— Леди Равенна желает видеть тебя перед представлением. Она послала меня проверить, готова ли ты.
Эльвина повернулась лицом к старухе, позволяя ей осмотреть себя. Волосы девушки переливались золотом и серебром, украшенные шелковыми лентами и побрякушками, сверкавшими в свете факелов; из-под прозрачной вуали, покрывавшей лицо, таинственно мерцали глаза, казавшиеся еще больше и ярче из-за краски для век, привезенной с Востока вместе с этим гаремным нарядом.
Что касается остальных деталей туалета, то они почти не скрывали прекрасной наготы Эльвины. При каждом движении сквозь голубую органзу просвечивали молочной белизной груди и бедра. Шаровары, падавшие глубокими складками, колыхались от малейшего дуновения. Шелковый пояс плотно охватывал талию и бедра, но ничуть не мешал движениям, делая их лишь более выразительными.
Марта усмехнулась беззубым ртом и, ничего не сказав, вышла.
Внизу Филипп с нетерпением ждал окончания ужина. Леди Равенна восседала на возвышении, словно на троне, за длинным столом. По правую и левую руку от нее расположились почетные гости. Леди Равенна почти не говорила за трапезой, что вполне устраивало Филиппа. Сейчас его занимала лишь одна мысль; подернутые страстной дымкой синие глаза стояли перед ним. Филипп уже чувствовал возбуждение — доселе ни одна женщина не творила с ним такого: он желал Эльвину постоянно, желал так, будто не утолил еще желания.
Вино и мед текли рекой, и Филипп с усмешкой наблюдал за тем, как воины его один за другим падали жертвами невоздержанных возлияний. Они пели, потом начали драться и, наконец, почти все оказались под столом. Они не щадили себя в сражении и не щадили себя за столом. Что же, если такой отдых им по душе, отчего бы не потешиться всласть.
Впрочем, кое-кто наслаждался не только вином. Воины покидали зал кто с одной, а кто и с двумя девицами под руку. Филипп дивился количеству девиц, хотевших повеселиться от души. Должно быть, в здешние места очень долго никто из настоящих мужчин не заглядывал.
Думая о своем, Филипп посмотрел на хозяйку дома, сидевшую рядом с ним. Она, как и следовало из слов Эльвины, была довольно любопытным созданием. Рано овдовевшая, леди Равенна была ровесницей Филиппа. Две черные косы змеями опускались на грудь, остальная масса густых черных волос была накрыта сеткой. Черное платье делало ее похожей на монахиню, если бы не ожерелье из кроваво-красных рубинов, скрепленных втрое переплетенной золотой цепью, и не широкий, в три пальца, ошейник, напоминающий тот, что надевают на шею рабам, но только не из железа, а из червонного золота, да если бы не обилие перстней, сверкающих драгоценными камнями.
Во время ужина она оставалась почти неподвижной, безучастно наблюдая за забавами гостей. Улыбка ее больше походила на оскал, когда она предложила Филиппу кубок с вином, положенный почетному гостю.
— Вы не пьете вместе со всеми, Филипп, — сказала хозяйка, — но этот кубок вы должны осушить до дна. Я предлагаю тост за королевский дом. Покажите, что вы так же, как и я, надеетесь на дружеские и прочные отношения между обитателями этого дома и новым королем.
Голос ее напоминал шелест сухих листьев, и Филиппу приходилось напрягать слух, чтобы расслышать слова леди Равенны.
Филипп поднял кубок и посмотрел на хозяйку. Леди Равенна пригубила первый за весь вечер бокал вина. Филипп не спешил подносить кубок к губам и выпил только после хозяйки. Вино оказалось крепким и терпким. Почувствовав внезапную жажду, Филипп осушил кубок до дна. Путешествие было долгим и трудным, и он имел право расслабиться, но при этом вовсе не желал напиться до бесчувствия накануне предстоящей ночи. Никто и никогда не видел его мертвецки пьяным, тем более не будет этого сегодня.
Свет в зале стал тускнеть, на каменных стенах появились тени от факелов. Но тут в огромном камине позади стола с треском раскололось бревно, брызнул сноп искр и пламя взметнулось вверх. Зловещая фигура хозяйки дома высветилась ярче, тогда как все остальное погрузилось во мрак.
И тут вдруг возникла словно ниоткуда прелестная серебристо-голубая тень. Филипп тряхнул головой, чтобы развеять винные пары, затуманившие мозг. Как удалось ей пробраться сюда так незаметно, так неслышно, что он даже не почувствовал ее приближения? Первым его побуждением было протянуть руку и дотронуться до серебристого видения, чтобы убедиться: перед ним та же женщина из плоти и крови, с которой он провел день, но взгляд, блеснувший из-под вуали, остановил Филиппа. Филипп взял в руки кубок. Он не должен показывать, что знает ее. Нужно держать себя в руках — ради блага Эльвины.
Хозяйка дома что-то сказала ему свистящим шепотом, указав на серебристую тень, стоявшую подле. Филипп кивнул, хотя и не слышал ее слов. Кровь уже хлынула к чреслам; его возбуждал один лишь вид Эльвины,
тонкий аромат, струящийся от нее. Филипп не помнил этого запаха — днем от девушки пахло иначе, но этот дурманящий терпкий аромат проник в его кровь — вместе с той, что источала его.
Она повернулась к нему, глаза метнули серебряные искры из-под вуали. Эльвина приняла из рук госпожи золоченый кубок. Глаза ее, опушенные черными ресницами, таили в себе обещание, и Филипп, как завороженный, смотрел в эти глаза. Она не отвела взгляда, осушив предложенный кубок до дна.
Леди Равенна растворилась в тени. Эльвина тронулась с места и поплыла к огню, ревущему в камине. Тело ее покачивалось в такт музыке. Мелодия была нездешней, странной, но эта странность только сильнее распаляла Филиппа, придавая экзотический оттенок весьма эротичному танцу.
Эльвина танцевала, извиваясь всем своим гибким телом и покачиваясь в такт музыке. Филипп сжал кубок и не отрываясь смотрел на серебристое облако, сквозь которое просвечивало алебастровое тело, которое он познал лишь несколько часов назад. Волосы ее отливали то золотом, то серебром, но едва ему казалось, что он выхватил взглядом сосок цвета меда или белоснежное бедро, как видение ускользало. Филипп вглядывался пристальнее, щурился, чтобы видеть яснее, но все напрасно.
Ритм ускорялся, раковины, прикрепленные к тонким запястьям танцовщицы, стучали все быстрее, языки пламени в камине вздымались все выше, Эльвина кружилась, прогибаясь волной. Вращаясь в безумном вихре, шелковые покровы ее напоминали водоворот, воронку, увлекавшую в бездну, — и полутемный зал, и музыка, и все вокруг словно исчезло, сгинуло в этом голубом водовороте.
Филипп не отрывал взгляда от мерцающего облака, и, словно почувствовав свою магическую власть над ним, Эльвина приблизилась к нему, танцуя, заламывая руки, словно в мольбе. Сейчас он видел ее синие глаза, потемневшие, с расширенными зрачками, смотревшие в никуда.
Филипп чувствовал, что более не в силах сдерживать страсть. Она говорила правду: перед таким танцем никто не смог бы устоять. Еще чуть-чуть, и он овладеет ею прямо здесь, на полу. Филипп схватил золотой кубок и осушил его до дна.
Но вино лишь добавило жару в и без того раскаленную топку. Кровь ударила в голову, шумела в ушах. Он был весь во власти инстинкта. Сияние ее волос, ее глаз, алебастровая белизна стройного тела — все взывало к нему. Эльвина была как сирена, певшая для него одного свою призывную песню. Взгляд его наконец ухватил соблазнительное покачивание молодой груди. Она исполняла танец живота, и глаза Филиппа остановились на темном треугольнике между бедер.
Еще одно дразнящее движение, и Эльвина, прогнувшись, ускользнула в тень. Филипп, выругавшись сквозь зубы, схватил кубок, таинственным образом оказавшийся наполненным вином. Похоть овладела всем его существом. Желание требовало разрядки, он сгорал от нетерпения: скорее вонзиться в это маленькое тело, еще и еще, вновь и вновь.
Эльвина находилась не в лучшем состоянии. Крепкое вино сняло запреты. Ее непреодолимо влекло к тому мужчине, для которого она сейчас танцевала, перед глазами всплывали видения недавнего прошлого. Она словно вновь чувствовала ласки Филиппа, его поцелуи. Огонь его изумрудных глаз возбуждал ее. Тело, зажившее своей, отдельной от разума жизнью, откликалось на призыв, ясно читавшийся во взгляде рыцаря. Эльвина не просто танцевала перед ним, повторяя заученные движения, она призывала его к себе, молила о ласке. Взгляд ее остановился на шраме, побелевшем от напряжения. Филипп испытывал голод, он жаждал се, и Эльвина не только могла утолить его голод — она сама была голодна не меньше и ждала, что он, Филипп, овладеет ею.
