– И тут вы мне не предлагаете быть вашим компаньоном?

– Мечту не делят с компаньонами, старик. У нас возникли бы трения. У меня все продумано до мельчайших деталей, и не хотелось бы ничего менять в моих планах. (Интересно, не чертежи ли клуба видел Филипо?) Я долго, ужасно долго добивался этого, старик, но теперь цель близка, я уже ясно вижу каждую лунку на поле для гольфа.

– Вы так любите гольф?

– Сам-то я не играю. Всегда было как-то недосуг. Мне нравится идея. Подыщу подходящую даму, чтобы принимала гостей. Красивую, из хорошей семьи. Сперва я подумывал, не нанять ли девочек, но потом понял, что в первоклассном гольф-клубе они будут не к месту.

– Вы придумали все это еще в Стэнливиле?

– Я мечтаю об этом уже двадцать лет, старик, а теперь желанный миг близок. Выпьете еще мартини?

– Нет, мне пора.

– У меня будет длинный бар из коралла, я его назову Бар Необитаемого Острова. Бармена себе возьму из Ритца. Кресла сделаю из выброшенного морем дерева… конечно, для удобства на них будут подушки. Попугаи на занавесках и большой медный телескоп у окна, направленный на восемнадцатую лунку.

– Мы об этом еще поговорим.

– Я никогда ни с кем об этом не говорил… точнее, ни с кем, кто мог бы меня понять. Только с мальчишкой-слугой в Стэнливиле – я тогда разрабатывал план, – но бедняга в таких делах ничего не смыслил.

– Спасибо за мартини.

– Рад, что вам понравился мой погребец.

Оглянувшись, я увидел, что он взял салфетку и снова стал его протирать. Он мне крикнул вдогонку:

– Давайте еще вернемся к этому разговору. Если вы хотя бы в принципе согласны…

Мне не хотелось возвращаться в опустевший «Трианон», от Марты целый день не было вестей, и меня снова потянуло в казино – оно хоть как-то заменяло мне дом. Но до чего переменилось казино с той ночи, когда я встретил тут Марту! Туристы исчезли, а из жителей Порт-о-Пренса мало кто рисковал выйти на улицу после наступления темноты. Только за одним столом играли в рулетку, и единственным игроком был итальянский инженер по имени Луиджи, я был с ним немного знаком; он работал на нашей припадочной электростанции. Ни одна частная компания не смогла бы держать казино в таких условиях, и правительство его национализировало; каждый вечер казино терпело убытки, правда, убытки эти выражались в гурдах, а их правительство могло напечатать сколько угодно.

Крупье сидел насупившись – может быть, гадал, заплатят ли ему жалованье. Как бы ни шла игра, в банке много не останется. При таком малом количестве игроков один или два проигрыша en plein, и банк на сегодня будет сорван.

– Выигрываете? – спросил я Луиджи.

– Выиграл сто пятьдесят гурдов, – ответил он. – Душа болит. Не могу бросить этого горемыку одного, – и тут же выиграл еще пятнадцать гурдов.

– Помните, как тут играли в старые времена?

– Нет, меня тогда здесь не было.

Они пытались экономить хотя бы на освещении, и мы играли в полутьме, как в подземелье. Я ставил фишки как попало, без всякого азарта, на ближайшие цифры и тоже выигрывал. Крупье еще больше помрачнел.

– Я хочу поставить весь свой выигрыш на красное и дать ему возможность отыграться, – сказал Луиджи.

– Но вы можете выиграть.

– Придется пойти в бар. Они, наверно, неплохо наживаются на выпивке.

Мы заказали виски – было бы слишком жестоко заказывать здесь ром, хотя мне вряд ли стоило после мартини пить виски. Я уже почувствовал его действие…

– Да не может быть! Мистер Джонс! – воскликнул кто-то в другом конце зала, и, обернувшись, я увидел, что ко мне приближается, протягивая влажную руку, казначей «Медеи».

– Вы перепутали, – сказал я, – я Браун, а не Джонс.

– Срываете банк? – весело спросил он.

– Там нечего срывать. Вот не думал, что вы заберетесь так далеко в город.

– Сам я не всегда соблюдаю то, что советую другим, – сказал он и подмигнул мне. – Я было пошел к матушке Катрин, но у моей девушки семейные неприятности, ее до завтра не будет.

– А другие вас не устраивают?

– Привычка – вторая натура. Как поживают мистер и миссис Смит?

– Сегодня улетели. Им тут не понравилось.

– Надо было им плыть с нами. У них были неприятности с выездной визой?

– Мы получили ее за три часа. Никогда не видел, чтобы иммиграционный отдел и полиция работали так проворно. Им, наверно, очень хотелось от нее избавиться.

– Политические разногласия?

– Кажется, они разошлись во взглядах с министерством социального благоденствия.

Мы выпили еще и еще и посмотрели, как Луиджи для очистки совести проиграл несколько гурдов.

– Как капитан?

– Мечтает скорей выйти в море. Не выносит этого места. Сам не свой, пока не снимется с якоря.

– А тот тип, в каске? Вы благополучно доставили его в Санто-Доминго?

Я испытывал непонятную тоску, вспоминая моих попутчиков, – может быть, потому что там, на море, я в последний раз чувствовал под ногами почву и в последний раз питал какие-то надежды: я возвращался к Марте и верил, что все еще может перемениться.

– В каске?

– Неужели не помните? Он еще декламировал на концерте.

– Ах, тот бедняга. Мы и в самом деле доставили его благополучно, но только на кладбище. У него случился сердечный припадок перед тем, как мы вошли в порт.

Мы почтили память Бэкстера минутным молчанием, а шарик прыгал и щелкал для Луиджи персонально. Он выиграл еще несколько гурдов и поднялся, безнадежно махнув рукой.

– А Фернандес? – спросил я. – Тот черный, который плакал?

– Оказалось, что это сущий клад, – сказал казначей. – Знал все ходы и выходы. Взял на себя похороны. Ведь он, как выяснилось, хозяин похоронного бюро. Беспокоило его только одно: он не знал, какой мистер Бэкстер веры. В конце концов он похоронил его на протестантском кладбище, потому что нашел у него в кармане календарь с предсказаниями на будущее. «Альманах»… не помню, как там дальше.

– «Альманах Старого Мура»?

– Вот-вот.

– Любопытно, какое предсказание там было для Бэкстера.

– Я посмотрел. Ничего лично для него там не было. Ураган, который вызовет большие опустошения. Серьезная болезнь королевской семьи. Подъем цен акций сталелитейных концессий на несколько пунктов.

– Пошли, – сказал я. – Пустое казино хуже пустой могилы.

Луиджи уже обменивал свои фишки на деньги, и я сделал то же самое. На улице воздух был тяжелый. Как всегда, собиралась гроза.

– Вас ждет такси? – спросил я судового казначея.

– Нет. Шофер потребовал, чтобы я с ним расплатился.

– Они не любят стоять здесь по вечерам. Я отвезу вас на корабль.

Огни по ту сторону спортивной площадки загорались, гасли и загорались снова. «Je suis Ie Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier». (Буква «F» перегорела, так что читалось «rancois Duvalier».) Мы миновали статую Колумба и приехали в порт, к «Медее». Лампочка освещала сходни и полицейского, стоявшего внизу. Свет из каюты капитана падал на капитанский мостик. Я посмотрел на палубу, где сидел когда-то, разглядывая пассажиров, которые, несмотря на качку, совершали свой утренний моцион. В порту «Медея» (а она была единственным здесь судном) выглядела совсем незначительной. Очевидно, морской простор придавал маленькому суденышку достоинство и величие. Под ногами у нас скрипела угольная пыль, на зубах хрустел песок.

– Давайте поднимемся на борт и выпьем на прощание.

– Нет. Если я поднимусь, мне, пожалуй, захочется остаться, что вы тогда со мной сделаете?

– Капитан потребует у вас выездную визу.

– Сперва ее потребует вот этот тип, – сказал я, кивнув на полицейского у сходен.

– Ну, с ним-то мы приятели.

Казначей жестом показал, как он опрокидывает стакан, и ткнул в меня пальцем. В ответ полицейский ухмыльнулся.

– Видите, он не против.

– Все равно не поднимусь. Я и так уже сегодня пил что попало, – сказал я. Но все же медлил у сходен.

– А мистер Джонс, – спросил казначей, – что с мистером Джонсом?