– Лучше к десяти, или к одиннадцати… Мне же нужно дочь с зятем проводить, уборку сделать, приготовиться…

– Ладно, – согласился старший лейтенант. – К десяти тридцати.

– К одиннадцати.

– Хорошо, пусть к одиннадцати. Только не опаздывайте. У нас с этим серьёзно… Статья даже за уклонение или не явку есть.

– Я понимаю.

– Вот моя визитка. Там адрес и телефон, – оперативный работник заторопился. Здесь ему всё уже было понятно: много времени потратил на свидетельницу, впереди «ждал» ещё целый подъезд. И на улице нужно было осмотреться, не пешком же преступники приходили, наверняка на машинах, значит, кто-нибудь да видел. Свидетели всегда есть, помнил старший лейтенант учебные лекции, их не может не быть. – Жду вас завтра. – Пряча тетрадку в карман, напомнил он и строго предупредил. – Не опаздывайте.

– А зачем, извините? Я же всё сказала?!

– Завтра всё будет под протокол. Это обязательно. За ночь может что вспомните. Не опаздывайте.

– А, это! Есть не опаздывать. Я буду. Я с Сергеевной приду.

– Это кто, свидетель?

– Да нет же, это моя соседка…

– Так её же, вы сказали, не было, она же в аптеке была, или…

– Ничего «или»… Для поддержки пусть побудет со мной. И ей не скучно…

– Хорошо, пусть приходит. И последнее, о нашем разговоре никому. Понятно?

– Конечно, понятно. Я понимаю. Буду как рыба.

– Угу-угу… Как рыба это бы хорошо.

– Ну я же сказала…

По одному билету проскочив через турникет бутербродом, хотя запросто могли и перепрыгнуть препятствие, друзья прошли в метро. Молодые, быстрые, счастливые… Под всполошенные звуки трелей свистка дежурной, которая как овчарка на привязи мотылялась от турникетов в их сторону, друзья успели влететь в отходящий поезд. Зацепившись за поручень, привычно огляделись. Представителей противоположного пола было предостаточно, в смысле молодых девушек, но сегодня не катило. Не было у парней привычного задора, на душе было пасмурно. Девчонкам сегодня, считай, не повезло.

– Чиж, и чего это за день сегодня такой дурацкий, а?! – наклонившись к другу, посетовал Серёга.

– А началось клёво. – Скривившись лицом, так же громко ответил Валька.

В вагоне приходилось кричать. Звуки движущегося поезда что угодно могли заглушить.

– И всё из-за твоего телефона. Правильно сделали, что сбагрили. Мне сначала жалко его было, потом нет. А тебе? Штука рублей, как-никак.

– А мне китайца нашего жалко.

– Чего? Китайца? Ты думаешь он китаец? Нет… Мне он показался монголом, или… хотя… Хрен с ним, всё равно не наш, не русский – Серёга махнул рукой. – Забудь. Пусть спасибо скажет, что вообще принесли. Да и чаевые мог бы подкинуть, жмот толстый, положено так, я знаю, а он…

«Осторожно, двери закрываются…» вновь пропел чей-то на слух знакомый, сладко приторный голос радио-информатора в динамиках. Серёга даже головой крутнул, чтобы релюшки поиска в голове соединились – не соединились. Двери закрылись. Колёса снова завыли. Шум достиг обычного своего децибильного максимума. Вагон качало.

– Попадёт ему! – Уже обеими руками держась за трубу поручня, в ухо кричал Валька. – Тройняк с него сдерут. Он же съел всё, наверное. Не знал. Мы подставили его. Мы! Мне жалко. Это Чулпан Хаматова, актриса. – Раскачиваясь, кивнул он за спину.

– Ааа, точно, а я думаю, что за контрафактная продукция вякает – «позвони мне, позвони»… Сексуально «старушка» гундит. – Восхитился Серый и вновь сник. – И мне, в принципе, его жалко… Парень вроде не плохой… Улыбается…

– Да. В чужой стране пацан.

– Он не пацан. Студент, вроде, старше нас. Толстый.

– Это по барабану. Он в гостях у нас. Понимаешь? В чужой стране.

– Именно что… – согласился Панов. – Не хорошо вроде получается.

– А я что говорю.

Парни умолкли… Люди вокруг были индифферентны, и вообще и в частности. Девчонки вообще были так себе: смотреть не на что. Метёлки. Кто молчал, кто читал, кто на вывески глазел…

– Ну что? – уже точно зная ответ, поинтересовался Серёга.

– Что что? Возвращаемся, вот что! – подвёл черту Валька.

Очень часто в жизни, так именно, не проговаривая, приходили друзья к единому решению. И не важно где это было: в школе, дома ли, в другом месте где, без слов понимали друг друга.

– Придём, извинимся и всё.

– Не знали, скажем, бывает.

– А деньги?

– А деньги при чём? Он же съел всё наверное. А не съел, его проблемы. Всё!

– Айда!

– Полетели.

Достигнув обычного согласия, друзья ломанулись на выход. Ломанулись – сильно сказано. На самом деле друзья торопливо вышли. Как все. Так в метро выходить принято. Забудешься, тебя как пасту из тюбика выдавят, без пардонов и прочих извинений. Ребята – зная, понимая, как обычно, ускорили процесс. Выскочив, бросились в открытые двери обратно идущего поезда… Поехали. С тем же, кстати, грохотом, и с тем же завыванием… Неожиданно заметили, что настроение у них сильно улучшилось. Друзья уже в других красках видели окружающее их пространство. Не сказать, что в ярких красках, скорее в цвете. Некоторая тревога гасила всё же тона.

Потратив пару-тройку часов на обратную дорогу и кое-какие деньги, друзья вновь поднялись на лифте того дома, в котором жил их китаец, или монгол, или… это без разницы, главное, не наш, но хороший парень…

Лифт остановился, двери открылись… К удивлению ребят, на двери китайца, заметным штрихом, белела узкая бумажная полоска, перекрывая замок и дверной косяк. Так обычно опечатывают и двери, и сейфы, переглянулись ребята, в кино и разных хрониках криминального видео…

– О! Ни фига себе! Чего это?

– Он, кажется, съехал, или…

– Сбежал!

– Ну и всё. Молодец, пацан, умный, догадался!

Они естественно не слышали, как «дежурная» по лестничной площадке Вера Мелентьевна, увидев их в панорамный свой дверной глазок, ахнула от ужаса, бесшумно заметалась по прихожей. Отлично понимала, ей немедленно нужно позвонить товарищу старшему лейтенанту, и вместе с тем она не могла покинуть наблюдательный пост, а вдруг да чего пропустит. Глядя в глазок, танцевала в растерянности под дверью, как язычок колокола в бурю. К своему ужасу или радости, оторвалась всё же…

Едва в трубке пробурчал голос: «Старший лейтенант Варежкин, слушаю», она торопливо зашептала:

– Илья Семёнович, Илья Семёнович, они пришли. Они здесь! – задыхаясь от волнительного ужаса, шепотом выпалила она. – Ужас! Двое. Те, первые…

В этом месте обязательно нужно опустить тупость и отсутствие полной сообразительности товарища старшего лейтенанта, на взгляд бабы Веры, чтобы не компрометировать молодого следователя, потому что в такой важный и ответственный момент пока он понял, пока сообразил, кто ему и с чем звонит, баба Вера чуть со страху не… не… Вся извелась, скажем, и вспотела даже. Наконец он понял, кто и с чем… Но не посочувствовал, а наоборот, даже почему-то обрадовался такому обстоятельству, по крайней мере, так показалось Вере Мелентьевне, голос его окончательно выдал себя с головой, чем ещё больше обидел Веру Мелентьевну, даже добил, в конце концов. Он сказал:

– Отлично! На ловца, значит… так я и думал… – Илья Семёнович не договорил, вообще в открытую восхитился, более того, почти приказал бабе Вере, словно она ему, как это… эээ… не партнёр, не товарищ… а этот, как его, а напарник, вот, – Вы их впустите к себе, пока… – чеканил его голос. – И ни в коем случае не выпускайте. Ни в коем! Я еду к вам. Сейчас. Немедленно. Еду. Уже еду.

Вера Мелентьевна от такого беспардонного, мягко говоря, предложения, похолодела.

– Как это впустить? Их?! Так они ж меня… – и немедленно умолкла, зная, что слова, как известно, материальны, так какой-то телевизионный доктор по телевизору домохозяек убеждал, даже примеры из жизни приводил…

Оперативник похоже этого не знал.

– Ничего не бойтесь, – командовал он. – Держите их у себя. Держите! Эти не опасны… Не опасны… я думаю.