– Как они смеют так обращаться с моей женой?! – закричал он через мое плечо.

– Ну, они все смеют.

– Пустите меня! – кричал он, вырываясь. Я никогда не видел, чтобы человек вдруг так переменился. – Свинья! – вопил он.

Это было самое ругательное слово, какое он знал, но тонтон-макут не понимал по-английски. Мистер Смит чуть было не вывернулся у меня из рук. Он был сильный старик.

– Что толку, если вас застрелят? – сказал я.

Миссис Смит сидела в кустах; первый раз я видел, чтобы она растерялась.

Тонтоны вытащили из катафалка гроб и понесли его к своей машине. Они втолкнули гроб в багажник, но он высовывался из него чуть не наполовину, поэтому они накрепко, не торопясь, привязали гроб веревкой. Спешить им было некуда, им ничего не грозило, власть тут была их. Мадам Филипо подошла к катафалку и так униженно, что нам было стыдно, стала умолять, чтобы они взяли и ее. Впрочем, у нас не было выбора между унижением и борьбой, и только миссис Смит на что-то решилась. Говорила мадам Филипо слишком тихо, чтобы расслышать слова, но я понял, о чем она просит, по ее жестам. Быть может, она предлагала им деньги за своего покойника; при диктатуре у человека можно отнять все, даже мертвого мужа. Они хлопнули у нее перед носом дверцами и двинулись вверх по шоссе; гроб торчал из багажника, словно ящик с фруктами, который везут на базар. Наконец они нашли удобное место, где можно было развернуться, и поехали обратно. Миссис Смит уже поднялась, и мы стояли кучкой, с виноватым видом. Невинная жертва почти всегда выглядит виноватой, как козел отпущения в пустыне. Машину остановили, и офицер – я думаю, что это был офицер, хотя форма у них у всех одинаковая: черные очки, мягкие шляпы и револьверы, – распахнул дверцу и поманил меня к себе. Я не герой. Я покорно пошел к нему через дорогу.

– Вы хозяин этой гостиницы?

– Я.

– Вы были вчера в полиции?

– Да.

– В другой раз не смейте так нахально на меня глазеть. Я не люблю, когда на меня глазеют. Кто этот старик?

– Кандидат в президенты.

– То есть как? Кандидат в какие президенты?

– В президенты Соединенных Штатов Америки.

– Бросьте эти шутки.

– Я не шучу. Вы, вижу, газет не читаете.

– Зачем он приехал?

– А я почем знаю? Вчера он был у министра иностранных дел. Может, ему он и сказал, зачем приехал. Он собирается посетить президента.

– В Соединенных Штатах сейчас нет выборов. Это я знаю.

– У них президента выбирают не пожизненно, как у вас тут. У них каждые четыре года выборы.

– А что он тут делал… с этой падалью в ящике?

– Он пришел на похороны своего друга, доктора Филипо.

– У меня есть приказ, – сказал он уже не так решительно. – И я его выполняю.

Я теперь понял, почему эти субъекты носят темные очки: они тоже люди, но им нельзя показывать страх, не то конец террору. Остальные тонтон-макуты смотрели на меня из машины непроницаемо, как лупоглазые пугала.

– В Европе повесили немало людей, которые выполняли приказы. В Нюрнберге, – объяснил я.

– Мне не нравится, как вы со мной разговариваете. У вас что-то на уме. Так дело не пойдет. Вашего слугу зовут Жозеф, да?

– Да.

– Я его помню. Я с ним раз уже беседовал. – Он помолчал, чтобы я получше усвоил этот факт. – Это ваша гостиница. Она вас кормит.

– Уже нет.

– Старик скоро уедет, а вы останетесь.

– Вы сделали ошибку, ударив его жену, – сказал я. – Он вам этого не забудет.

Тонтон-макут захлопнул дверцу «кадиллака», и они поехали вниз по шоссе; мы видели торчащий кусок гроба, пока они не скрылись за поворотом. Снова наступила тишина; мы услышали, как машина затормозила у заставы, потом прибавила скорость и на всех парах понеслась к Порт-о-Пренсу. Куда они спешили? Кому нужен был труп бывшего министра? Ведь труп нельзя даже мучить, он не чувствует боли. Но бессмыслица порой устрашает сильнее, чем осмысленное зверство.

– Безобразие! Просто безобразие, – выговорил наконец мистер Смит. – Я позвоню президенту. Я этого так не оставлю…

– Телефон не работает.

– Он ударил мою жену.

– Мне это не впервой, голубчик, – сказала она. – И к тому же он меня просто толкнул. Вспомни, что было в Нашвилле. В Нашвилле было хуже.

– Нашвилль – это другое дело, – ответил он, и в голосе его звучали слезы. Он любил цветных за цвет их кожи, а его предали более жестоко, чем предают тех, кто ненавидит. Он добавил: – Прости, детка, что я позволил себе такие грубые выражения… – Он взял ее под руку, и мы с мадам Филипо пошли за ними домой. Дюпоны и мальчик сидели на веранде, ели мороженое с шоколадным кремом. Цилиндры стояли рядом, как дорогие пепельницы.

– Катафалк цел, – сказал я им. – Они разбили только стекло.

– Варвары! – воскликнул мсье Эркюль, а мсье Клеман профессиональным жестом погладил его по плечу. Мадам Филипо вела себя уже совсем спокойно и даже не плакала. Она села рядом с сынишкой и стала кормить его мороженым. Прошлое отошло в прошлое, а рядом с ней было будущее. Но я понял, что, когда настанет время – сколько бы лет до тех пор ни прошло, – мальчику ничего не позволят забыть. Она произнесла только одну фразу, прежде чем уехать на такси, которое привел Жозеф:

– Когда-нибудь и для него отольют серебряную пулю!

Дюпоны за неимением такси отбыли в собственном катафалке, и мы остались с Жозефом одни. Мистер Смит повел миссис Смит в номер люкс «Джон Барримор» прилечь. Он суетился возле нее, и она ему не препятствовала. Я спросил Жозефа:

– На что им сдался покойник в гробу? Боятся, что на его могилу стали бы носить цветы? Вряд ли. Он был неплохой человек, но не такой уж и хороший. Водопровод в трущобах ведь так и не провели; наверное, часть денег пошла к нему в карман.

– Люди очень пугаются, – сказал Жозеф, – когда узнают. Они пугаются, что президент схватит их тоже, когда они умрут.

– Ну и что из того? Все равно остается только кожа да кости. Да и зачем президенту мертвецы?

– Люди очень темные, – сказал Жозеф. – Думают, президент запрет доктора Филипо во дворце в погреб и заставит всю ночь на себя работать. Президент – большой колдун.

– Барон Суббота?

– Темные люди говорят – да.

– И ночью никто не сможет тронуть Барона, пока его охраняют все эти упыри? Они ведь сильнее всякой стражи, сильнее даже тонтон-макутов?

– Тонтон-макуты – сами упыри. Так говорят темные люди.

– А ты в это веришь, Жозеф?

– Я тоже темный человек, сэр.

Я пошел наверх, в номер люкс «Джон Барримор», и по дороге раздумывал, куда они бросят труп; вокруг много недорытых канав и котлованов, а на вонь в Порт-о-Пренсе никто не обращает внимания. Я постучал в дверь и услышал голос миссис Смит:

– Войдите.

Мистер Смит зажег на комоде маленькую походную керосинку и кипятил воду. Рядом стояли чашка с блюдцем и картонная коробка с надписью «Истрол».

– На этот раз я уговорил миссис Смит отказаться от бармина. Истрол лучше успокаивает нервы.

На стене висела большая фотография Джона Барримора, откуда он взирал на вас с напускным аристократизмом и еще высокомернее, чем всегда. Миссис Смит лежала на кровати.

– Как вы себя чувствуете, миссис Смит?

– Отлично, – решительно заявила она.

– На лице не осталось никаких следов, – с облегчением сообщил мистер Смит.

– Я же тебе говорю, он меня только толкнул.

– Женщин не толкают.

– По-моему, он даже не сообразил, что я женщина. И надо признаться, что я первая напала на него.

– Вы храбрая женщина, миссис Смит, – сказал я.

– Ерунда! Меня не проведешь такой дешевкой, как темные очки.

– Стоит ее разозлить, и она превращается в настоящую тигрицу, – сказал мистер Смит, помешивая истрол.

– А как вы опишете этот случай в вашей статье? – спросил я.

– Я как раз об этом думал. – Мистер Смит зачерпнул ложечку истрола, чтобы проверить, не слишком ли он горячий. – Еще минуточку, детка. Он не остыл. Да, насчет статьи. Было бы нечестно умолчать об этом совсем, однако трудно рассчитывать, что читатели воспримут подобный эпизод в надлежащем свете. Миссис Смит очень любят и почитают в Висконсине, но даже у нас найдутся люди, готовые использовать любой предлог для разжигания расовой вражды.