Глядя, как Дора укачивает хныкающего младенца, Харриет сказала, надувшись:

– Это очень эгоистично со стороны Джози уехать и забрать с собой Деллу, ведь она же знает, что ты нуждаешься в помощи. Как ты еще что-то успеваешь делать, не спуская ребенка с рук?

Втайне Дора только радовалась, что ей не приходится оставлять дочку на попечение беззаботной и небрежной Деллы, но она не хотела раздражать свекровь, высказывая нежелательные возражения. Дора улыбнулась, похлопала ребенка по задку и ответила:

– Я все гадаю, что бы придумать. У нас осенью был хороший урожай яблок. И те, что в мешках, подвяли. Что, если я сделаю яблочный соус? Я смогу его продать в городе. На вырученные деньги я куплю банки, а когда соберу клубнику и, может, чернику, то сварю джем. За мои джемы всегда хорошо платили.

Харриет фыркнула и бросила на Дору язвительный взгляд:

– Надеюсь, ты не строишь планы работы на табачной плантации, словно ты цветная. Не знаю, куда идет мир.

– Мир меняется, Харриет, – тихо ответила Дора. – Я не могу взваливать только на Пэйса необходимость содержать семью. Он платит Эрнестине и ее старшему сыну за работу на плантации. Да, работа трудная, хотя и не труднее, чем в моем огороде. И работают они, чтобы купить кое-что из одежды. Однако у Пэйса деньги будут, только когда он продаст табак. Что-то надо делать и нам. Джо Митчелл теперь явно не позволит нам взять из банка кредит.

– Этот парень пошел по стопам папаши. Но, полагаю, Пэйс знает, откуда взять деньги, – ответила Харриет мрачно, и мрачность была вызвана отвращением к источнику получения денег.

Дора знала, что Пэйс уже посылал запрос относительно реквизирования лошадей, но когда ему ответили, что их реквизировала армия, выше не обращался. Она должна была сказать также, что все деньги истратила на уплату налогов, а также о путанице, явившейся следствием этого, но Пэйс тогда был не в подходящем настроении. Каждый раз в его присутствии она чувствовала, словно идет по туго натянутому канату. Он мог быть нежен и внимателен, если хотел, но по большей части ходил мрачный как туча, что ее просто-напросто ужасало. Со дня рождения ребенка он все ночи оставался дома, но бурные насильственные чувства только накапливались в его душе, не находя отдушины. И она не хотела, чтобы он по этой причине срывал на ней зло.

Стук во входную дверь и знакомый голос внизу у лестницы, вывел Дору из состояния задумчивости. Увидев посетительницу и выражение ее лица, Дора замерла от страха:

– В чем дело? Что-нибудь случилось?

– Пришла телеграмма. Линкольн умер. Его застрелили. Что же будет с нами, Господи помилуй!

Пораженная ужасом, Дора не желала верить. Слишком нелепая, невероятная весть. Война же окончилась. Президента несколько недель назад переизбрали, он приступил к выполнению своих обязанностей. Нет, то, что говорит Салли, бессмысленно. Дора даже не могла вообразить себе подобного несчастья. Это не укладывается в голове. Лишь с прозорливостью и силой Линкольна можно было с честью выйти из этой ужасной войны. Без его зрелого ума и таланта вряд ли удалось бы покончить с братоубийственными распрями, разорвавшими страну надвое. Без такого лидера, без его умелого руководства в стране начнется анархия. И никогда не настанет мир.

Дора неотвязно думала об этом, пока Харриет и Салли ахали и обменивались тревожными замечаниями. Дора пыталась в одиночку справиться с мрачными предчувствиями, когда услышала, как, стуча сапогами по веранде, в дом вошел Пэйс. И она поспешила ему навстречу, чтобы еще больше укрепиться в своих страхах. Пронзительный похоронный вопль черных слуг раздался с задней половины дома. Хлопнула дверь спальни, и вошел Пэйс. Проснулась Фрэнсис и залилась яростным плачем. Увидев Салли, он заорал:

– Это правда? Я сейчас видел одного из хауэрдовских черных…

Салли кивнула.

– Я сама видела телеграмму из Вашингтона. Они стреляли в него вчера вечером. Он умер сегодня рано утром.

Дора опасливо наблюдала, как взгляд Пэйса загорается бешенством. Он сжал кулаки, желвак заходил на щеке. Она боялась взять Фрэнсис на руки. Все взгляды обратились к Пэйсу.

А потом что-то в нем словно лопнуло и осело. Ярость ушла, он сгорбился, повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Слезы жгли глаза Доры. Это было хуже, чем гнев и махание кулаками. Разрываясь между дочерью и мужем, Дора взяла девочку на руки, укачала ее и подала Салли, стоявшей ближе всех.

Пробормотав какое-то извинение, она вышла и отправилась на поиски Пэйса. Он прибивал траурный венок на дверь.

– Я не мог этого сделать для Чарли, – ровно объяснил он, – а Чарли не было здесь, чтобы таким образом выразить скорбь, когда умер отец.

Да, у них тогда не было времени для выражения скорби. Тогда они были озабочены только одним – выжить. Но теперь, глядя на черные шелковые ленты, развевающиеся по ветру, глядя на искаженное скорбью лицо Пэйса, Дора разрешила слезам печали смочить засохшую землю пустыни безразличия.

Они горевали о смерти великого человека. Но также и о тех, кто умер прежде, сражаясь за или против него. Они все умерли. Пэйс и Дора не торжествовали по поводу смерти врагов и не задумывались над тем, как несправедлива смерть Линкольна. Да и вообще смерть. Она всегда жестока и несправедлива, и они только плакали, и слезы были так под стать этому серому дню и моросящему дождю. Дора не смела искать у Пэйса утешения и от этого горевала еще сильнее. Лицо у него ожесточилось при виде ее слез, и он отвернулся, чтобы поправить траурные ленты, как бы отгораживаясь от нее в своем личном горе.

Слуги пришли в дом, выпрашивая полоски черной ткани, чтобы повесить траурные банты на собственные жалкие двери. За годы войны Линкольн стал для них богом, якорем спасения и надежды. Его смерть пугала и вносила в их души смятение, они не могли взять в толк, что же произошло. Со временем надо будет им объяснить, но сейчас Дора сама ничего не понимала.

Она очень устала к концу дня, а надо переодеться к обеду и спуститься вниз. Ей невыносимо было выражение боли в ничего не видящих глазах Пэйса. И ей не хотелось, чтобы он на ночь куда-нибудь уехал. Может быть, если она все-таки спустится вниз, он останется дома. Это, конечно, вряд ли, но Дора не знала, что бы еще такое придумать.

Пэйс сидел за столом в одиночестве, все еще в грязной рабочей одежде. Он удивленно взглянул на Дору, но затем торопливо встал и предложил ей стул.

– Что, черт возьми, ты делаешь, почему не лежишь? – спросил он раздраженно.

– Хочу составить тебе компанию, – ответила она осторожно, заранее зная его ответ.

– Не делай этого ради меня. Я уже привык есть в одиночестве.

Пэйс снова сел и принялся за еду, а старший ребенок Эрнестины принес тарелку для Доры.

– Тебе не должно есть в одиночестве, ты мог бы подняться и поесть вместе со мной.

– Не читай мне проповедей, Дора, я не в настроении их слушать.

– Ты никогда не пребываешь в подобном настроении, так что это я буду слушать за тебя. Как ты думаешь, мы в этом году соберем достаточный урожай?

– Если я не дам волю сорнякам, то животным еды хватит, – мрачно ответил Пэйс.

Дора неизящно фыркнула, совсем как Харриет.

– Две лошади, мула и три свиньи будет нетрудно прокормить. Ты нашел ту свиноматку, которая убежала прошлой осенью?

– Да, и она супоросая. Я держу ее в загоне. Наверное, из меня вышел бы прекрасный специалист по разведению свиней.

И Пэйс злобно пронзил вилкой кусок мяса.

– Если бы ты мог продать одну свинью и нанять хорошего работника, я бы смогла продержаться своими силами. А ты мог бы отправляться на все четыре стороны. Идти своим путем. Я не желаю удерживать тебя против твоей воли.

Она сказала это напряженным, ненатуральным тоном, и Пэйс пронзительно на нее посмотрел:

– Очевидно, твое мнение обо мне столь же высоко, как остальных окружающих. Я не благодарю тебя за это предложение.

Дора смотрела вниз на тарелку. Она не чувствовала голода. Все внутри сжалось от боли. Не хотела она, чтобы обед проходил в таком вот настроении, но что бы она ни говорила, все обращалось против нее. Сцепив пальцы на коленях, она прошептала: