Мадам Филипо, обозвав шофера «salaud»[45] и «cochon»[46], метнула взгляд прекрасных, как два темных цветка, глаз на мистера Смита. Она понимала по-английски.

– Vous etes americain?[47]

Мистер Смит призвал на память все свои познания во французском языке.

– Oui[48].

– Этот cochon, этот salaud, – сказала мадам Филипо, преграждая дорогу катафалку, – хочет вернуться в город.

– Но почему?

– На заставе нам не дают проехать.

– Но почему, почему? – растерянно повторял мистер Смит, и двое мужчин в черном, бросив свое такси, стали решительно спускаться с холма к городу. На ходу они надели цилиндры.

– Его убили, – сказала мадам Филипо, – а теперь не разрешают даже похоронить на кладбище, где у нас есть свое место.

– Тут, наверно, какое-то недоразумение, – сказал мистер Смит. – Не сомневаюсь.

– Я сказала этому salaud, чтобы он ехал прямо через заставу. Пусть стреляют. Пусть убивают и его жену, и сына. – И добавила с презрением и полным отсутствием логики. – Да у них, верно, и ружья не заряжены!

– Maman, maman[49], – закричал из такси ребенок.

– Cheri?[50]

– Tu m'as promts une glace a la vanills[51].

– Attends un petit peu, cheri[52].

– Значит, первую заставу вы проехали благополучно? – спросил я.

– Ну да, да. Понимаете, мы дали немного денег.

– А там, выше, денег брать не хотят?

– У него приказ. Он боится.

– Тут явно какое-то недоразумение, – повторил я слова мистера Смита, но думал-то я о том, что полиция отказалась взять деньги.

– Вы ведь здесь живете. Неужели вы в это верите? – Она обернулась к шоферу. – Поезжай! Вверх по шоссе. Salaud.

Кошка, словно приняв оскорбление на свой счет, прыгнула на дерево, вцепилась когтями в кору и повисла. Злобно фыркнув еще раз на всех нас с голодной ненавистью через плечо, она свалилась в кусты бугенвилеи.

Двое в черном теперь медленно взбирались снова на холм. Вид у них был растерянный. Я успел разглядеть гроб – он был роскошный, под стать катафалку, но на нем лежал только один венок и одна визитная карточка, бывшему министру было суждено такое же одинокое погребение, как и смерть. К нам подошли те двое в черном, они были похожи друг на друга, разве что один был на сантиметр выше, а может быть, дело было в цилиндре. Тот, что повыше, объяснил:

– Мы дошли до заставы внизу, мадам Филипо. Они говорят, что не пропустят гроб. Надо разрешение властей.

– Каких властей? – спросил я.

– Министра социального благоденствия.

Мы все, как сговорившись, поглядели на богатый гроб со сверкающими медными ручками.

– Так вот же он, министр социального благоденствия, – сказал я.

– С утра уже нет.

– Вы – мсье Эркюль Дюпон?

– Я – мсье Клеман Дюпон. А это – мсье Эркюль. – Мсье Эркюль снял цилиндр и отвесил поясной поклон.

– Что тут происходит? – спросил мистер Смит. Я ему рассказал.

– Но это же нелепость! – прервала меня миссис Смит. – Неужели гроб должен здесь стоять, пока не разъяснится какое-то дурацкое недоразумение?

– Боюсь, что тут нет никакого недоразумения.

– А что же еще это может быть?

– Месть. Им не удалось схватить его живым. – Я обернулся к мадам Филипо: – Они скоро приедут. Обязательно. Пошли бы вы лучше с ребенком в отель.

– И бросить мужа посреди дороги? Ни за что.

– Отошлите хотя бы ребенка, Жозеф даст ему ванильного мороженого.

Солнце стояло почти над головой; вокруг прыгали солнечные зайчики от стекол катафалка и медных украшений гроба. Шофер выключил мотор, и мы вдруг услышали, как далеко-далеко разлилась тишина, только где-то на самой окраине города выла собака.

Мадам Филипо отворила дверцу такси и поставила мальчика на землю. Он был чернее, чем она, и белки глаз у него были огромные, как яйца. Она сказала ему, чтобы он шел к Жозефу за мороженым, но он не хотел уходить и цеплялся за ее платье.

– Миссис Смит, – сказал я. – Отведите его в дом.

Она заколебалась.

– Если тут что-нибудь произойдет, мне, пожалуй, лучше побыть здесь, с мадам Фили… Фили… Лучше отведи его ты, голубчик.

– И оставить тебя одну, детка? – сказал мистер Смит. – Ну уж нет.

Раньше я не заметил шоферов такси, неподвижно сидевших в тени под деревьями. Теперь же они вдруг ожили, словно, пока мы спорили, они подали друг другу какой-то знак. Один вывел такси на шоссе, другой дал задний ход и развернулся. Со скрежетом включив скорость, они рванули на своих допотопных машинах вниз по склону к Порт-о-Пренсу, как заправские гонщики. Мы слышали, как они остановились у заставы, а потом снова тронулись и растаяли в тишине.

Мсье Эркюль Дюпон, кашлянув, сказал:

– Вы совершенно правы. Мы с мсье Клеманом отведем ребенка… – Каждый схватил мальчика за руку, но мальчик упирался.

– Ступай, cheri, – сказала мать, – тебе дадут ванильного мороженого.

– Avec de la creme au chocolat?[53]

– Oui oui, bien sur, avec de la creme au chocolat[54].

Странно выглядела эта троица, когда шла по пальмовой аллее к гостинице между кустами бугенвилеи – два пожилых близнеца в цилиндрах и между ними ребенок. «Трианон», правда, не был посольством, но братья Дюпон явно считали, что раз он принадлежит иностранцу, то он лишь немногим хуже. Шофер катафалка, о котором мы все забыли, быстро слез со своего сиденья и побежал вдогонку. Мадам Филипо, Смиты и я остались наедине с гробом, мы тихо вслушивались в ту, другую тишину на дороге.

– Что теперь будет? – немного погодя спросил мистер Смит.

– Наше дело маленькое. Ждать – и все.

– Чего?

– Их.

Положение наше напоминало детский кошмар, когда снится, будто вот-вот что-то вылезет из шкафа. Никому из нас не хотелось смотреть другому в глаза, чтобы не увидеть там отражение этого кошмара, поэтому все мы глядели сквозь стеклянную стенку катафалка на новенький сияющий гроб с медными ручками – причину всех наших бед. Далеко-далеко, в той стороне, где лаяла собака, какая-то машина, тяжело пыхтя, брала подъем высокого холма.

– Едут, – сказал я.

Мадам Филипо прижалась лбом к стеклу катафалка, а машина медленно карабкалась все ближе и ближе.

– Уйдите-ка лучше в дом, – сказал я ей. – Да и нам всем полагалось бы уйти.

– Не понимаю, – сказал мистер Смит. Он взял руку жены и сжал ее.

Машина остановилась у заставы внизу – мы слышали, что мотор продолжает работать, – потом она медленно, на первой скорости двинулась дальше, и теперь ее стало видно: огромный «кадиллак», уцелевший со времен американской помощи неимущим Гаити. Машина остановилась около нас, и из нее вышли четверо. На них были мягкие шляпы и темные очки; сбоку у каждого висел револьвер, но только один не поленился вытащить оружие, да и то направил его не на нас. Он подошел к катафалку и начал методически разбивать рукояткой стекло. Мадам Филипо не двинулась с места и не произнесла ни слова, да и я ничем не мог тут помочь. Против четырех револьверов не пойдешь. Мы были свидетелями, но какой суд захочет выслушать наши показания? Стеклянная стенка катафалка была разбита, но тонтон продолжал отбивать револьвером неровные края. Спешить ему было некуда, и он не хотел, чтобы его люди поцарапали себе руки.

Миссис Смит вдруг ринулась вперед и схватила тонтон-макута за плечо. Он повернулся, и я его узнал: это был тот человек, с которым мистер Смит в полиции играл в гляделки. Он стряхнул с себя миссис Смит и спокойным и неторопливым движением затянутой в перчатку руки ткнул ее прямо в лицо. Она опрокинулась в кусты бугенвилеи. Мне пришлось силой удержать мистера Смита, чтобы он не кинулся на тонтон-макута.