Поскорее бы закончить со всем этим. Филипп устал от этой игры в кошки-мышки. Он был человеком действия, а тут приходилось сидеть и ждать, пока ему не свернут шею.

— Зачем им причинять вам вред, милорд? — спросила Эльвина. — Если вы умрете, король назначит попечителя для леди и вашего наследника, не так ли?

— Генрих не вор, как бароны. Земли принадлежат моему наследнику, а выдав замуж леди без собственной земли, выгоды он не получит. Очевидно, она добилась своего. Пока я не лезу в ее дела, ей нет дела до того, чем я занимаюсь, но твое присутствие в лагере заставляет ее нервничать. Наша смерть положила бы конец всяким сомнениям в происхождении ребенка.

— Тогда мне лучше исчезнуть, милорд. Она не стала бы покушаться на вашу жизнь, если бы не боялась меня.

Филипп невесело усмехнулся.

— Уж не думаешь ли ты, что Марта оказалась позади меня на коне во время боя с боевым топором? Все не так просто. Что-то здесь не так.

Филипп зашагал по шатру, все больше хмурясь.

Они были бессильны. Эльвина ясно видела это, но наблюдала за Филиппом молча. Он не мог сидеть сложа руки. Он должен был действовать. Филипп разрушал ее жизнь, последовательно и непреложно, и она не могла противостоять ему. Даже сейчас Эльвина не знала, доверяет ли он ей и когда доверие или терпение его иссякнет.

Филипп взглянул на Эльвину.

— Ты могла позволить мне выпить вино и поступила бы весьма мудро. Тебе ведь хочется убить меня в последнее время, не так ли? Я вижу это по твоим глазам. Почему же ты не воспользовалась случаем?

— Может, я и ненавижу тебя, Филипп, но если решу убить тебя, то сделаю это сама, а не с помощью чужих злобных чар. Кроме того, с тобой связана моя надежда вновь увидеть своего ребенка.

— Тогда, пока ребенок не будет найден, в наших интересах оставаться вместе. Станешь ли ты отрицать, что наслаждаешься нашими любовными играми в той же мере, что и я, какими бы глубокими ни были наши разногласия в другом?

Эльвина не могла ему лгать. Под его ладонями ее тело оживало. Да, она каждой клеточкой своей жаждала близости Филиппа. Но она желала не только любовной игры, хотя и всей душой стремилась к ней. Эльвина желала больше того, что осмелилась бы выразить словами, и больше того, что Филипп мог бы дать.

И, понимая это, Эльвина развязала пояс.

— Ты самая красивая женщина из тех, кого я видел. — Филипп приподнял с плеч ее серебристые волосы. — Ты могла бы украсить постель короля, — добавил он, проведя рукой по ее груди, вздымавшейся под тонкой рубашкой. — Даже королева Элеонора не сравнится с тобой в прелести, хотя о ее красоте слагают песни. Я с радостью сознаю, что твоя красота принадлежит только мне. Сними одежду, Эльвина.

Слова Филиппа завораживали, как и его взгляд, и она молча подчинилась. Он никогда еще так не говорил с ней, и она не знала, как отвечать на это.

Рубашка упала на пол. Филипп поднял Эльвину и понес на постель.

Как бы ни были прекрасны ночи, напряженное ожидание беды, исходящей, казалось, отовсюду, не способствовало хорошему настроению в течение дня. Эльвина жила ожиданием известий о ребенке. Филипп развил бурную деятельность, готовясь к разрушению замка, желая поскорее покончить с тем, что поручил ему король, и заняться своими делами. То, что король еще не утвердил окончания переговоров, его не останавливало.

Филипп проверял, как идут приготовления к штурму, и пот стекал по его лицу. Нелегко весь день проводить под солнцем в кожаном панцире с капюшоном. Сторожевая башня замка отбрасывала черную тень на долину. Вдруг из узкой бойницы замка вылетела стрела, едва не задев еще не вполне зажившее плечо Филиппа, но тот даже не заметил опасности.

Проклиная жару и дурацкий кожаный панцирь, Филипп направился к шатру. Эльвина заметила его издали и, покинув Тильду, поспешила к нему и начала расшнуровывать пропитавшиеся потом кожаные ремни. Вскоре в шатер вошел Джон, и они вместе избавили Филиппа от тяжелой брони. Джон остался, чтобы помочь Филиппу разоблачиться, а Эльвина отправилась на поиски вина или эля.

На обратном пути, на опушке леса, она заметила клуб пыли и остановилась, чтобы проследить за его перемещениями. Последние пару недель Эльвина старалась не пропустить ни одного человека, приходящего в лагерь. На этот раз ее бдительность была вознаграждена. Верхом на молодом ослике в лагерь ехал монах.

— Он здесь! — задыхаясь, воскликнула она, влетев в шатер. — Шовен приехал! Скорее, Филипп, я иду к нему.

Филипп уже разделся, но тяжелая броня казалась пушинкой по сравнению с новой тяжестью, свалившейся ему на плечи. Он взял флягу и тут же схватил Эльвину за плечи, не позволив убежать.

— Мы пойдем вместе. Торопиться некуда. Мы и так долго ждали, несколько лишних мгновений ничего не изменят.

Филипп сделал добрый глоток, вытер губы и, взяв Эльвину за руку, вышел встречать монаха. Когда до Шовена оставалось несколько шагов, Эльвина вырвалась и побежала ему навстречу.

— Вы нашли его? Прошу вас, отец, скажите, он здоров? О нем заботятся?

Шовен поднял руку.

— Думаю, нам надо поговорить наедине.

Шовен встретился взглядом с Филиппом, стоявшим позади Эльвины, и тот все понял.

— Ну что? — спросил Филипп, когда все трое оказались в шатре.

Шовен подготовил речь по дороге в лагерь, но под надрывающим душу взглядом Эльвины все позабыл. Монах старался не смотреть на нее и обращался к сидящему позади нее Филиппу.

— Я обыскал все поместье, сэр, и там нет ни одного, кто хотя бы приблизительно подходил под описание. На данстонских землях в указанное время родилось всего трое детей. Не многие мужчины пережили семилетнюю войну, а те, кто выжил, отправились искать счастья в иные земли.

Шовен вопросительно посмотрел на Филиппа.

— Так что ты обнаружил в Данстонском замке? Шовен продолжил:

— Во-первых, не один год ходят слухи о том, что леди Равенна бесплодна. Ее прежний муж грозился развестись с ней, если она не родит наследника.

— Это ерунда, — нетерпеливо возразил Филипп. — Ты не хуже меня знаешь, что виноват может быть мужчина.

— Верно, но у барона немало бастардов, и при этом ни одного наследника. Так или иначе, леди Равенна послала за колдуньей Мартой, известной среди жителей тем, что умеет варить чудесные зелья. Суеверная чепуха, полагаю, но во всяком слухе есть доля истины. Может, она и умеет кое-что.

— Хватит заумных речей, Шовен. Ты хочешь сказать, что леди Равенна послала за Мартой, чтобы та излечила ее от бесплодия.

— Не то, милорд. Говорят, будто с появлением в замке Марты там стали служить черные мессы и делать кое-что еще похуже. Эта земля проклята, милорд. Кое-кто утверждает, будто последний барон умер загадочной смертью по дороге в Лондон, куда он отправился просить короля разрешить ему развестись с бесплодной женой.

— По твоим словам, моя жена бесплодна и к тому же убийца. Это меня весьма воодушевляет, Шовен. А как насчет моего сына? Что ты скажешь о нем?

— Ребенок светловолос и хорошо сложен. С рождения к нему приставлена кормилица, но при родах присутствовала лишь Марта. Леди оставалась у себя в спальне все последние месяцы и никто не видел, чтобы она покидала постель, пока не родился ребенок. Я видел, что он здоров, глаза у него как у отца и кормилица обращается с ним ласково.

Шовен обратил взгляд на Эльвину, которая едва держалась на ногах. Он сознательно не делал никаких выводов. Два человека с такими черными волосами, как Филипп и леди Равенна, не могли произвести на свет мальчика с золотыми волосами и очень светлой кожей, это ясно как день.

— Его крестили, святой отец? — спросила Эльвина. К ее удивлению, ей ответил не Шовен, а Филипп:

— Да, его окрестили Чарльзом Филиппом, в честь моего отца. Я решил, что мой единственный законный наследник должен быть назван в честь деда.

Итак, у ее ребенка есть имя. Сердце Эльвины радостно затрепетало. Он жив! Она попыталась представить себе светловолосого мальчика с зелеными глазами, и улыбка осветила ее лицо. Надеясь разделить свою радость с Филиппом, Эльвина взглянула на него, но его лицо окаменело.