Искусно отлажена машина колониальной администрации. И почему-то вспоминались – с фотографической точностью стояли в глазах – картины Василия Верещагина «Расстрел сипаев» и «Английская казнь в Индии», последняя была воспроизведена в индусской газете (и в Лахоре нечаянно попалась на глаза Снесареву) с надписью «Скопирована с оригинала картины великого художника Верещагина». Незадолго до того именно Верещагина художественный критик Стасов риторически вопрошал: «И зачем нужно было, чтобы лучшие уголки земли, чтобы все красоты мира были исполосованы насилием точащего зубы купца и заклеймены хищничеством бездушного чиновника?» А ещё ранее Верещагин писал Стасову: «Замысел моих картин: история заграбастания Индии англичанами. Некоторые из этих сюжетов таковы, что проберут даже и английскую шкуру».

В конце девятнадцатого века, когда Снесарев с севера на юг вглядывался в плодороднейшие индийские пространства, Индия голодала. Россия чуть раньше тоже голодала, да и никогда не могла похвастаться повсеместной сытостью и достатком, но на индийскую беду откликнулась. Ставропольский помещик Н.Н. Безменов обратился к царским властям с просьбой разрешить сбор пожертвований. Сбором пожертвований занялись «Новое время», «Петербургские ведомости».

Северная держава – так в Индии называли раньше Россию. Индусы ждали, что придёт северный Белый царь и освободит их от англичан. Да ведь и затевался такой поход в краткое Павлово царствование – в союзе с Наполеоном (ровно за сто лет до того, как Снесарев оказался в Индии); и даже чуть ранее, когда ведомые Платоном Зубовым русские войска подступили к Тегерану, хотя, разумеется, не Тегеран представлял крайний интерес для Российской империи и императрицы Екатерины Великой; и позже разрабатывались планы выдающимися военачальниками и военными теоретиками. И всё же… Русь, поскольку она Святая, Небесная, земное счастье даже у себя не обустроит, как же тут быть с другими землями? Хотя наш народ при продвижении в другие земли во многом себе отказывал, а окраинам помогал. Но в любом случае у исторической встречи России с Индией единственный путь – взаимопонимание, а не завоевание. Тихая улыбка добра, а не шумный барабан зла. Донской цветок мог бы украсить кашемировую шаль. Во всяком случае, русский путешественник и купец Афанасий Никитин, первым из соотечественников побывавший в Индии, не чувствовал себя чужим среди индусов, буддистов, мусульман.

На стыке девятнадцатого и двадцатого веков Индийский океан бороздили суда русского Добровольного флота – курсировали «Киев», «Владимир», «Москва», «Херсон». С Цейлона, из Коломбо, на одном из «добровольных» пароходов Снесарев отплывает к родным берегам.

Он, конечно, не мог знать, что именно с Цейлона примерно в то же время отправлялись в родные палестины его земляки, уроженцы чернозёмного края, знаменитые в будущем писатели Иван Бунин и Михаил Пришвин. Бунинскую «Деревню» он прочитает незадолго до Первой мировой войны, поразится её художественной точностью и проницательностью, и хотя деревня, слобода, станица, которые он знал, были куда крепче и благодатней, но «Деревню» своего земляка воспримет как тяжёлый диагноз и горький прогноз. Что же до пришвинского, не могшего быть прочитанным, годами обдумываемого и переписываемого произведения-«поражения» – романа «Осударева дорога» с лежащим в основе северным Петровым путеустроением, то через десятки лет Снесареву самому придётся испытать, что собой представляет такая дорога в большевистской модификации. Учиться было у кого, Петров размах вызывает соблазн и через века. Пришвинская запись: «Узнал, что Пётр ехал по осударевой дороге, а за ним везли виселицу». Осударева дорога меж Балтийским и Белым морями по карельским топям и трясинам была вымощена не только изрубленными лесами, но и крестьянскими костями.

Аден, Суэц, Константинополь. Персия, Египет. Мир Цезаря и Наполеона. Снесарев сходил на египетский берег, стоял у пирамид, вспоминал слова из приказа Наполеона: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» и не менее знаменитые слова полководца: «Ослов и учёных на середину!» У пирамид он приобрёл скарабея из песчаника – священного жука египтян. Скарабея клали в саркофаг, на фараонову мумию вместо сердца. Приобрёл ещё ушебти – в ладонь человеческую фигурку, в Древнем Египте имевшую сакральное значение. Священная глиняная фигурка уцелела малой частью, которую позднее вместе с другими мелкими вещами, привезёнными с Востока, дочь хранила в шкатулке из сандалового дерева.

Понт Эвксинский, Чёрное море, некогда даже Русское море – море русской доблести и беды… Прибыв в Одессу, Снесарев здесь долго не задержался. Побродил по Приморскому бульвару и Дерибасовской улице, побывал в театре, одном из лучших в Европе, спустился к морю и вновь поднялся на приморскую площадь по Потёмкинской лестнице, если не лучшей во всем мире, то ни на какие другие не похожей, неповторимой. Через пять лет на виду у всей Одессы поднимет красный флаг броненосец «Потёмкин», забастует Одесса, заполыхает подожжённый тёмными силами одесский порт, через пять месяцев после того уже на глазах Севастополя устремится в бунт крейсер «Очаков», и командующий Черноморским флотом прикажет расстрелять его, отпавший от флота крейсер, и тот заполыхает, как гигантский костёр, как язык смуты, как огненно-чадный образ революции. Но до того ещё пять лет, и Россия – мировая империя.

Останавливаясь в Москве, в доме Снесаревых на Ломоносовском проспекте, я часто разглядывал шкатулку, привезённую из Индии. Инкрустированная пластинками из слоновой кости, хранящая уже век или больше благородный запах сандалового дерева, так тихо и пряно пахнущая, она неизменно навевала настроения грусти, хотя и надежды. Может, вся Индия как та шкатулка?

Путешествие в Индию положило начало изучению А.Е. Снесаревым древней страны, какую он полюбил на всю жизнь и какой посвятит в последующем много трудов, коими его имя впишется в число отечественных классиков индологии. После успешно проведённого ответственного и опасного путешествия по британской Индии последует научная командировка в Англию, дабы увидеть Индию из окон библиотеки Британского музея, вернее из книг, за многие годы тщательно и полно собранных в самой большой тогда библиотеке мира.

В марте 1900 года Снесарев снова в Туркестанском военном округе, где ему предстоит пробыть ещё более четырёх с половиной лет.

Но ощущением Туркестана как близкого его сердцу края он проникся сразу же по приезде. Он знал о всей трагичности присоединения Туркестана к Российской империи. Горевал о гибели трёхтысячного отряда Бековича Черкасского в Хиве в 1717 году, неразумно, без подготовки посланного Петром Первым затеряться в среднеазиатских песках. И далее движение русских в этот край не было лёгким, кроме разве ночной успешной атаки на Ташкент малым отрядом. Он знал, как трудно шло почти двухвековое освоение Средней Азии, но одного он не мог знать: с какой преступной лёгкостью всё русское устроение вместе с русскими людьми будет брошено на жестокую прихоть судьбы, времени, местной враждебности во времена перестройки, в конце двадцатого века, как, оставляя всё нажитое, будут спешно уезжать мирные специалисты и какие ценности баз и складов оставят военные, бесславно покидая приграничные военные городки, которые в трудах простодушной манящей надежды возводили офицеры милютинских выпусков.

Он пишет отчёт о командировке в Индию. Вскоре ему поручают в Красноводске встречать английского военного агента подполковника Бересфорда. И он пишет: «…опять садись верхом на лошадь и катай по Памирам… на ангельских высотах». Но с подполковником сошлись на многом в размышлениях о том, что будет в неотдалённом будущем с Европой и как поглядят на неё Америка и Азия. С одной и другой стороны. Сошлись на том, что ничего хорошего в ближайшее столетие Европу не ждёт.