– Я ее потом подновил.

Он пошел за лимоном, и я пригляделся повнимательнее к погребцу. На крышке виднелась марка Аспри. Джонс вернулся и перехватил мой взгляд.

– Вы поймали меня с поличным, старик. Погребец действительно от Аспри. Мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто я задаюсь. Собственно говоря, у этого погребца длинная история.

– Расскажите.

– Попробуйте сперва коктейль.

– То, что надо.

– Я его выиграл на пари у ребят из нашего отряда. У генерала был точно такой же, и я, признаюсь, ему завидовал. В разведке я, бывало, мечтал о таком погребце… Слышал, как в смесителе позвякивает лед. Со мной служили два молодых парня из Лондона, до этого они нигде дальше Бонд-стрит не бывали. Богатенькие оба. Дразнили меня этим генеральским погребцом. Раз, когда у нас вышла почти вся вода, они предложили мне на пари найти еще до темноты ручей. Если найду, получу такой же погребец, как только кто-нибудь из них съездит на побывку домой. Не помню, говорил я вам или нет, что умею чутьем находить издалека воду…

– Это было в тот раз, когда вы потеряли весь взвод? – спросил я.

Он взглянул на меня поверх стакана и явно почувствовал сарказм.

– Нет, в другой раз, – сказал он и круто перевел разговор: – Как поживают Смиты?

– Видели, что произошло у почтамта?

– Да.

– Это был последний взнос американской помощи. Сегодня вечером они улетели. Просили вам кланяться.

– Жаль, что я с ними так мало виделся. Есть в нем что-то… – сказал Джонс и, к моему удивлению, добавил: – Он напоминает мне отца. Я хочу сказать, не внешне, а… в общем, какой-то своей добротой.

– Понимаю. Я своего отца не помню.

– По правде говоря, и я своего не очень-то хорошо помню.

– Скажем, он напоминает отца, которого нам обоим хотелось бы иметь.

– Вот, вот, старик, совершенно верно. Пейте, не то мартини станет теплым. Я всегда чувствовал, что у нас с мистером Смитом есть что-то общее. Мы – одного поля ягоды.

Я слушал его с изумлением. Что общего может быть у человека не от мира сего с проходимцем? Джонс бережно закрыл погребец и, взяв со стола салфетку, стал его протирать с такой же нежностью, с какой миссис Смит гладила мужа по голове; и я подумал: простодушие, вот что, пожалуй, их роднит.

– Я очень сожалею, что у вас вышла такая неприятность с Конкассером, – сказал Джонс. – Но я ему заявил, что, если он еще хоть пальцем тронет кого-нибудь из моих друзей, я их всех пошлю к черту.

– Будьте с ними поосторожнее. Они опасные люди.

– Я их не боюсь. Им без меня не обойтись, старина. Вы знаете, что ко мне приходил молодой Филипо?

– Да.

– Вы только представьте себе, что я мог бы сделать для него. Они это понимают.

– Вы можете продать ему пулемет?

– Я могу продаться сам, старик. А это почище пулемета. Мятежникам не хватает только одного – опытного человека. Не забывайте, в ясный день Порт-о-Пренс виден с доминиканской границы невооруженным глазом.

– Доминиканцы никогда не выстудят.

– Они нам не нужны. Дайте мне месяц – я обучу пятьдесят гаитян военному делу, и Папа-Док удерет на самолете в Кингстон. Я ведь не зря воевал в Бирме. У меня уже все продумано. Я изучил карту. Разве так надо было проводить эти налеты у Кап-Аитьена? Я знаю совершенно точно, где я предпринял бы ложную атаку, а где ударил бы всерьез.

– Почему же вы не пошли с Филипо?

– Было у меня такое искушение, и серьезное искушение, но тут подвернулось одно дельце, какое бывает только раз в жизни. Это пахнет большими деньгами. Если оно не сорвется, я далеко пойду.

– Куда?

– Что – куда?

– Куда вы пойдете?

Он весело рассмеялся.

– Куда глаза глядят, старик. Однажды мне чуть было не удалось провернуть такое дельце в Стэнливиле, но там я связался с дикарями, а на них вдруг напали всякие сомнения.

– А здесь у них нет сомнений?

– Это же образованные люди! А образованного всегда легче обойти.

Пока он разливал мартини, я пытался разгадать, что за аферу он затеял. Одно было ясно – ему жилось лучше, чем в тюрьме. Он даже слегка располнел. Я спросил его напрямик:

– Что вы затеяли, Джонс?

– Закладываю основу своего состояния, старик. Почему бы вам не войти со мной в долю? Дело можно быстро обтяпать. По-моему, я вот-вот поймаю лису за хвост, но партнер мне бы не повредил, об этом я и хотел с вами потолковать, но вы все не приходили. Ей-богу, можно заработать четверть миллиона долларов. А то и больше, если иметь выдержку.

– А каковы обязанности партнера?

– Чтобы завершить сделку, мне придется кое-куда съездить; нужен человек, на которого я могу положиться, – приглядеть за делами в мое отсутствие.

– Вы не доверяете Конкассеру?

– Я никому тут не доверяю. И дело не в цвете кожи, старик. На карту поставлен барыш в четверть миллиона. Нельзя рисковать. Отсюда придется, конечно, вычесть кое-что на расходы – десять тысяч долларов, наверно, покроют все, – а остальное мы поделим. В гостинице ведь дела идут не блестяще, а? Подумайте, чего только не сделаешь на такие деньги! Тут в Карибском море есть острова, за которые давно пора взяться… Пляж, гостиница, небольшой аэродром – словом, сами понимаете. Да вы будете миллионером, старик!

Наверно, тут виновато мое воспитание у иезуитов, но мне сразу вспомнилось, как с высокой горы над пустыней дьявол хвастался всеми царствами земными. Я не знаю, действительно ли дьявол ими владел или все это было одно надувательство. Я оглядел комнату на Вилле Креоль, не валяются ли тут скипетры и державы. Но тут был только патефон, который Джонс, наверно, купил у Хамита – вряд ли он стал бы везти такую дешевку из Америки на «Медее», – и рядом с ним пластинка Эдит Пиаф с вполне подходящим названием: «Je ne regrette rien»[89]; никакой другой личной собственности не было видно. Джонсу вряд ли удалось заполучить вперед что-нибудь из тех богатств, которые ему сулило свершение его планов… Но каких планов?

– Ну, старик?

– Вы же мне не объяснили, что я должен делать.

– Я не могу раскрыть перед вами карты, пока не уверен, что вы со мной заодно.

– Как я могу быть с вами заодно, если ничего не знаю?

Он смотрел на меня поверх разбросанных карт. Счастливый туз пик лежал лицом вверх.

– В конце концов, это вопрос доверия, правда?

– Разумеется.

– Эх, если бы мы служили в одной части, старик! Война учит доверять…

Я спросил:

– В какой вы служили дивизии?

И он без запинки ответил:

– Пятый корпус, – и даже слегка уточнил: – 77 бригада. – Ответы были правильные. Я проверил их в тот же вечер в «Трианоне», заглянув в книжку о бирманской кампании, позабытую одним постояльцем; однако у меня закралось подозрение, что у него может быть такая же книга и он черпает сведения из нее. Но я был к нему несправедлив. Он действительно побывал в Имфале.

– На гостиницу ведь вам рассчитывать нечего?

– Да, пожалуй.

– Вы не найдете покупателя, как бы ни старались. В любой день ее могут конфисковать. Скажут, что не используете имущество как следует, и заберут.

– Вполне возможно.

– Так в чем же дело, старик? Баба?

Глаза меня, кажется, выдали.

– Вы слишком стары, чтобы цепляться за одну юбку, старик. Подумайте, ведь тут можно заработать сто пятьдесят тысяч долларов. (Я заметил, что моя доля росла.) Вам не обязательно сидеть на Карибском побережье. Знаете Бора-Бора? Там нет ничего, кроме посадочной площадки и пансиона, но, имея небольшой капитал… А девочки! Таких девочек вы не видели. Туземки прижили их от американцев лет двадцать назад; не хуже, чем у матушки Катрин…

– А что вы сделаете со своими деньгами?

Никогда бы не подумал, что тусклые карие глаза Джонса, похожие на медяки, могут быть такими мечтательными, но сейчас они увлажнились от обуревавших его чувств.

– Эх, старик, есть у меня на примете одно местечко неподалеку отсюда: коралловый риф и белый песочек, настоящий белый песочек, из которого дети строят замки, а позади зеленые склоны, такие бархатистые, как настоящий газон, и богом созданные препятствия – идеальная площадка для гольфа. Я построю там здание клуба, коттеджи с душами – словом, самый лучший, самый роскошный клуб для гольфа на всем Карибском море, для самой избранной публики. Знаете, как я его назову?.. «Дом Сагиба».