Затем взглянул на свое ружье. Потом на свои кулаки. И, наконец, с искаженным болью лицом посмотрел на Дору, а потом молча повернулся, отнес ружье в кабинет и закрыл за собой дверь.

Дора чуть не расплакалась. Подавленное рыдание, казалось, надрывает грудь. Запал ярости внезапно исчез, словно ее и не было и никогда еще в жизни она не чувствовала такой усталости. И душевной пустоты. Все напрасно, все зря. Она просто-напросто себя же унизила таким поведением, себя же одурачила.

Посмотрев на закрывшуюся дверь, она устало повернула к лестнице. Теперь помочь Пэйсу она уже не сможет. Дора и себе-то ничем не сможет помочь.

Насилие порождает насилие. Так однажды сказал папа Джон. И сейчас, наверное, оно убило ее душу.

Пэйс прислушался к ее удаляющимся шагам, затем положил ружье на место. Он понятия не имел, что же происходит. В жизни он не думал чем-то обидеть Дору, причинить ей боль. Пэйс хотел, наоборот, быть ей защитником, заботиться о ней, дать все, чего ни пожелает. Но будь он проклят, если знает, чего она хочет. И никогда в жизни Дора не вела себя так.