— А может быть, в ее утробе сидит дьявол? — высказал предположение отец Саймон, кивая на раздувшийся до невероятных размеров живот Эструды, которая металась на постели и стонала.

Бернард посмотрел на священника и подумал: «А ведь этот червяк в сутане не шутит». Даже Годфри, кажется, воспринял слова монаха всерьез. Его челюсть отвисла, он тупо уставился на невестку, тряся головой. Впрочем, он был в таком состоянии, что, похоже, готов был поверить в любую глубокомысленную религиозную чушь — алкоголь совершенно размягчил его мозги. В эту минуту барон был больше похож на деревенского идиота.

«Да, сдает старик, — подумал Бернард. — Недолго ему осталось. Похоже, что скоро его рассудок откажет окончательно. Как только я пойму, что ты уже не в состоянии контролировать себя, старый пьяница, я придушу тебя во время сна, видит Бог».

— Убей меня, — взмолилась Эструда, в который уже раз за этот день.

«А сейчас, если кого и надо придавить подушкой, так это ее», — подумал Бернард, но вовсе не потому, что хотел бы облегчить ее мучения. Просто вид собственной жены раздражал его сверх всякой меры. За последний месяц она страшно исхудала, ее кожа пожелтела, покрылась отвратительными язвами и обтягивала кости, как ссохшаяся рогожа. Она напоминала покойника — оскаленные зубы и дико вытаращенные глаза изменили ее лицо до неузнаваемости, а огромный вздувшийся живот рос и рос, словно перезрелый и готовый вот-вот лопнуть арбуз.

«Интересно, а что, если он действительно лопнет до того, как она успеет отдать Богу душу? — рассеянно подумал Бернард. — И что тогда окажется там внутри — рогатый дьявол, как считает этот дурак отец Саймон?»

Бернард посмотрел на жену, мечущуюся на скомканных простынях, и попытался представить себе эту картину. Очевидная глупость и примитивность этого предположения вызвали у него презрительную усмешку.

Ясно, что никакой это не дьявол, а отец Саймон просто-напросто суеверный болван. Но то, что это и не ребенок, тоже было совершенно очевидно. Повивальная бабка уверяла его, что даже двойня на шестом месяце беременности не может до такой степени раздуть материнский живот. Нет, это явно какая-то неведомая болезнь, а вовсе не беременность, будь она нормальной или вызванной нечистой силой. В конце концов, кому как не ему прекрасно известно, что эта чертова баба бесплодна, как пустой котелок.

К счастью, она скоро умрет. И тогда он сможет обзавестись новой женой, молодой и здоровой, такой, которая сумеет родить ему наследников. Только надо будет с самого начала держать ее в ежовых рукавицах, а еще лучше сразу же дать ей отведать мужниного ремня, еще до того, как она захочет своевольничать и дерзить, как Эструда. «Да, именно так, я буду держать ее взаперти в спальне. Только надо будет сделать там дверь с замком. На этот раз я не допущу ошибки», — подумал Бернард.

Правда, планируя вторую женитьбу, ему придется опять столкнуться с той же самой досадной проблемой, которая вынудила его отправиться за невестой в далекую Фландрию. Ведь хотя с той поры и прошло целых двадцать лет, тот случай так и не был предан забвению, несмотря на то что это была всего лишь дешевая шлюха и получила она по заслугам. Он совершил тогда огромную, непростительную ошибку, просто потерял голову — прикончил ее прямо в борделе и оставил лежать на соломенной подстилке, в то время как все видели, что он выходил от нее последним. Дав волю своей ярости, он поступил крайне глупо.

— Убей меня, — взмолилась Эструда, когда он опустил руку ей на голову и потянул за волосы. — Убей меня. Прошу тебя.

Бернард испытывал огромное желание придавить ее подушкой, но это было бы опять же неумно. В стенах замка сохранить что-либо в тайне было просто невозможно. Конечно, ему давно уже хотелось облегчить ей переход в мир иной, но риск разоблачения был слишком велик, а кроме того, в этом не было сейчас необходимости — все равно она не протянет и несколько дней.

Со двора раздался голос Эдмонда. Годфри высунулся в окно и позвал его.

После того как его младший братишка отведал вкус крови, вонзив свои молодые зубы в шею той шлюшки Эмилин из борделя толстой Нэп, он стал очень гордиться собой. По правде говоря, Бернард тоже испытывал некоторую гордость за братца, понимая, что тот идет по его стопам. Но затем мальчишка попробовал проделать то же самое с леди Мартиной, а это уже оказалось не столь забавно. Он взялся за дело с детским энтузиазмом, не утруждая себя осмотрительностью, а это всегда опасно, потому что влечет за собой разоблачение. Кому-кому, а Бернарду это было очень хорошо известно. На его месте если бы он захотел избавиться от своей жены, то вначале тщательно продумал бы план действий, так, чтобы все выглядело как несчастный случай и никто бы не мог подкопаться.

— Убей меня. О Господи, ну убей же…

И хотя его самого частенько так и подмывало устроить Эструде такой правдоподобный несчастный случай, все же в последний момент удерживала призрачная надежда на то, что, может быть, вдруг все же его семя пустит ростки в ее бесплодной утробе. В следующий раз он не должен так ошибиться. В его тридцать шесть лет давно уже пора обзавестись сыновьями. И если его следующая жена в течение первого года не разродится, он знает, как поступить с ней: так, как ему давным-давно следовало поступить с Эструдой, — он велит ей собрать провизию в корзинку и повезет на пикник в дальний лес, без слуг, только он и она. Он дотронулся пальцами до рукоятки своего инкрустированного жемчугом ножа и задумчиво усмехнулся, представляя те наказания, на которые обречет себя его будущая супруга, если окажется, к ее несчастью, столь же бесплодной, как и Эструда. Можно будет даже и не хоронить ее. Да что там, можно даже будет вызвать к себе сочувствие, объявив, что на его глазах ее изнасиловали и замучили до смерти лесные бандиты.

— Ах, Эдмонд, — промолвил Годфри.

Обернувшись, Бернард увидел брата, который застыл в дверях с выражением испуга и отвращения на лице. Он умоляюще посмотрел на отца, словно говоря: «Я не могу на это смотреть». Годфри вышел вслед за ним в коридор. Сквозь отделявшую комнату кожаную штору до уха Бернарда с трудом долетало его неразборчивое полупьяное бормотание.

— Она умирает, сынок.

— Пускай бы уж поскорее, Господи Иисусе!

— Мне очень тяжко на душе, сын мой. Посуди сам и пойми меня — у меня нет не только внуков, но и малейшей надежды на то, что они когда-нибудь появятся. С Женивой ее муж развелся, Бернард вот-вот овдовеет. Остаешься только ты.

— Нет, только не это! — помолчав, простонал Эдмонд. — Она же ведьма, па! Чертова ведьма!

— Завтра ты отправишься в монастырь Святого Дунстана и привезешь ее назад.

Отец Саймон взглянул на Годфри и поднял брови.

— Нет, я не поеду, — сказал Эдмонд.

— Поедешь! Ты мой вассал и должен повиноваться моим приказам так же, как и все живущие в моих владениях, поэтому ты или сделаешь так, как я велю, или я отправлю тебя в монастырь до конца дней твоих. Ты слышишь, что я говорю, сын мой?

Старик говорил с непривычной для его возраста и состояния силой, делая ударение на каждом слове. Такая страстная речь казалась странной в его устах, но, с другой стороны, тема наследников всегда была для него самой болезненной. Эдмонд долго молчал.

— Я поеду, — наконец промямлил он.

— И ты будешь жить с ней, — продолжал Годфри, — как муж с женой до тех пор, пока она не принесет тебе сына. Потом можешь поступать как тебе заблагорассудится.

«Боже, — подумал Бернард, — это может кончиться тем, что Эдмонд обзаведется наследником раньше меня».

А он-то уже решил, что окончательно избавился от нее. Думал, что больше и не увидит ее, не говоря уже о супружеской жизни с этой ведьмой.

Сделав очередной глоток вина, Эдмонд со злостью вонзил шпоры в бока своего гнедого жеребца — просто так, чтобы выместить свою досаду. Конь рванулся вперед, взбрыкнув и подбросив его в воздух на целый фут. Эдмонд едва успел ухватиться за поводья, чтобы удержаться в седле. Он резко дернул за уздечку и гнедой негодующе заржал.